Вот как все начиналось.

В 6.30 утра мне позвонил чиновник местного департамента здравоохранения и, борясь со сном и нарастающим страхом перед нависшей угрозой, попытался изложить ход событий.

Недели полторы назад в отделение неотложной помощи обратилась тридцатилетняя женщина. Она жаловалась на боль в горле, ногах и спине и сухой кашель. Температура оказалась слегка повышенной. Дежурный врач решил, что это грипп, прописал какую-то микстуру и тайленол и отправил пациентку домой.

Спустя три дня она пришла снова. Боль в горле усилилась: миндалины распухли, покраснели и покрылись белым налетом. Температура повысилась еще на пару градусов – если перевести с Цельсия на Фаренгейт, она равнялась уже ста четырем, – и, кроме того, появился целый ряд новых неприятных симптомов: боль в животе, диарея, кровоточивость десен и носовое кровотечение. При исследовании прямой кишки обнаружили кровь ярко-красного цвета, что указывало на кровотечение в нижнем сегменте желудочно-кишечного тракта. Острая боль в мышцах шеи и спины продолжалась. Ребята из «неотложки» пальпировали позвоночник, измерили давление и назначили внутривенно комплекс из четырех составляющих. Женщину госпитализировали.

В лаборатории у нее взяли мазок из горла, сделали анализ крови и попытались выявить бактерии на вирусные антитела. Все безрезультатно. Больную продолжали держать на четверном составе, сохраняя электролитный обмен, пытаясь помешать нарушению электролитного баланса, то есть занимались тем, что на профессиональном языке называется «поддерживающей терапией». Обычно к ней прибегают в том случае, когда больше ничего сделать не могут.

Через день в «неотложку» обратилась еще одна молодая женщина с симптомами гриппа: боли, температура, сухой кашель. Снова микстуры и тайленол, и снова дежурный врач отправляет больную домой. На следующий день ее привозят обратно: боли в животе и в горле, высокая температура, рвота, острая мышечная боль. Десны немного кровоточат. Пациентку положили в больницу и поставили в известность местный департамент здравоохранения. Однако паники пока не наблюдалось. Не наблюдалось до следующего дня, когда кожа первой больной стала шелушиться. Начался процесс, похожий на ряд крошечных петехиальных кровоизлияний: образующиеся под кожей капельки крови размером с булавочную головку являются знаком того, что тонкие капиллярные сосуды не выдерживают и разрываются. Однако очень скоро капельки начали превращаться в неправильной формы пятна, которые, в свою очередь, отделялись от нижних слоев ткани, оставляя страшные кровавые язвы.

На следующее утро, вернее, даже ночью, в отделение неотложной помощи обратилась еще одна молодая женщина. Жаловалась на те же симптомы, напоминавшие грипп, и не скрывала своего страха. Оказалось, что она жила вместе с первой из трех – той, что сейчас лежала наверху, сбрасывая кожу.

Третью больную уже не отправили домой, а сразу положили в стационар. Это случилось в 2.40 ночи. А еще через четыре часа я уже выслушивал всю историю в интерпретации доктора Херберта Ферлаха.

Ферлах выглядел растерянным и испуганным, а все, что пугало его, видавшего виды армейского доктора, пугало и меня. Голос гремел в телефонной трубке, и я почти слышал, как со скрежетом перетираются в его мозгу возможные диагнозы трех несчастных: лихорадка Ласса, Эбола, Марбург и еще масса страшных названий, от которых мы так отчаянно стремимся защитить людей. Обычно стараешься успокоить себя, внушая, что вероятность чего-то действительно очень плохого и имеющего характер тенденции – крайне мала. Но платят нам как раз за то, чтобы мы не упустили вот этот самый крошечный шанс реальной опасности. И если удастся, задавили его в корне.

Я невольно спросил себя, как Ферлах спит по ночам.

Сам я сплю просто отвратительно и к тому времени, когда он позвонил, уже два часа как бодрствовал. Так что, еще даже не отключив мобильный телефон, я оказался в машине и пополнил утренний поток транспорта на улицах Балтимора, подгоняемый нехорошим предчувствием.

Сент-Рэфэел – старая католическая больница, гордо именующая себя госпиталем, отчаянно пыталась отстоять собственную независимость перед лицом многочисленных – и дружественных, и откровенно агрессивных – предложений со стороны университета Джона Хопкинса и университета штата Мэриленд. Располагалась она в центре ветхого квартала в юго-западной части города; с севера и запада ее окружали жилые массивы, а с юга и востока – странная смесь старых фабрик и множества заброшенных домов. В первую очередь больница обслуживала небогатых жителей прилегающих районов, но принимала больных и из рабочих районов Пигтаун и Оттербейт. Последние новости сообщали: больница обеднела настолько, что переговоры с Хопкинсом и университетом штата возобновились. Сейчас больница выступала в роли бывшей королевы бала, которая уже готова танцевать с любым, кто до нее снизойдет. Ходили слухи, будто власти – администрация самой больницы, католическая епархия, городская управа, университет штата – хотели просто разогнать ее. И в то мгновение, когда перед моими глазами возникла эта грязная, с черными потеками, груда кирпичей, перед которой маячили несколько бетонных изваяний святого Рафаила, в голове сама собой возникла мысль о том, что эвтаназия могла бы оказаться не самым плохим исходом.

И все-таки в моем сердце жила нежность к этому жалкому заведению. Совсем недавно я провел здесь, в Сент-Рэфе, две недели, пытаясь запустить в действие программу, позволяющую точно определять природу происходящих событий: вспышки болезней, биотеррористические нападения и другие неприятные и страшные события. Иными словами, Сент-Рэф нуждался во мне. В отличие от Хопкинса, постоянно учившего моих работодателей – службу эпидемиологической разведки Центра контроля над заболеваниями, – как себя вести и что делать. Если бы все сотрудники центра внезапно умерли от какой-нибудь болезни или, что еще хуже, ушли работать в частный сектор, то, вполне возможно, Хопкинс смог бы восстановить организацию, что называется, с нуля. Ну а Сент-Рэфу была уготована роль третьестепенной больнички в городе, где властвует один из лучших медицинских центров мира. Моя же работа заключалась в том, чтобы вернуть эту больничку к жизни.

Итак, я – сотрудник, или «офицер», службы эпидемиологической разведки, одного из подразделений Центра контроля и предотвращения заболеваний. Учитывая мои обязанности, состоящие в отслеживании и расследовании вспышек заболеваний, звание «офицер» как раз оказывается очень подходящим. Полицейский жаргон давно у нас в ходу. И свои, и чужие раньше называли нас, служащих центра, «медицинскими детективами». Однако термин этот давно вышел из употребления, поскольку звучит слишком напыщенно и в то же самое время донельзя стерто. Во всяком случае, занимаемся мы именно тем, что выискиваем болезни и докапываемся до их начала и причины.