– Как хочешь, мне безразлично.

– А ты был в Финляндии?

– Был в Хельсинки проездом один раз, всего несколько часов. Купил очень хорошего матерчатого оленя. Теперь это любимая игрушка моей дочери.

– Ты за ней скучаешь?

– Я видел ее совсем недавно, до того я жил с ней один почти четыре года, пока ее мама путешествовала и пробовала стать художницей. Сейчас она нагулялась, неплохо этаблировалась в арт-бизнесе и хочет заниматься ребенком, а я могу делать, что захочу. Трудно было быть отцом-одиночкой. Но теперь я – мужчина в свободном полете. А с Анастасией могу увидеться летом.

– Если она будет приходить в Санкт-Петербург, можем знакомить ее с Каем.

Пия очень хорошо говорит по-русски, но ее речь имеет несколько характерных особенностей. Она не употребляет глагол "ехать/ездить", а почти всегда говорит "ходить". Еще она иногда путает женский и мужской род, а также вместо "положить" всегда говорит "поставить". Еще она совершенно не знает мат, ни единого слова, кроме слова "хуй", которое она употребляет с большим удовольствием. Сперва у меня возникла мысль ее чуть-чуть подучить, но я передумал, решил оставить на потом.

В кинотеатре "Аврора" большое столпотворение. Мы идем в зал, и я вижу, как она счастлива идти со мной рядом. Она даже подпрыгивает от радости и головой по сторонам вертит, мол, смотрите, я иду с мужчиной! Похоже, у нее давно никого не было. Хотя она меня, можно сказать, сама сняла в баре. Что-то здесь не стыкуется.

Исландский фильм "Рейкьявик 2000" – фильм с претензией, переполненый набором расхожих западных клише левацкого толка и политической корректности. Эдакая переслаженая конфета с пресноватым салатом из всего, что попадалось режиссеру под руку. Но Пие он нравится.

– Это очень хороший скандинавский фильм! Думаю, он бы понравился моей маме, – говорит довольная Пия.

– А мне он не очень понравился. Видно, как им там скучно в

Рейкьявике жить, и какие у них выдуманные проблемы, – начинаю критиковать я.

– Это Скандинавия, а не Россия! Там везде скучно. Но фильм очень хороший.

В толпе выходим на улицу. Еще светло.

– Мне надо быть дома в половине десятого, я обещала Люде. Но у нас есть еще немного времени. Можем куда-то ходить что-то выпить.

– Пойдем в сторону дома, там что-нибудь встретим. Можем зайти в гости к художнику Будилову, посмотреть картины. Он здесь в этом доме живет.

– Нет, к Будилову – в другой раз, времени мало. Давай зайдем выпить!

Выпить заходим в "Челюсти". Там малолюдно. Сидит группка студентов театральной академии и за пивом обсуждает спектакль. Мы тоже берем себе по пиву. Сидим. Она на меня смотрит с немым вопросом, ждет, чтобы я что-то сказал, а я вдруг не знаю, о чем говорить и тоже молчу. Завязывается тягостное молчание.

Неожиданно я ощущаю дрожь, мне становится холодно, а через минуту меня уже по-настоящему трясет. Не пойму в чем дело, раньше такого никогда не было. Разве что только один раз в Вене, с Надин, когда мы с ней зачинали ребенка. Тогда нечто подобное я ощутил перед зачатием и в его момент. Но тогда я ощущал мессидж, присутствие души, желавшей воплотиться и нас для этого выбравшей. У меня тогда даже волосы встали дыбом. Если бы это случилось не со мной, никогда бы этому не поверил. Я ощущал тогда это настолько реально, что мне было не по себе. Сейчас же это по-другому.

– Что с тобой? – тревожно спрашивает Пия.

– Не знаю, может, это от отравления краской или от того, что я ел грибную икру, но и то, и другое я делал вчера.

Сквозь дрожь и леденящий холод пытаюсь сконцентрироваться и понять. В чем дело. Возникает смутное подозрение, что это делает Пия. Что она на меня как-то влияет. Но она вроде бы не напряжена и не сконцентрирована. Поэтому заподозрить ее в энергетической атаке трудно.

– Лучше пойти, – выбиваю я стучащими зубами.

Мы выходим на Моховую, и меня отпускает. Пытаюсь поймать машину, но движения в это время здесь почти нет. Идем пешком. Вдруг снова хватает. Заскакиваю в недавно открывшийся магазин "24 часа", чтобы согреться, но не могу.

"Почему она ничего не говорит и не делает, а только изучающе на меня смотрит, в чем дело?" – пульсирует у меня в мозгу.

Когда меня отпускает, снова выходим на мороз. Доходим до улицы Пестеля и там ловим такси. Доезжаем благополучно на Робеспьера. Люда укладывает спать Кая.

Звонит телефон. Пия подходит и начинает долго беседовать по-русски, рассказывает, что будет ехать в Финляндию за машиной, вернется только в понедельник и всякую прочую ерунду.

Мы с Людой болтаем тут же в прихожей, пока она одевается.

– Это был Юра, – сообщает мне Пия.

Люда понимающе округляет взгляд.

– Он мне иногда позвонит. Юра – это…

Я сразу понимаю, что Юра – это тот русский мужчина, о котором она мне упомянула. Может быть, это именно он научил ее слову "хуй". Но мне сейчас так неинтересно узнать, кто он такой. Мне вообще нет до него ни малейшего дела. Поэтому я поспешно ее обрываю:

– Странно, что со мной что-то такое происходило.

– Наверно, тебе надо еще пить пиво, у меня есть в холодильнике несколько бутылок.

Проводив Люду, идем на кухню. Открываем пиво и садимся на стулья. Смотрю ее в глаза, и вновь у меня начинается. Сгибаюсь пополам и скатываюсь на пол. Что делать? Решаю перейти в атаку. Подбираюсь к ее стулу. Кладу трясущиеся руки ей на груди, сильно сжимаю пальцы. Головой упираюсь в живот, чувствую идущее из ее влагалища тепло и пытаюсь втянуть его в себя.

Вдруг ощущаю нечеловеческую силу и нечеловеческое возбуждение. Дрожь проходит. Я срываю с нее одежду и овладеваю нею прямо на стуле. На высоком, стабильном финском стуле. Мне очень удобно. Я работаю как отбойный молоток, с такой же, как мне кажется частотой.

Неожиданно получаю встречный удар, толчок, горячий душистый фонтан, как из брандспойта. Сразу понимаю, в чем дело.

– Ой! – говорит Пия. – Что это? Я писовала.

– Да, это я уже понял, что ты "писовала".

– Не знаю, что случилось. Раньше со мной никогда этого не бывало.

Это только с тобой. Я спрашивала у Сиркку, она работает в визовом отделе, у нее большой опыт, но она не знает, в чем дело.

"Ничего себе!" – думаю я – "Она спрашивала Сиркку! А спрашивала ли она меня, спрашивать ли ей об этом Сиркку? Я эту Сиррку ни разу в жизни не видел и она меня тоже. Зачем же ее в такие подробности посвящать? К тому же, теперь весь визовый отдел будет знать, что Владимир как-то так хитро Пию ебет, что она под ним описывается. Мало того, что там уже все наверняка знают о том, как я выходил на балкон голым. Теперь свежая новость для обсуждения – Пия на меня "писовает"! Причем не случайно, не по пьянке, один раз, а делает это теперь уже регулярно". Визовый отдел находится на проспекте Чернышевского напротив станции метро.

Эти мысли не мешают мне удерживать темп. Чувствуя приближение мощного оргазма, я с криками хватаю стул вместе с сидящей на нем Пией и начинаю с ним метаться по кухне, задевая его ножками за мебель и электроприборы, а затем бегу с ним в гостиную, на полпути ощутив жесткий приход, и резко бросаю его на пол.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Пия, все еще продолжая сидеть на стуле, отъехавшем на несколько метров к стене.

– Где мой презерватив? – спрашиваю я, с удивлением осматривая свой хуй, только что совершивший удивительный подвиг.

Она тревожно заглядывает себе между ног. Теперь я его тоже вижу. Его край выглядывает у нее из пизды, очевидно, он соскользну с меня, когда я швырял стул. Пия осторожно захватывает его пальцами и медленно вытягивает. Затем она отводит его на вытянутой руке в сторону и игриво помахивает ним, словно маятником. От набившейся в него спермы презерватив растянулся и висит, как сопля.

– Пойдем на диван, я хочу еще! – строго требую я.

– Подожди, мне нужно с тобой говорить!