Сразу успокоим читателя: орбиты не дрогнули.

Еще недавно жанр космической оперы (как, впрочем, и оперы мыльной) был прерогативой Европы и Америки, а нам оставалось лишь злобствовать через железный занавес по поводу качества тамошнего мыла и хаотичности тамошнего космоса. Потом занавес подточила ржа, и сквозь щели к нам просочились добротные космические романы Гамильтона, Нортон и раннего Хайнлайна. Коммерческий успех вражеских сочинений вынудил в ту пору отечественных фантастов впасть в грустную задумчивость. В конце 80-х еще молодой и уже обиженный кубанский фантаст Игорь Исаев на страницах столичного «Собеседника» заявил, что в нынешних условиях ему ничего не остается, как взять иностранный псевдоним Генри Сайерс и уже в этом импортном качестве завоевать сноба-издателя и дурака-читателя. Если не ошибаюсь, у новоявленного родственника Дороти Сайерс даже вышла небольшая книжица, где американцы суровой кубанской выделки мрачно лупили друг друга по шляпам. Есть подозрение, что и космоопера про урановых мерзавцев и земных оперов Стаса и Грега должна была увидеть свет под тем же импортным прикрытием: это заметно по фактуре, усиленно боровшейся за право называться зарубежной. Автор деятельно вычесывал родные словечки, добиваясь усредненно-космополитического фона, и даже термин «шкандыбать» (в смысле – перемещаться в пространстве) его среднезападные герои употребили всего лишь разок. К сожалению, все усилия оказались излишни, и второе пришествие сэра Генри на краснодарскую землю все-таки не состоялось. К середине 90-х вдруг изменилась издательская конъюнктура – отчего несравненно больше шансов быть изданным появилось именно у Исаева, а не у закордонного Штир... в смысле Сайерса. Иноземная личина была торжественно сброшена. Чтобы быть до конца последовательным, автор должен был бы заодно переименовать и героев: Миллера сделать Мельниковым, Парадея – Парамоновым, Рохаса – Роговым, Габорио – Горбуновым, а главного злодея Браса Пиньяра – каким-нибудь Борей Пинским. Очевидно, писателю просто не хватило времени на полную перелицовку. Да и для читателя, если разобраться, имена собственные всегда были фактом десятистепенным. Читатель у нас и так мог угадать с налету, где свои, а где злодеи. Раз о персонаже сообщалось, что его «от жены с дочкой, ждущих его теперь в крупной орбитальной колонии у Юпитера, отделяют миллионы километров космической пустоты», ясно было: мужик положительный, спасет человечество и воссоединится с семьей. Стоило герою признаться, будто он уже целых два года только рискует ради ближнего и даже не пьет шампанского, – и мудрый читатель готов был немедленно проникнуться симпатией к бойцу этого невидимого космофронта. Но стоило автору только слабо, легкой деталькой намекнуть в описаниях других персонажей на «расчетливый прищур тусклых глаз», на «выпученные белесые глаза» или просто на «белый металл обнажившихся в кривой усмешке зубов» – и читатель уже за парсек мог разглядеть явных мерзавцев. Разглядеть и разоблачить.

Полагаем, что и при наличии иноземного имени на обложке наш читатель со временем признал бы в авторе соотечественника. Ну кто, кроме нашего брата-фантаста, написал бы: «На Грега опять нахлынул девятый вал противоречивых чувств»? У кого бы еще персонажи «вышли на завершающую стадию накачивания военных мускулов»? Кто бы вспомнил о «солдафонской привычке сдерживать свои эмоции на службе»? Кто бы смог «с притворной энергией приложиться к воображаемому козырьку»? Кто бы «нарочно дразнил его взвинченные нервы»? Никакому зарубежному Генри и в голову бы заморскую не пришло использовать эпитет «жирный» для характеристики звезды («жирная точка невероятно далекого солнца») или оружия («жирный лазерный луч», «жирные золотисто-белые струи», «жирная плазменная молния» и т. п.). И ведь даже на чужой территории, в окружении Грегов и Брасов, наш Игорь Исаев сумел не поступиться одним из главных принципов отечественной приключенческой литературы.

Дело в том, что лишь в наших произведениях любая победа добра над злом не дается в руки просто. Чтобы достичь успеха, необходимо хорошенько напрячься. Потому все порядочные персонажи Исаева (люди, машины и даже отдельные рабочие органы тех и других) добросовестно напрягаются все четыре сотни страниц романа. Писателю мало просто написать «Стас с Грегом внутренне напряглись», он еще и анализирует этот процесс по отдельным фазам. Итак, «лихорадочное напряжение чрезвычайной ситуации» возникает не сразу. Сначала «в отсеке повисает напряженное молчание». Затем следует глазная стадия: «Грег напряженно шарил глазами», «глаза, как по команде, напряженно повернулись к старшему», «Грег от напряжения сузил глаза», «а перед глазами от всего перенапряжения порой начинали плавать темные круги». И вот уже «от напряжения скрипят и трещат несущие конструкции», и «экипаж... напряженно ждет решающей минуты», и системы дальнего прослушивания «напряженно ловят и записывают голоса». Пиковая точка – когда «цифры на всех датчиках напряженно замерли». Еще мгновение – и все погибнут. Но как только положительный герой «неожиданно для такого напряженного момента подмигнул» – все уже могут расслабляться: хеппи-энд. Зубастые и белоглазые враги с Урана повержены. Заговор сорван. Отбой.

Роман Игоря Исаева «Звездная цитадель» представляет собой явление этапное в отечественной НФ. Автору удалось доказать на практике, что в наших условиях космическая опера может отличаться от оперы мыльной лишь тем, чем космос отличается от хозяйственного мыла. То есть практически ничем.

1995

Ч. Айтматов. Тавро Кассандры (Из ересей XX века). Журнал «Знамя»

О судьбах человечества хорошо думается в некотором отдалении от самого человечества. На орбитальной станции, например. Именно там и пребывает Андрей Крыльцов (он же – космический монах Филофей), главный герой нового научно-фантастического романа Чингиза Айтматова. Вращаясь на орбите среди миров в мерцании светил, означенный Филофей делает открытие: человеческие эмбрионы, оказывается, обладают свободой воли и даром предвидения. Беда лишь в том, что в обычных (земных) условиях люди и понятия не имеют о пожеланиях зародыша. И потому женщины рожают будущих граждан Земли, не спрашивая у них согласия на это. Филофей решает ликвидировать историческую несправедливость и подарить находящимся в утробе младенцам толику гражданских свобод. Для чего облучает планету из космоса некими «зондаж-лучами» (безвредными для здоровья, подчеркивает писатель). Отныне эмбрион может объявить urbi et orbi о своем нежелании появляться на свет – объявить с помощью пятнышка, возникающего на лбу будущей матери на ранней стадии беременности... Обо всем этом бывший гражданин СССР, бывший гражданин России, а ныне космополит (в буквальном смысле слова) Андрей-Филофей сообщает землянам. С орбиты по телефону – и прямо в редакцию американской газеты «Трибюн». (Почему такая честь оказана именно «Трибюн», а, например, не «Московскому комсомольцу» или «Книжному обозрению», автор не уточняет.) Конкретный адресат послания – Папа Римский Иоанн Павел II, однако о реакции Ватикана на письмо из космоса в романе, по существу, ничего не сказано. Зато много говорится о реакции всех прочих землян. Выясняется, что гуманную инициативу Филофея-Андрея поддерживает только горсточка честных интеллектуалов во главе с футурологом Робертом Борком. Остальное население планеты (американские правые, российские левые, а также израильские сионисты, китайские коммунисты, феминистки, феминисты и т. д.) хором шлет проклятие космическому гуманисту. Футуролога Борка толпа линчует в прямом эфире. Поняв, что человечество еще не созрело, Филофей с горечью прекращает свои альтруистические опыты и тут же, не сходя с орбиты, кончает жизнь самоубийством. В эпилоге читателям предлагаются некоторые факты из биографии А. Крыльцова. Оказывается, когда-то он работал в секретной евгенической лаборатории КГБ, а потому имел веские причины удалиться в космическое отшельничество и замаливать былые грехи. Истина о том, что самые лучшие праведники получаются из раскаявшихся грешников, в очередной раз наглядно подтверждена.