Вымыв посуду, я все убираю, вытираю разлитое на столе вино, собираю по комнатам пустые бутылки и банки. Пия спит, как убитая, и ничего не слышит. Закончив уборку, я сажусь передохнуть. Но, вдруг, возле микроволновой печи я замечаю финский пирог. В Финляндии тоже есть пироги и финский пирог называется тоже "пирог", тем же словом, что и русский. Кто у кого позаимствовал это слово – финны у русских, или русские у финнов, не знаю, но факт остается фактом – пирог, он и в Финляндии пирог!

А сейчас передо мной лежит финский пирог с рисом. Он весь из себя довольно оригинальной формы. Пия привезла их с собой целый пакет, а теперь остался один – последний, надо его съесть. Я откусываю кусок, но холодный пирог не такой вкусный, как горячий, поэтому я решаю его нагреть. Ставлю на тарелочке в микроволновую печь, вижу, как побежали на электронном табло красные секунды, и – бамс! В квартире вырубается свет.

Наверное, я перегрузил сеть. К двум постоянно работающим холодильникам я включил стиральную машину, а затем еще микроволновую печь. Другого результата можно было и не ждать. Теперь нужно найти электрораспределительный щит. В темноте методично обследую прихожую, затем выхожу на лестничную клетку. Электрораспределительный щит и счетчики там, но они закрыты хитроумным замком. Мне туда не попасть.

Признав свое полное поражение, я решаю отступать. Здесь мне больше делать нечего. Всего хорошего, Пия Линдгрен! Прощай! Наверное, нам действительно не надо быть вместе, ты оказалась права.

Это знак! Мне надо линять, не затягивая агонию чувств.

Сосредоточенно одевшись в темноте, я захлопываю за собой дверь снаружи и длинными прыжками ухожу по лестнице, оставив заложниками свои рубашки, штаны и простыни, запертые в стальном барабане стиральной машины марки АЕG с вертикальной загрузкой, ввезенной из Финляндии без таможенных пошлин.

Кроме них на кухне в микроволновой печи остается лежать на тарелочке мною надкушенный и уже чуть-чуть подогретый финский пирог с рисом. Ах, вот бы сейчас вернуться и его съесть! Но дверь захлопнута, и дорога назад закрыта. Прощай, мой маленький пирожок, тебя завтра выбросят в мусорное ведро, ведь кем-то надкушенным никто тебя есть не будет!

Придя домой, прежде чем лечь спать, я набираю короткий текст-мессидж Пие: "I wanted to wash my clothes and did black-out in your flat. Please, forgive me! Wla"

Я просыпаюсь в половине десятого и иду гулять. На улице солнечно и прекрасно. Снег быстро тает, и температура поднимается прямо на глазах. К двенадцати уже явно около пятнадцати градусов тепла. Проходя по Моховой, захожу к Будилову. Он дома. Сообщаю ему радостную новость о приезде Хайдольфа, с которым он знаком по Вене. Прежде всего, радую его тем, что Кристина с Хайдольфом будут жить у него, и он сможет на этом чуть-чуть заработать. Сразу же договариваемся на вторник вместе ехать в аэропорт.

В начале первого начинает звонить мой мобильный телефон. Я уже давно перестал отвечать на его звонки, это слишком дорого, и использую его исключительно для приема и отправки текстов. Но тут, вдруг, меня что-то дергает, и я нажимаю на кнопку приема звонка. В трубке встревоженный голос Пии:

– Это я. Ну, приходи сюда!

– Хорошо, приду.

Конец связи. Очень короткий разговор. Почему она позвонила? Что случилось? Почему не могла послать SMS? Это ее первый звонок. Раньше она мне не звонила ни разу. Она упорно отказывается записать себе мой телефон под тем дурацким предлогом, что она никогда не звонит мужчинам. В такое невозможно поверить, когда это говорит тридцатидвух летняя женщина с ребенком, побывавшая замужем и делавшая аборты, живущая одна в чужой стране. Звонила же она негру, чтобы выяснить, нет ли у него Спида?

Но вот, она свой мнимый принцип, кажется, нарушила. Это что-то значит. Что-то серьезное. Наверное, это все же разрыв! Скорее всего, она швырнет мне в лицо ворох мокрого мыльного белья, вынутого с утра из стиральной машины. А, может, она ночью во сне убила ногой Кая? Какой кошмар! По дороге на Робеспьера я постепенно начинаю склоняться именно к этой версии. Сейчас она спросит меня, что ей делать с трупом. Зачем я иду? Не лучше ли пойти в "Дом книги" и полистать там произведения совков-чернушников вроде "Сальной голубизны" и "Подпорченных генераторов"?

Она встречает меня на пороге одетая в желтое гофрированное платье цвета луны. Посреди прихожей стоит легкая металлическая сушилка с развешанными на ней моими выстиранными шмотками. Она смотрит мне в глаза виноватым взглядом побитой собаки и начинает отступать назад.

– Ну, помогай мне!

Так же медленно, как она от меня отступает, я начинаю на нее наступать. Короткими шагами шаг за шагом. Она отступает в спальню. Я протягиваю руку вперед и резким движением задираю ей платье. Под ним ничего нет, только рыжая, коротко стриженная пизда.

Я грубо толкаю ее на кровать, завязываю ей голову подолом, чтобы она ничего не видела, а могла только дышать через тонкую желтую ткань, и достаю хуй. На его подрагивающем конце застыла кристальная капелька купперовой жидкости – драгоценной мужской смазки, статистически выделяемой лишь пятью процентами хуев мужского рода. Большим пальцем правой руки я равномерно размазываю эту капельку по головке, которая сразу же начинает блестеть в солнечных лучах золоченой луковкой кафедрального собора.

Пия покорно лежит под платьем и ждет, согнув в коленях и раздвинув ноги. Передо мной только ее пизда. Женщина без головы. Как это, оказывается, возбуждает! Ее пизда ждет, она не видит и не знает, что происходит вокруг, но она готова к тому, что рано или поздно что-то все-таки должно произойти. Я раскрываю ее руками, как огромную раковину, это не преувеличение, пизда у Пии действительно огромна, и залезаю туда хуем.

Сегодня я буду ебать ее без гондона. Мое лечение подошло к концу. Нужно приступать к миссии! Отныне я буду заполнять это бездонное отверстие своей спермой, до тех пор, покуда из него не полезут дети. Рыженькие или смугленькие, мальчики или девочки – здоровые дети сибирского человека-оленя и финской женщины-ведьмы. Новое, наглое, ебливое поколение русско-финских детей. Их грядущее появление я приветствую пушечным огневым салютом, радужным залпом, искрами рассыпающимся в моих плотно закрытых глазах.

– Пия, где Кай? Он остался жив? Я помню, как ночью во сне ты била его ногами.

– Прости, я была очень пьяной. Утром у меня было такое похмелье.

Я посылала тебе четыре текст-мессиджа, очень хороших.

– Странно, я не получил ни одного. Может, снова какие-нибудь проблемы с SMS-сервером Северо-Западного GSM?

– Потом я очень испугалась, что больше никогда тебя не увижу, и стала тебе звонить.

– Я как раз был у Будилова, и сразу к тебе пошел. А куда, все-таки делся Кай?

– Он у Телы. Я сейчас буду туда звонить, чтобы он шел домой. Мы едем в Репино.

Телу Паккасвирта, консула по социальным делам и здравоохранению я знаю уже хорошо. Она живет в одном из соседних подъездов. У нее есть девочка, возрастом чуть меньше Кая. Она часто бывает у Пии. Есть ли у Телы муж, я не знаю. По крайней мере, он не в России. Тела изумительно говорит по-русски. Она очень приятна в общении, рассудительна и, в отличие от всех остальных финнов, почти не пьет.

– Владимир, ты будешь сидеть сзади! – заранее предупреждает меня

Пия. – А Кай – рядом со мной, это его и моя машина.

– Пия, ты говоришь глупости. Мне совершенно все равно, где сидеть. Мне даже лучше сидеть сзади, там больше места и при желании можно поспать.

– До Репино тебе поспать не удастся, это не так далеко. Мы доедем туда минут за тридцать. Погуляем, и будем там где-нибудь кушать.

Вдоль дороги мелькают березы и ели. Старые и новые дачи. Среди новых, построенных в безвкусном вкусе новых русских, для формирования которого понадобится, вероятно, не десять лет, как того хотелось бы, а все двадцать пять, видны две сожженные в период междоусобных войн.