Ответ я получаю на оживленном перекрестке между Летним садом, Марсовым полем и Михайловским замком – "I just woke up. You can come now and speak". Отлично, она дает мне возможность выговориться. В киоске я покупаю бутылку "Кока-колы", которую выпиваю залпом, забежав домой, чищу зубы своей запасной зубной щеткой, поскольку моя любимая щетка осталась у Пии, и прихожу, виновато опустив хвост.

Она открывает мне со спокойным и строгим лицом.

– Каю очень понравилась твоя линза! Смотри, как он ней играет! А как ты себя чувствуешь? Ты помнишь, что ты написал мне ночью?

– Не все, только последнюю фразу. Я был очень пьян.

– Скажи, что помнишь.

– Never see you…

– А что ты мне вчера обещал?

– Что? Я не помню. Я что-то тебе обещал?

– Картину…

– Ах, да – это-то я помню! Я обещал тебе картину! Ты сама сможешь выбрать ее, когда захочешь. У меня много картин, я предпочел бы, чтобы ты взяла ту, которая тебе больше всего понравится. Это можно сделать прямо сегодня.

– Нет, сегодня не получится. Мы с Лизой хотели поехать сейчас в

"Максидом". Потом я иду на обед к Мерье, а вечером – в "Time out" смотреть финал чемпионата мира по хоккею. Сегодня финны играют с чехами, я буду болеть, как и вчера. Если ты хочешь, мы можем взять тебя с собой в "Максидом", но к Мерье тебе нельзя и в "Time out" тоже. Я не хочу, чтобы ты туда приходил, ладно? А картину ты можешь подарить мне завтра.

Ехать в "Максидом" я соглашаюсь. Что мне остается еще? У меня отходняк, в данный момент мне хочется лишь одного – похмелиться. В "Максидоме" на втором этаже есть кафе, там я мог бы выпить пива, пока Пия с Лизой будут отовариваться всякой хозяйственной ерундой. Когда приходит Лиза, Кая отправляют к Яну, а меня сажают на заднее сиденье пииного автомобиля и везут с собой в "Максидом".

– В Америке, – говорит мне Лиза, – можно купить на авто-заправках такой специальный спрэй, который называется "сar mud", т.е. грязь для машин. Это специально для вездеходов, чтобы забрызгивать их грязью. Тогда все будут думать, что этот вездеход ездил где-нибудь по бездорожью, а это страшно романтично! В России же такой спрэй не нужен, грязи здесь и так хватает, ты только посмотри, какие грязные машины вокруг!

– Смотри, Владимир, вот дом, в котором я жила во время своего первого пребывания в России! Это Московский проспект, а вон бар, где мы тогда собирались. В то время, в начале 90-х, здесь еще был большой дефицит во всем. Баров тоже было мало. У нас подобралась тогда хорошая компания – все иностранцы, в основном американцы и финны. Этот бар стал нам вторым домом. Было бы неплохо заехать сюда как-нибудь еще раз, посмотреть, что там сейчас, – замечает Пия.

Я понимаю, что женщины меня развлекают. Очевидно, на мне совсем нет лица, и я очень плохо выгляжу. Поэтому они так стараются. И действительно, я чувствую себя фигово. У меня насрано на душе и сухо во рту, глаза болят, смотреть на окружающий мир почти невозможно от острой пронзительной рези. Закрыв глаза, я тихо молчу, и они переходят между собой на финский.

Не только меня одного тянет в "Максидоме" в кафе, коллективное бессознательное направляет туда как бы невзначай все три пары ног, обутые по сезону в легкие сандалии. Недавно я раскопал в пакете с вещами свой купленный пару лет назад в Лондоне "Доктор Мартинс". Я купил эти сандалии после потери Кэрин, потому что у нее были точно такие. В этих сандалиях она гуляла со мной по Кельну в нашу с ней предпоследнюю встречу, когда погода испортилась, и пошел мелкий дождь, заставший нас на булыжной средневековой мостовой перед ратушей. Она хотела бежать под крышу, но я остановил ее и, опустившись перед ней на колени, потянул к себе вниз. Сразмаху ударившись коленками о камни, она закусила от боли нижнюю губу, а я стал страстно кусать ей верхнюю, целуя мокрое от дождя лицо. Неожиданно нас окружила непонятно откуда взявшаяся группа немецких школьников, приведенная на экскурсию. Подняв глаза, я увидел над собой любопытные рожицы девочек лет четырнадцати, беспардонно разглядывающих, как мы целуемся. "School girls" – снисходительно прошептала Кэрин, целуя меня снова. Потом мы пошли в ратушу и, забравшись там на самый верх, сделали любовь на пыльных плитах пола перед наглухо закрытой дверью на балюстраду балкона, оставив после себя использованный презерватив.

Кэрин была замужем, она хотела бросить мужа, но так и не смогла, навсегда оставшись в душной и скучной Германии. А ведь я звал ее с собою в Россию, и у нее уже даже была виза, но все сорвалось, и она скрылась из моей жизни. Ей было бы сейчас тридцать два, как и Пие. Они обе чем-то похожи. Женщины-обезьяны по китайскому календарю. Я люблю обезьян, у меня в жизни их было целых три штуки, но это еще ни разу не заканчивалось чем-то хорошим. Они приносили мне только страдания, оказываясь хитрее и ловчее меня, в итоге всегда оставляя меня с носом. Странно, что все три хотели выйти за меня замуж, но ни одной из них это не удавалось, хотя я и был не особенно против. Первая была украинка, вторая – австралийка, а третья – финка.

Мой опыт с обезьянами, похоже, так ничему меня и не научил. Я не стал гениальным дрессировщиком. Очевидно, опыта все же было недостаточно. Нужно будет попробовать еще. Может быть, у меня получится на шестой, или на двенадцатой, или на двадцать четвертой раз – как знать? А пока что я чувствую, что от меня ускользает третья, и я пробую удержать ее всеми правдами и неправдами, однако она становится все неуправляемей и непредсказуемей.

Вот она привезла меня в "Максидом". Зачем, спрашивается, привезла? Вот мы входим в кафе. С похмелья мне хочется пива и пищи. Я беру себе порцию жареной картошки с жареной куриной ногой и бутылку "Невского". Женщины скромно довольствуются одним "Туборгом" на двоих, не хотят напиваться, но хотят выпить. Я пью пиво и жру курицу, держа ее дрожащими с перепоя руками, зная, что делаю это некрасиво, но ничего не могу поделать – в подобных состояниях трудно бывает себя контролировать. Пока я жру курицу и картошку, они тихо переговариваются между собой, попивая из стаканов "Туборг", в ожидании, когда я кончу свою трапезу. А я кончаю ее громкой отрыжкой – "Excuse me!", и мы идем покупать молоток.

Пия хочет купить молоток и крючок для картины Будилова. Она решила повесить ее в прихожей. Молоток выбирается тщательно из нескольких имеющихся в наличии моделей. Мы с Лизой даем ценные советы. Зато крючки Пия покупает финские, точно такие, какие ей нужно – они с гвоздиками и их легко загонять в стенку. В "Максидоме" вообще много всяческих финских прибамбасов. Я же приобретаю для себя только пузырек импортного шампуня, потому как надо что-то купить, если так далеко ехал, а шампунь всегда пригодится в хозяйстве. Когда мы выходим из магазина, Лиза что-то говорит по-фински, а Пия смеется.

– Ой, Лиза только что так хорошо сказала о мужчинах, – говорит мне она.

– Что же она сказала?

– Мне это не перевести.

– Тогда – ладно…

В машине я начинаю дремать. По прибытии в исходную точку меня просят занести в квартиру упаковки с баночным пивом, накануне закупленные в "Ленте" и временно депонированные в багажнике. Я с готовностью беспрекословно выполняю просьбу. Сама Пия тащит, пыхтя, коробку с соками. Мы молча поднимаемся по лестнице, входим в квартиру. Пока нас не было, койра нагадила на полу в кухне, где ее предусмотрительно закрыли, сразу несколько куч, и надула большую лужу.

Пия берет тряпку и, став раком, начинает все убирать. Конечно, я мог бы сейчас к ней подкрасться и засадить ей сзади. Даже, если бы она противилась, я бы успел все быстро сделать – после сильного перепоя я, обычно, бываю перевозбужден и по обстоятельствам могу кончить быстро, но мне не очень-то хочется пользовать ее просто так, без явно выраженного на то согласия. Хотя было бы, разумеется, вовсе неплохо взять ее силой, поступить по-мужски, толкнув на пол прямо в собачью какашку и крепко выебав. Может быть, она как раз этого и жаждет, выставляя свой зад в мою сторону, как тогда в сауне? Но я этого не делаю, ведя себя, словно обиженный дурак, опрометчиво упуская великодушно предоставляемый мне эксклюзивный шанс.