Сев в машину, я первым делом позвонил в авиакомпанию. На сегодняшний вечерний рейс остались билеты только ценой в тысячу триста долларов. Я повесил трубку, так и не оформи в заказа.

– Так что же, ты не летишь? – удивилась Брук.

– Сегодня – нет. Позвоню Тиму и скажу, что в здравом уме и в твердой памяти не могу транжирить деньги американских налогоплательщиков. Американский налогоплательщик скажет спасибо ему, а он, в свою очередь, поблагодарит меня.

– Разумное решение, – помолчав, заключила Брук.

Я не мог не съязвить:

– Не забудь занести в мою учетную карточку благодарность.

Мы уселись за столиком университетского кафе, разложив перед собой стопки бумаг толщиной в два дюйма. Трудно было сказать, что конкретно мы ищем. Судя по всему, единственный указатель – имя «Кейси» – здесь полностью отсутствовал.

Итак, вооружившись двумя большими чашками кофе, мы с доктором Майклз начали листать страницы в поисках чего-нибудь интересного и полезного: распоряжений, дисциплинарных взысканий и тому подобного. Чтобы просмотреть все листы, нам потребовалось бы несколько часов, однако двадцать минут кряду я не мог думать ни о чем другом, кроме как о самолете, на который так и не попаду, и о скандале, который мне непременно устроит из-за этого Тим Ланкастер. Я ощущал усталость и тяжесть в душе. Может быть, действительно последовать совету Элен Чен и все бросить? Ради чего я ввязался в грязную историю? Ну, скажем, обнаружится, что на самом деле насильник – Отто Фальк, а Ян Кэррингтон его прикрывает. Предположим, мне удастся даже выяснить, откуда берет начало инфекция, так напугавшая всех в Балтиморе. В результате я наживу лишь немыслимое количество врагов и закопаюсь в ворохе бумаг. Связана с этим смерть Хэрриет Тобел? Полиция непременно будет возмущена тем, что я лезу в чужие дела. Ведь что ни говори, а все кругом твердят, что моя наставница была стара и страдала сердечной недостаточностью.

Ренегаты получают награду лишь в волшебных сказках. А такие идиоты, как я, жмут вперед, несмотря ни на что.

Прошел час, за ним еще один. Я начал спрашивать себя, с какой стати этим занимается Брук. Потом задал этот вопрос ей. Все равно уже пора было сделать перерыв.

– Я же сказала: это важно.

– Почему?

Она подняла на меня глаза.

– Да потому, что лежащую в коме женщину изнасиловали, Натаниель. Потому, что Глэдис Томас мертва. Потому что, как ты сам сказал, в Балтиморе болеют и умирают умственно отсталые люди, и мы просто обязаны помочь им выяснить, что же происходит на самом деле. – Она внимательно на меня посмотрела. – Мы же с тобой врачи, Натаниель. Призваны охранять здоровье нации. Этим и занимаемся.

– Да, но с какой стати? И какого черта я не занялся дерматологией? Работай себе три дня в неделю и разъезжай на «феррари».

Брук рассмеялась.

– Я серьезно, не смейся.

– Ты не сделал этого, потому что в таком случае это был бы уже не ты. Ты выше подобной ситуации.

– Мне надоело все время держаться выше чего-то.

Тревога возрастала с каждой минутой, и мне становилось все хуже и хуже. Брук, судя по всему, уже и не понимала, шучу я или нет.

– Ничего тебе не надоело. Просто ты устал, очень расстроился и немного испугался.

– Да брось, пожалуйста! Девяносто девять процентов населения планеты и думать не думают обо всей этой грязи, живя себе припеваючи, в сто раз счастливее, чем я.

– Ты давал клятву.

– Не в этом.

Я ткнул в кипу бумаг, и листки разлетелись по столу.

– Натаниель, что происходит?

– Происходит то, что я до смерти устал красиво бороться. Хочу вырваться из драки, иметь собственную практику. Хочу жениться и завести пару детишек. Хочу стричь по субботам лужайку перед домом и не мучиться мыслями об изнасиловании коматозных больных и страшной болезни умственно отсталых в Балтиморе.

Кажется, Брук немного растерялась, не зная, что ответить на подобный монолог.

В конце концов я заключил:

– Мир – плохое место, Брук. Он так и останется плохим, независимо от того, поймем ли мы, что в нем творится, или нет. Мне же нужно лишь немного отдохнуть и расслабиться, да хоть что-то взять для себя. А там уже пропади все пропадом.

Брук негромко вздохнула:

– Хуже слов я еще не слышала. Тем более от тебя. – Она пригубила уже остывший кофе. – Но ты же сам изо всех сил рвался вперед. Так что же произошло?

– Произошло то, что я увидел правду. Вот, сидя здесь, напротив тебя, и перебирая бумаги, вдруг познал свет правды.

Наши глаза встретились. Некоторое время до меня доносился лишь шум жужжащих вокруг разговоров. Наконец Брук произнесла:

– Знаешь что? Ты сейчас очень похож на тех ребят из фильмов о ЦРУ, которым все кажутся плохими потому, что они имеют дело только с подонками. Они сами выбрали эту жизнь и совсем забыли о том, что вокруг существует большой мир и в нем немало хорошего. Они просто утонули в своем крохотном, низменном мирке.

Я процитировал:

– Когда ты смотришь в пропасть, пропасть тоже смотрит в тебя.

На лице Брук изобразилось недоумение.

– Ницше, – пояснил я.

– Отличная цитата, Нат, действительно хорошая. И вообще, ты очень напоминаешь бочку, до краев наполненную мудростью.

– Но ведь ты сама разговаривала с Розалиндой Лопес и умудрилась ее напугать. Ты своими глазами видела Глэдис Томас. Целыми днями возишься со СПИДом и туберкулезом и в то же время продолжаешь видеть мир добрым и красивым?

– В мире живут и плохие люди. Случаются тяжелые, страшные болезни. Но это вовсе не означает, что весь мир так уж плох. Вполне возможно, что старушка профессорша с нездоровым сердцем действительно умерла от инфаркта. Хочешь мрака? Так представь, как страшно иметь больное сердце и умереть в одиночестве. Вот где истинный мрак. – Брук, видимо, действительно испугалась, потому что даже заерзала на стуле. – А знаешь, что происходит с этими ребятами из ЦРУ? С теми самыми, которые так долго защищают мир от зла, а в итоге перестают замечать все вокруг?

– Нет. Что же с ними происходит?

– Да они попросту сами становятся злодеями.

Я обдумал ее слова и произнес:

– Когда ты смотришь в пропасть…

– Заткнись, ради Бога.

– Думаю, тебе надо поработать над собственным мировоззрением. ЦРУ – плохая метафора. Коммунизм давно уже мертв.

– А я считаю, что тебе необходимо поработать над своим мировоззрением, потому что оно мерзко.

– Очень красноречиво, доктор.

Брук откинулась на спинку стула, внимательно на меня посмотрела и наконец спросила:

– Так что же, ты решил все бросить, сдаться? Пойти в ресторан, заказать суши, а завтра вылететь в Атланту? В таком случае я отвезу тебя в аэропорт.

– Мне еще нужно сдать машину.

Ей это вовсе не показалось смешным. Мне, впрочем, тоже.

– Давай лучше закончим с бумагами. – Я выровнял свою стопку.

Не сомневаюсь, что в этот самый миг в голове Брук промелькнула тысяча мыслей о том, что мне сказать или, может быть, просто встать и уйти. А может, забрать у меня бумаги и просмотреть их самой. Но вместо всех этих драматических действий она просто опустила глаза и снова занялась делом.

Примерно через час я вдруг ощутил, что огонь в голове стихает. В Атланту я полечу на следующий день. Но до этого отправлюсь в полицию и расскажу там все, что знаю. Если они захотят заняться расследованием насилия в госпитале, пусть занимаются. Если же нет… ну, в таком случае кому-то просто очень повезло. Конечно, не той женщине, которая лежит без сознания в палате № 3 в нескольких милях отсюда.

– О! – вдруг воскликнул Брук. – Смотри-ка, в списке санитаров числится некто по фамилии Фальк.

Я продолжал молча читать свои файлы.

– Он уволился в середине прошлого года.

– На свете немало Фальков.

Она застыла над листом. Пока Брук сидела неподвижно, я успел просмотреть три страницы.

– Эй, не тормози! – подзадорил я. – Продолжай читать.