– А Кейси когда-нибудь ночевал у вас в комнате?

– Ни в коем случае.

– А он когда-нибудь навещал Глэдис в ее комнате?

– В моей комнате.

– Хорошо, в вашей комнате.

– Ни в коем случае.

– А как вы думаете, они когда-нибудь занимались сексом?

– Это когда он сует свою штуку в нее?

– Да.

– Нет.

– Вы уверены?

– Она рассказала бы мне об этом.

– Почему она рассказала бы?

– Она мне все рассказывала.

– Почему вы так считаете?

– Ей казалось, что я люблю ее. И она думала, что мы подруги.

Еще одно подтверждение универсальности человеческого непонимания. Мне самому год назад тоже казалось, что меня любят, а Брук Майклз бросила меня и уехала в Калифорнию к своему жениху. Больше того, именно тогда я и узнал, что у нее был жених. Так что нас с Глэдис обоих обдурили.

Я взглянул на Мэри.

– А в последнее время, ну, вот накануне моего прихода, в поведении Глэдис не появилось ничего странного? Она не изменилась?

– Изменилась. И вела себя очень странно, стала грустной.

– А по телефону разговаривала?

– Нет.

– А вы не слышали, как ночью или рано утром она выходила из комнаты?

– Леди уже спрашивала меня об этом.

– Леди? Детектив Уокер?

– Полицейская леди.

– Но все-таки ответьте мне. Слышали ли вы, как Глэдис выходила из комнаты?

– Нет. У меня есть вот это, – ответила она и вытащила из кармана затычки для ушей.

Ну и Мэри, плутовка! Значит, все разговоры соседки не касались ее до тех пор, пока она не вытаскивала из ушей затычки. Вполне вероятно, что она слушала, сколько хотела, жаркие беседы соседки с Кейси, а потом затыкала уши и засыпала. Прошлой ночью, по ее словам, ей хотелось спать. Я поверил.

Не придумав, какие еще вопросы можно задать Мэри О'Доннел, я отпустил ее и направился в прихожую. А по пути представил, как эта женщина впервые за несколько лет крепко спит, не заткнув уши. И никто ей не мешает.

Велма сидела в маленьком офисе и играла в карты с компьютером. Я спросил, кто выигрывает. Она немного смутилась, но потом ответила, что компьютер.

– А вы не могли бы дать мне номер телефона Розалинды Лопес?

Она задумалась.

– Нет, этого я сделать не могу.

– Почему?

– Потому что нам не разрешается разглашать частную информацию сотрудников. Тем более что она уже даже и не сотрудница.

На стене, совсем недалеко от меня, висел листок с контактными номерами. Можно было поспорить на стоящую под окнами арендованную машину, что там числился и номер Розалинды. А потому я просто подошел к стене, нашел цифры напротив фамилии Лопес и записал их в блокнот. Велма молча и сердито наблюдала за мной.

– Сейчас не время хитрить, мисс Тарп, – заметил я и ушел.

Когда я подошел к машине, было почти десять. С самого ленча я ничего не ел, уже неделю нормально не спал и до сих пор так и не отчитался перед Тимом и Хербом Ферлахом. А кроме того, на сотовом накопилась целая куча сообщений. Сев в машину, я включил их.

Первое было от Джона Майерса; он говорил, что ему позвонил Тим Ланкастер, но просил меня ему не звонить, потому что он зверски устал и ложится спать. Он утром сам мне позвонит.

Второе сообщение – от Брук. Она дома и просит позвонить.

Третье – от Хэрриет Тобел. Она оставила его час назад.

– Натаниель, пожалуйста, позвони сразу, как получишь это сообщение. Все равно во сколько – это очень важно. Звони на домашний номер. Я буду ждать.

Она оставила номер.

Последнее сообщение оказалось от нее же. Голос звучал напряженно, и она просто сказала:

– Кот д'Ивуар, Натаниель.

Странно, подумал я. Действительно, очень странно. Судя по всему, доктор Тобел наконец решила сказать мне то, что думала. Я мог узнать то, что она скрывала весь день. Это прекрасно. Но при чем здесь Кот д'Ивуар?

Хотя если вдуматься, то фраза – само название – представлялась вовсе не случайной. Много лет назад, после того как дисциплинарная комиссия (а доктор Тобел, между прочим, в нее входила) предписала мне покинуть медицинский факультет, я сидел в ее кабинете и ревел, словно сопливый подросток. Она меня не защищала и не отстаивала. Я обвинил ее в предательстве. В ответ она просто покачала головой и сказала:

– Твое время в этих стенах вышло, Натаниель. Плохо ли, хорошо ли, но тебе уже не вылезти из той ямы, которую ты сам себе выкопал. Однако это вовсе не означает, что жизнь твоя закончилась. Даже и не думай об этом.

Именно она предложила мне уехать из Калифорнии. Например, подать заявление в Корпус Мира. Лишившись узкой медицинской тропки, я не видел перед собой ни дорог, ни путей, а потому и согласился. Вариантов не существовало. Так я попал в один из сельских районов Кот д'Ивуара, трагической страны на Западном побережье Африки, и в течение двух лет помогал местным и иностранным докторам организовывать клиники и хоть как-то противостоять вспышке СПИДа. И именно там, в диких африканских краях, я перестал горевать о том, что со мной произошло. Там я много думал о себе, о своем прошлом и будущем. А с прежней жизнью меня связывали лишь электронные письма доктора Тобел.

К концу второго года я решил покончить с медициной и заняться международной политикой. Естественно, написал об этом доктору Тобел, а она посоветовала все-таки не порывать с прежней специальностью окончательно. Вероятно, она сможет для меня что-нибудь сделать. Как я уже говорил, она приехала в Калифорнию из Балтимора, с медицинского факультета университета Хопкинса. Ей не удалось уговорить бывших коллег дать мне шанс, но в университете штата Мэриленд ей поверили и сочли меня достойным кандидатом. В результате я целую неделю провел в столице, Ямусукро, на несколько сотен долларов наговорив по международному телефону, но все-таки собрав необходимые документы и отправив их по факсу из крошечного офиса, расположенного в туристическом агентстве. Через три месяца университет штата Мэриленд в Балтиморе зачислил меня на третий курс медицинского факультета.

Итак, Кот д'Ивуар. Однако какое, черт возьми, отношение имеет вся эта история к нынешней ситуации? И зачем Хэрриет Тобел напоминает мне название далекой африканской страны? Все это казалось странным, и я занервничал.

Набрал ее номер. Автоответчик. Я отключился, подождал несколько минут, потом набрал снова. То же самое.

– Доктор Тобел, это Натаниель Маккормик. – Ответа не последовало. – Пожалуйста, как только получите сообщение, сразу позвоните мне на мобильный. Я его отключал, потому что проводил интервью, но сейчас уже включил. Звоните, когда угодно.

Странно, подумал я и отыскал номер лаборатории профессора Тобел. После нескольких гудков вызов явно переключился на другую линию. Ответила женщина, чей голос я буду помнить вечно. Даже через пятьдесят лет, после того, как болезнь Альцгеймера совсем разрушит мой мозг и я забуду собственное имя, этот голос я все равно вспомню.

– Привет, – произнес я.

Молчание. Потом всего лишь одно слово:

– Натаниель.

– Единственный и неповторимый. Гадкий утенок Натаниель.

– Что правда, то правда.

Снова молчание. Говорить должен был я, но, черт возьми, на ум ничего не приходило. Элен заговорила сама:

– Как дела?

– Неважно. – Мне еще не хотелось просить передать трубку доктору Тобел. – Вот работаю, занимаюсь разными делами.

– Хэрриет говорила, что ты здесь расследуешь опасное заболевание. Как продвигается?

– Просто блестяще. Вирус уже исчез, всех плохих парней посадили в тюрьму, а я все закончил как раз к ленчу.

– Что, правда?

– Нет. На самом деле вирус лютует; существуют ли плохие парни, мы просто не знаем, а сам я голоден как волк.

Она рассмеялась, и мне почудилось, что она произнесла мое имя. Судя по всему, я вновь обретал почву под ногами.

– Хэрриет в лаборатории нет, – заметила Элен.

– О! – произнес я. Это было неприятно, но зато со мной разговаривал этот голос. – Как ты живешь?