Первую же и при этом наиболее серьезную ошибку я совершаю через десять минут после звонка Насти, когда мне звонит Преподобный. Мы договорились с ним встретиться в "Спартаке", поэтому его звонок для меня неожидан, и я не успеваю ничего сообразить.

– Володя, я приеду на велосипеде. Мне можно будет его у тебя оставить?

– Да, конечно!

Кладя трубку, я понимаю, что приговор подписан. Я сам согласился дать Преподобному доступ в свою квартиру. Теперь я связан. Мне не удастся от него убежать. У меня будет его велосипед, который он должен будет забрать.

В этот же момент у меня открывается какое-то другое зрение, и я уже могу видеть себя со стороны. Но видеть себя со стороны и управлять собой – это не одно и тоже. Я знаю и вижу, но я словно парализован и ничего не могу сделать.

Подобные состояния часто бывают во сне. Когда надо бежать, а ноги как ватные. Когда надо двигаться, а двинуться невозможно. Когда хочешь кричать, а кричать не можешь.

В "Спартаке" я стараюсь не пить много и все подмечать. Среди публики много симпатичных девиц, панки и группа людей в униформах и с оружием. Скорей всего – это военизированная охрана откуда-то. Они все страшно пьяные и один постоянно порывается вытащить пистолет и застрелить своего коллегу, очевидно, его чем-то обидевшего, другие же заламывают ему руки и пытаются успокоить. Охрана "Спартака" не вмешивается. Типичный русский беспредел.

Преподобный, одетый в джинсы и куртку, танцует уже на разогреве. Когда же появляется группа "Король и Шут", он начинает неистовствовать, отплясывая с девками черт те что. Когда он подходит ко мне, чтобы передохнуть, пот струится с его лба, а глаза горят одержимостью.

– Знаешь, мне в последнее время больше стали нравиться мальчики,

– признается он, кивая на стоящего неподалеку молодого урода. – Ты что думаешь?

– Смотри лучше, как она танцует! – показываю я ему на неистово беснующуюся девку. Музыка в зале настолько громкая, что говорить практически невозможно.

Взглянув туда, куда показал я, Преподобный, сложив персты, осеняет танцующую крестным знамением. Повернутая к нам спиной, она нас не видит, но, словно по мановению волшебной палочки, вздрагивает и, повалившись на пол, начинает судорожно биться в конвульсиях.

– Видишь, – говорит Преподобный, – сила бесовская!

– Давай уйдем! – прошу я.

– Подожди, они скоро закончат. К тому же нам спешить некуда.

Мосты уже начали разводить и мне на другую сторону Невы до утра не перебраться.

Девку выносят, а я размышляю над тем, какой мне найти выход. Вести Преподобного к себе я определенно не собираюсь. После того, как он сказал, что ему в последнее время нравятся мальчики, от него можно ожидать чего угодно. Он может наброситься на меня в квартире. Сегодня, когда вылезла вся нечистая сила, надо быть осторожным.

Придется гулять по городу или пить до сведения мостов.

От Пии приходит мессидж. Она уже дома и просит, чтобы я пришел, а я не могу этого сделать из-за чертового велосипеда. Я парализован. Мои конечности словно ватные. Хочу двинуться, но не могу. Кричать тоже бесполезно. У меня начинается внутренняя паника. Будилов был как всегда прав, не стоило связываться с освящением модуля.

Я отвожу Преподобного подальше от моего дома. Мы идем выпить в "Челюсти", но они почему-то уже закрыты. Забиваемся в пустующие "Шуры-Муры" пить водку. К нам подсаживается блуждающая Синяя Нога. Ей приносят рюмку, и она неловко опрокидывает ее на скатерть. Просит, чтобы мы ее угостили. Мы угощать ее не собираемся, и поэтому она становится агрессивной. Но время убито. Мосты уже сведены.

– Идем за велосипедом! – говорю я.

– Ты знаешь, моя соседка по коммунальной квартире закрывает на ночь дверь на задвижку и мне все равно не попасть в квартиру.

– Может быть, она ее сегодня не закроет.

– Закроет. Она всегда закрывает.

– Будешь звонить и стучать.

– Она глухая и не услышит.

– Я ничего не хочу знать. Забирай свой велосипед. Мне надо выспаться. Завтра много дел.

– Но мне некуда деваться, – упорствует Преподобный.

Так, пререкаясь, доходим мы до угла проспекта Чернышевского и улицы Чайковского, поворачиваем за угол, а там, кроме киоска, который стоит всегда, сейчас стоит еще Ирка Васильева. В руке она держит бутылку водки. Это чудо! Явление Богородицы! Мое неожиданное спасение! В этот миг я готов целовать ей ноги.

Ирка стоит, покачиваясь, в пять часов утра на улице Чайковского с бутылкой водки в руке и улыбается.

– Как хорошо, что я вас встретила! Мне, как раз, не с кем было выпить.

– Знакомьтесь, – говорю я, – и пейте вместе, а я воздержусь.

– Ты, правда, не будешь? – недоверчиво спрашивает Ирка.

– Нет, не буду. Забирайте велосипед и идите в Таврический сад.

Там такая романтика! Весна, Первомай, теплынь! Только водку пить да радоваться!

– Ага, у тебя есть велосипед? – обрадовано спрашивает

Преподобного Ирка. – Я хочу покататься!

– Ну, вот и катайся! Велосипед импортный, дорогой, скорости на нем переключать можно и по бездорожью ездить. Пойдем. Забирайте велосипед, а я буду спать.

Мы идем за велосипедом. Ирка и Преподобный находят друг друга. Они интенсивно общаются, попивая водку прямо из бутылки, и мне можно помолчать. Однако в квартире происходит небольшая заминка. Ирка не видела еще перестройку в моей квартире, и она начинает все разглядывать, а преподобный кидается на боксерский мешок и принимается его исступленно дубасить. Уходить они не торопятся.

Став перед зеркалом, Ирка почесывает красные шелушащиеся пятна, покрывающие ее руки. Перестав лупить мешок, Преподобный подходит к ней.

– Что это у тебя? – спрашивает он, беря ее за руку.

– Я думаю – это псориаз!

– И у меня тоже! Смотри! – с этими словами он задирает одежду и показывает свое покрытое пятнами тело. И тут они вдруг принимаются истерически хохотать, трогая и гладя язвы друг друга. Эта сцена напоминает мне фильмы ужасов. Я чувствую, как волосы мои начинают подниматься дыбом от их замогильного нечеловеческого смеха. Это же оборотни! Мне – пиздец! Вот и приплыли…

– Все! Все! Хватит! Уходите в парк! – кричу я, выталкивая их на площадку.

Это мне каким-то образом удаются, потому что они все еще не в состоянии оторваться один от другого. И уже почти за дверью Ирка первая приходит в себя. Она хватает меня за рукав одной рукой, а другой принимается отчаянно наносить мне беспорядочные удары – куда попало.

– Ты расскажешь Косте, что я ходила с ним в парк, и Костя меня зарежет. Он же уголовник! Они с друзьями-уголовниками изнасиловали Гольдцана за то, что тот послал Костю на хуй. Уголовников нельзя посылать на хуй. Теперь Гольдцан боится даже показываться в Питере. Он зарежет меня, а у меня дети! Что будет с ними?

– Я не собираюсь ничего никому рассказывать! Успокойся, идиотка!

Вон отсюда!

Стараясь увернуться от ее ударов, я выпихиваю из квартиры злополучный велосипед Преподобного. Но тут вдруг срывается сам Преподобный. Он тоже кидается на меня с криками:

– Я знаю, ты расскажешь Гайке, что я ходил с ней в парк! Ты все ей рассказываешь!

Собрав все свои силы, мне удается оттолкнуть их вместе с велосипедом и захлопнуть дверь. Обессилено опустившись на пол, я слышу, как они яростно колотят по двери кулаками и ногами, что-то кричат и ругаются. Затем шум стихает. Слышны удаляющиеся вниз по лестнице шаги. Я спасен. Я могу теперь спать, если усну.

Дабы убедиться, что опасность миновала окончательно, я осторожно выхожу на балкон и гляжу им вслед, наблюдая, как медленно удаляются они по середине пустынной улицы к Таврическому саду. Я осеняю себя крестным знамением три раза – "Господи, очисти! Господи, очисти! Господи, очисти!", и слышу, как в тишине сонного, еще почти беззвучного города кричит петух. Это – в Крестах. Теперь можно расслабиться…