Ранних последователей Чапека увлекла не столько идея пропаганды человеческих сексуальных отношений в среде разумных нечеловеков, сколько злободневная проблема бунта машин против своих создателей. Не случайно Алексей Толстой, тонко чувствовавший конъюнктуру, мигом разразился аналогичной пьесой «Бунт машин», созданной по чапековским мотивам. На несколько десятилетий тема стала модной, и человечеству уже грозила печальная участь замереть навечно в позе мальчика, вытаскивающего из ноги занозу: всегда приятно ощущать себя мучеником и видеть угрозу исключительно извне. Любому горе-мастеру с руками-граблями не в пример отраднее полагать любой рукотворный катаклизм (от «Челленджера» и Чернобыля до взрыва на Урюпинской макаронной фабрике) не следствием собственных безалаберности или недомыслия, но результатом спланированных военных действий мира машин против мира людей.

К счастью, будущую глобальную войну роботов с людьми успел пресечь в зародыше великий фантаст Айзек Азимов. Став законодателем мод на рынке мировой сайенс-фикшн, писатель первым делом внедрил в общественное сознание им придуманные Законы роботехники: «робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред; робот должен повиноваться всем приказам, которые дает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону; робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам».

После того как были сформулированы эти заповеди, едва ли не вся мировая научная фантастика о роботах стала развиваться в указанном Азимовым направлении. Наука роботехника только-только делала первые шаги, зато литературная роботехника уже обрела стройные очертания. Азимовские правила были приняты коллегами-фантастами как неоспоримая данность; даже редкие попытки революционаристов обойти законы или усомниться в компетентности пророка Айзека выглядели не более чем бунтом на коленях.

Тем временем Азимов в каждом новом рассказе не уставал проверять на прочность собственные построения, собственноручно исследовал крепость формулировок законов и разумность любых «подзаконных актов». Сборник, составленный мэтром и предложенный теперь и русскоязычному читателю, вобрал в себя более трех десятков рассказов и коротких повестей о роботах. С 1939 по 1977 годы (таковы временные рамки сборника) писатель создал произведения о роботах самых разных модификаций; соответственно различна и проблематика – от сугубо «научно-фантастической» до чисто этической. Последние рассказы, объединенные в основном сквозными персонажами – робопсихологом Сьюзен Кэлвин в одном цикле, испытателями Донованом и Пауэллом – в другом, являются, бесспорно, лучшими в книге.

Законы, которые предложил Азимов, изначально содержат в себе привлекательный нравственный императив: только человек, сделанный, увы, отнюдь не из железа и не из мрамора, может поступиться принципами, а робот в силу конструктивных особенностей этого выхода лишен. Этический дуализм, с коим научился справляться человеческий мозг, для мозга позитронного гибелен. В любом из этих случаев робот либо оказывается на грани помешательства («Выход из положения»), либо погибает («Лжец»), либо вынужден, опасаясь срыва, маскировать реальное противоречие особым псевдоконфликтом («Улики»). Так, в рассказе «Лжец» робот Эрби умеет читать мысли и в силу этого вынужден постоянно лгать во спасение – говорить людям не о том, что есть в реальности, но что они хотели бы услышать. Ибо горькая правда может так или иначе нанести людям вред, а это противоречит Первому закону. Однако, обманывая людей, он наносит им еще больший вред... Словом, спасти честную машину от невероятных мучений смогло только короткое замыкание.

Фабула известного рассказа «Улики» еще более любопытна. Кандидат на пост мэра Стивен Байерли заподозрен в том, что он не человек, а робот, – слишком честен, благороден, неагрессивен и выступает за отмену смертной казни. И ему приходится солгать и ударить – чтобы доказать публике свою «человеческую» природу и заслужить право баллотироваться в градоначальники и победить. Правда, акт мордобития всего лишь инсценировка, и робот Байерли отправляет в нокаут просто другого робота, однако важна суть: существо, оказывается, имеет право называться человеком только если способно дать в зубы. Сочиняя рассказы о роботах, поневоле рискуешь впасть в мизантропию.

Впрочем, Азимов отнюдь не идеализирует искусственных друзей человека: среди роботов встречаются и религиозные фанатики («Логика»), и лжесвидетели («Раб корректуры»), и просто усердные дебилы («Робот ЭЛ-76 попадает не туда»). Писатель не собирался выводить расу сверхлюдей, он лишь осторожно намекал, что и люди могли бы быть чуть лучше.

Кстати сказать, название «Совершенный робот» – образчик дурного перевода, отчего заголовок книги вдруг начинает вступать в противоречие с азимовскими концепциями. The Complete Robot – это всего-навсего «Полный свод рассказов о роботах», не меньше, но и не больше. Совершенных роботов все-таки не бывает. Этим они похожи на людей.

1994

Томас Диш. Славный маленький тостер. Альманах «SOS»

Когда-то давным-давно братья Стругацкие опубликовали любопытную научно-фантастическую повесть «Благоустроенная планета» (позднее она стала составной частью не самого удачного романа Стругацких «Полдень. XXII век»). В повести описывалась некая планета Леонида, обитатели которой не пахали, не сеяли, не жали, не строили городов, машин и дорог, но тем не менее являлись весьма разумными существами. Дело в том, что на Леониде, оказывается, обитала «биологическая» цивилизация. Без вещей. Птички вместо транспорта, медоносные божьи коровы вместо предприятий общепита. Все вокруг природное, все вокруг свое. Помнится, означенное произведение в те отдаленные времена, когда оно только появилось, особенно сурово критиковали именно в журнале «Природа» – за преступное пренебрежение всесильными и верными аксиомами тт. Дарвина и Энгельса. Повесть упрекали в отвратной ненаучности. Откуда тут, к чертям собачьим, обнаружилась разумная цивилизация, возмущался доктор каких-то наук, если нет орудий труда? Короче, бред и отход от генеральной линии НФ-литературы с вытекающими криминальными последствиями.

Строго говоря, доктор каких-то наук прав: рубрика «НФ» применительно к «Благоустроенной планете» была явно липовой. Перед нами другой жанр, и теперь уже можно признаться какой.

Осторожная попытка утопии.

Мир, полностью свободный от вещей, с некоторых пор стал сладкой грезой развитой технологической цивилизации. Причем чем выше становился уровень технологий, тем больше фобий вызывала рукотворная «вторая природа». Эйфорией по поводу собственных достижений человечество окончательно переболело уже к концу XIX века. «Эпоха спокойствия» сменилась эпохой тревог и разочарований. Человечество элементарно испугалось, и писатели-фантасты развитых стран в числе первых запечатлели в своих произведениях этот страх. И самым большим здесь оказывался вовсе не страх, что «вещизм» с чавканьем пожрет культуру и духовность и превратит людей в «механические апельсины» (такие утонченные опасения генерировали интеллектуалы – и уже в силу этого данная разновидность фобий имела ярко выраженный, но локальный характер). Просто-напросто люди, делегировав большую часть своих полномочий миру вещей, вдруг спохватились, что абсолютной надежности в мире не существует. Что в самый ответственный момент любая вещь может сломаться. И вот тогда наступит конец света.

Пресловутый бунт роботов – излюбленная тема фантастов – становился, если вдуматься, лишь частным случаем потенциально возможного бунта вещей, да к тому же и не самым страшным. По крайней мере, хоть объяснимым с рациональных позиций. С роботами, взыскующими конституционных свобод, во всяком случае можно попробовать договориться. С ними, супостатами, в конце концов можно было и воевать за идеалы разумного вида хомо сапиенс, а ежели и пасть в схватке, то с чувством исполненного долга перед человечеством.