Уходят телевизионщики. Уходит студентка Юля. Уходит лаборантка Таня. Уходят годы бесцельно прожитой жизни. А мы с Гадаски и с натурщицей Юлей задерживаемся на полчаса у художника Будилова, чтобы выпить с ним для него принесенную водку.

Когда я пробую отказаться, Будилов говорит:

– Тебе обязательно надо выпить. Похмеляться нужно не пивом, а водкой. Поверь мне, я знаю. Я это испробовал много раз на себе.

Я выпиваю рюмку водки и действительно окончательно прихожу в норму. Да, настоящим лекарством при похмелье от "Кошкенкорвана" является все-таки не "душ Карбышева", не пиво, а водка "Флагман".

– Будилов, а как портрет?

– Пойдем, я его вам покажу!

По длинному коридору мы идем в самую дальнюю комнату будиловской квартиры. В ней обвалился потолок, и никто не живет. В ней Будилов рисует. Там стоит портрет мамы девочки, нарисованный с фотографии.

– Да, – говорит Гадаски сквозь смех.

– Да, – говорю я.

– Не нравится? – спрашивает Будилов.

– Нет, портрет хороший, но женщина страшная.

– Как на фотографии.

Он показывает нам фотографию, а на ней за большим-большим столом сидит маленькая-маленькая тетенька и такая вся страшная, как баба-яга.

– У них что – фотографии лучше не было? Тут ведь ничего не видно!

– Наверное, это женщина-бизнесмен, – говорит Гадаски.

– Или банкир, – говорит Юля-натурщица.

– Будилов, тебе надо было ее приукрасить. Они у тебя этот портрет не возьмут. Добавь ей на задний план какой-нибудь матиссовский фон, да и лицо немного подкрасни, а то оно у нее, как у упыря, это от вспышки обычно такие синие лица получаются.

– Хорошо, – соглашается Будилов и тут же выдавливает из тюбика краску. – Вот так! Сейчас я ей такой фон матиссовский сделаю, как в Эрмитаже!

– Вот это уже лучше! Дальше от жизни, но ближе к искусству! – одобрительно кивает Гадаски. – Слушай, Будилов, нам еще звонки поступают. Хотят то портреты, то Бог знает что. Может, мы их к тебе направлять будем?

– Дайте мне сначала с этим портретом разобраться, а там видно будет.

– Ну, Будилов, смотри-смотри! – не унимается Гадаски. – А то звонят, спрашивают, сколько платить? "Да платите, сколько хотите" – отвечаю я, – "лишь бы из волосатого кошелька!" Но ты бы мог брать с них деньгами!

– Что деньги? – задумчиво пожимает плечами Будилов. – Из волосатого кошелька меня бы больше устроило!

– Сегодня мы выебем Юлю, – шепчет мне в коридоре Гадаски.

– Как? – спрашиваю я.

Из рюмочной уже привели соседа Пашу, жена Галя раздевает его в прихожей.

– Спасибо тебе, Будилов, – говорю я. – Завтра, когда уедет

Гадаски, я подарю тебе резиновую кровать!

– Правда? – удивляется Будилов.

– Правда, – утвердительно киваю я.

– Отлично, я возьму ее летом в Норвегию!

– Когда едешь? – интересуется Гадаски.

– В этот раз хочу поехать уже в начале мая, пока еще мало других музыкантов.

– Заезжай ко мне в Лондон, там тоже можно играть в метро.

Каждое лето Будилов ездит в Норвегию работать уличным музыкантом. Таким образом, он зарабатывает на зиму. Вот только в этом году ему не хватило денег, слишком много спустил он на проституток, его попутал Маленький Миша.

Теперь семья его голодает. Искусством же заработать деньги сейчас трудно, почти невозможно. Надо будет привести к нему Пию, пусть она купит у него картину. Иностранцам картины Будилова нравятся, когда я приводил к нему австрийцев, немцев и англичан, они почти всегда у Будилова что-нибудь брали, потому что сто долларов для них за работу маслом – это не деньги, а для Будилова – деньги.

А если я приведу к нему еще Лизу, Мерью и Тимо, тогда Будилов вообще будет спасен! О крупномасштабной акции по спасению русского художника Будилова мне надо будет на досуге подумать. Он мой друг, и в беде я его не брошу.

– Юля, мы хотим попробовать поснимать порно, – заявляет Гадаски Юле.

– Это будет стоить дороже, – говорит Юля.

– Давай пойдем на Чайковского и обсудим этот вопрос спокойно.

Когда мы сидим на Чайковского за низеньким столиком, сделанным из положенной на ящик иконы "Снятие со Креста", и отогреваемся чаем, Гадаски опять возвращается к теме.

– Сто долларов, – говорит Юля.

– Сто долларов – это много, – говорит Гадаски. – Понимаешь, это для нас не бизнес, мы на этом не заработаем. Просто хочется попробовать силы в другом жанре.

Юля не соглашается, и они начинают долго и нудно торговаться.

– Понимаешь ли, Юля, – быстро находит Гадаски новый аргумент. -

Проститутка на Суворовском проспекте стоит триста рублей, но нам хочется поработать именно с тобой! Потому что ты нам нравишься и с тобой вообще интересно работать. Но сто долларов мы заплатить не можем.

Я слежу за их спором и думаю о том, какой найти выход. О том, чтобы заплатить Юле сто долларов не может быть и речи. За сто долларов мы можем взять себе двух самых лучших валютных проституток в "Конюшенном дворе" на целую ночь. Они вообще-то там по сто, но симпатичным русским мальчикам обычно делают скидку, тем более, если нет другого клиента, и в итоге соглашаются пойти за пятьдесят. Однако мне понятна и позиция Юли. Ее гордость не позволяет ей ебаться с нами за бесценок, а ебаться ей с нами, видимо, хочется.

– Слушайте, – встреваю в спор я. – О чем разговор? Надо быть реалистами. Мы сможем заплатить не больше, чем мы сможем. Давайте посмотрим, сколько у нас денег, и решим!

– Хорошо, – соглашается Юля. – Давайте мне все деньги из ваших бумажников, можно только рубли. И мы в расчете.

С этими словами она достает из сумочки книжку, это какой-то зарубежный детектив, раскрывает ее, а сама отворачивается. Мы достаем бумажники. У меня четыреста рублей, а у Гадаски всего сто двадцать. Мы кладем эти деньги в книжку и закрываем.

– Ладно, – говорит Юля, засовывая книжку в сумочку. – Что мне теперь делать?

– Пока мы шли, – говорит Гадаски, – я выдумал два сюжета. В первом сюжете я буду морским офицером, а ты – просто женщиной. Я схвачу тебя в подъезде и выебу в лифте.

– А что скажут соседи? – говорю я.

– Мы будем ебаться тихо, – успокаивает меня Гадаски.

– Как можно ебаться в лифте тихо? Это явно будет слышно на все шесть этажей!

– Хорошо, я схвачу ее в лифте, а выебу на чердаке.

– Вот это уже более реальный тактический ход, товарищ капитан третьего ранга! соглашаюсь я. – А теперь говори, гад, какой сюжет ты выдумал для меня! Надеюсь, мне не нужно будет ебать Юлю на улице?

– Нет, это будет ужасно романтическая история. Ты будешь изображать монаха, пишущего в монастыре икону, а Юля – блудницу, тебя совращающую.

– Кассету я заберу с собой в Лондон и там попробую над ней на компьютере поработать. Может, что-нибудь, да и выйдет. Но, предупреждаю, это не шедевр, – говорит мне Гадаски уже после.

– Да, это не шедевр! – соглашаюсь я. – Это как-то опустошает.

Снимать порно я вообще теперь больше не буду. Не хочу! Это неинтересно. Нет самого главного – эротического напряжения и страсти. Все как-то так просто и пресно, как в супружеском ложе, даже не взирая на интересный сюжет. Может поэтому все порно-фильмы такие скучные и однообразные, потому что в них отсутствуют реальные чувства?

– Сегодня мой последний вечер, – прерывает мои рассуждения

Гадаски. – Нужно подумать, как мы его проведем.

– Мне кажется, тебе хочется пойти… Черт, куда же тебе хочется пойти?

– В "Конюшенный Двор", – радостно подсказывает Гадаски.