Следуя приказу герра Ланкастера, я вернулся в департамент здравоохранения, чтобы вместе с Сонжит заняться базой данных. Отчет, который я должен был представить Тиму, мог и подождать, он и так уже выудил из меня всю необходимую информацию. Он прекрасно понимал, что составление отчета – дело хлопотное и долгое. Знал он и то, что и я это понимаю, а потому слишком активно на меня не наседал. Вот именно так и крутятся жернова бюрократии.

К одиннадцати вечера мы с Сонжит успели занести в базу данных примерно тридцать человек: имя, фамилия, пол, возраст, все характерные детали. У нас имелась и графа, куда следовало заносить все заметки об опрошенных. После того как вся информация будет введена, сами имена будут запущены в географическую программу, чтобы создать карту со специальными пометами, а также в программу создания графической схемы. Собранные воедино, эти две программы дадут нам возможность увидеть, кто с кем контактировал и где живут и работают все эти люди. Просто удивительно, как много можно растолковать с помощью графики – маленьких прямоугольничков, соединенных линиями и показывающих, кто, с кем и через кого связан. Невозможно даже представить, какое количество информации таят записные книжки и списки имен и фамилий.

Впрочем, дальнейшее прояснение ситуации пришлось отложить на завтра. Сонжит и так уже выпила четыре чашки кофе, а я вскочил в четыре утра.

– Пора сворачиваться на ночь, – заключил я.

Она взглянула на меня усталыми глазами.

– Нет, я, пожалуй, еще посижу.

Я не смог сдержать улыбку.

– Иди отдохни. Завтра предстоит большой день.

– Разве они еще не все?

Я кивнул, понимая, что она собирается сидеть всю ночь. И кто-то еще смеет называть государственных служащих ленивыми!

Я поехал в свою маленькую квартирку в Вашингтон-парке, симпатичном жилом квартале, уютно устроившемся на холме к западу от внутренней гавани. Квартал был зеленый – настоящий парк – и длинный. Он полого спускался к северу. Время от времени городские власти устраивали здесь выставки. Я вспомнил, как еще студентом приходил сюда, чтобы полюбоваться на ярко раскрашенные скульптуры рыб. Экспозиция просуществовала до тех пор, пока какие-то злостные вандалы не расправились с одним из экспонатов, остроумно названным «Дефективный морской окунь». Событие попало на страницы газет, очевидно, в силу заключенной в нем иронии.

На вершине холма, то есть парка, возвышалась дань города Балтимора Джорджу Вашингтону – огромная мраморная колонна, увенчанная бронзовой статуей президента. Я стоял, вдыхая душный, загазованный, почти физически ощутимый воздух, и пытался решить, думал ли когда-нибудь великий человек о том мире, в котором подобный мне гражданин будет работать на созданное им государство. Вернее, на часть государства, обладающую финансовыми ресурсами, в восемьсот раз превышающими средства, которыми в 1790 году владело все правительство Соединенных Штатов. И мог ли он представить жизнь, в которой холостой, умственно отсталый парень, безудержно сея свое отравленное семя, может создать такую страшную угрозу для окружающих.

Я повернулся к памятнику спиной и направился к своему дому – старинному особняку из гранита, разделенному на крошечные ячейки. Скромно обставленная квартира, в которой я сейчас жил, была специально для меня арендована Центром контроля. Поскольку свободного времени в Балтиморе у меня почти не было, обустройством гнездышка я не занимался. Единственное, что я туда принес в клюве, – это три банки пива да пачка американского сыра. Зато в холодильнике было очень просторно. Да еще в шкафу стояла пачка кукурузных хлопьев. Так что я подкрепился сыром с хлопьями и запил все это пивом. Жизнь стала казаться вполне приемлемой.

Потом я честно, изо всех сил пытался заснуть, однако так и не смог. Мысли мои зациклились на Дугласе Бьюкенене и не желали переключаться. Куда он мог исчезнуть? Может быть, Рэндал Джефферсон просто-напросто перевел его в какой-нибудь другой из своих пансионатов, чтобы не дать нам с ним поговорить? А может быть, спрятал в каком-нибудь мотеле? Или парню просто все уже надоело, и он сбежал сам? А если хоть какое-то из этих предположений верно, то зачем было переворачивать вверх дном все в комнате? Что оттуда убрали? И что означает прерванная телефонная связь?

Где же ты, Дуглас? И что ты успел натворить?

Сонжит уже была в офисе. Она сидела в отведенном ей обшарпанном отделении за компьютером и печатала. А я ведь приехал, когда не было еще и семи.

– Надеюсь, ты не всю ночь здесь сидела? – в ужасе спросил я.

– Я поспала. – Она кивнула в сторону комнаты отдыха. – Там диван очень удобный.

– На нем можно целый отряд уложить.

– Точно. Поздно вечером приходил доктор Ферлах, приносил еще фамилии и данные. Свои и те, что собрали ребята из службы штата.

– И сколько же там единиц? – поинтересовался я.

– Почти сотня.

– Они не дремали.

– Вот именно. И мне работы добавили. Пока ввела только тридцать, – с отчаянием заметила она.

– Ну и что же?

Сонжит почти неуловимым движением нажала несколько клавиш.

Я встал за ее спиной и посмотрел на дисплей. Его заняла целая паутина прямоугольников и связывающих их линий – на небольшом экране схема казалась слишком густой и крупной. Когда все будет готово, на специальном принтере мы распечатаем ее, перенеся на большие листы. Сонжит сдвинула границы, чтобы я мог увидеть размеры чертежа. В середине густого переплетения, словно жирный паук, красовалось имя Дугласа Бьюкенена.

– Наш человек, – заключил я. Словно еще оставались какие-то сомнения. – Думаю, этого окажется вполне достаточно, чтобы их убедить.

– Кого именно? – уточнила Сонжит.

– Всех, кого требуется убеждать.

– У меня еще не вся информация, – с сожалением заметила она.

– А нам и не нужно больше информации. И так…

В эту самую минуту над перегородкой показалась голова Ферлаха.

– Доктор Маккормик…

– Вы это видели? – спросил я его.

Он взглянул на густую схему.

– Ого! А что-нибудь прояснилось насчет самого Бьюкенена? Куда он делся?

Я ответил, что не слышал ничего нового. О встрече с Джоном Майерсом я умолчал, равно как и о телефонных звонках в Сан-Хосе. Пусть все это останется моим личным делом.

– Я позвоню детективу и спрошу, что они узнали.

– Хорошо, – согласился он, – наверное, уже пора вовлечь полицию штата и департаменты соседних округов – вдруг парень где-нибудь появится. Нам просто необходимо с ним потолковать.

– Вполне возможно, что полицейские уже это сделали. Они очень волнуются.

– Хорошо. – Он провел рукой по лысине. – А вы выяснили что-нибудь насчет…

Он не договорил.

– Да я торчал здесь, – соврал я. – Вы же слышали насчет моего продвижения по службе.

– Да, конечно. Совсем забыл. Извините. – Ферлах посмотрел на часы. – Через час начнется пресс-конференция.

Он ушел.

Чтобы успокоить падкую на сенсации публику, начальство стремилось сделать официальное заявление еще до окончания программ новостей. А мне в голову пришла сумасшедшая идея: набрать в рот красной жидкости, а потом вылезти перед камерами и начать кашлять, выплевывая вокруг якобы сгустки крови. Половина жителей Балтимора тут же от страха убежит куда подальше.

Несмотря на свое настроение, я все-таки пошел смотреть пресс-конференцию. Было решено, что Бен Тиммонс выступит в начале, а потом ответит на основную часть вопросов. Ферлаха же выпустят в конце – чтобы заткнуть образовавшиеся прорехи. Похоже, политика в очередной раз победила, впрочем, этому не приходилось удивляться. И кроме того, если бы сложившуюся ситуацию представлял Ферлах, занимающий не слишком высокое место на служебной лестнице, а Тиммонс скромно стоял с краю, это неминуемо вызвало бы вопросы.

Так что Тим оказался прав. Тиммонс выглядел как настоящий политик. Какой-то дурак даже прилизал ему волосы и в таком виде выпустил перед камерами. Ну и зрелище!