Людям же жизненно необходимо позитивное искусство. Им нужно показывать простые и сильные вещи, называя все своими настоящими именами. Поэтому мы сознательно отказались от сладенького некрасовской формулировки – "русские женщины", поэтому мы сознательно обратились к "русским бабам" "Заветных сказок" Афанасьева. Эта выставка будет интересна и за рубежом. Она сделает современное русское искусство конвертируемым на мировом художественном рынке.

Год назад Гадаски познакомился в Англии с Наной. Эта живая рыжеволосая девушка работала в отделе новейших течений Русского музея. Они ходили вместе по лондонским пивным и за кружкой доброго английского эля беседовали о судьбах русского искусства. Беседы их были безрадостными. Как бы они не пытались посмотреть на существо проблемы, как бы они там не крутили и не вертели, а в итоге приходили к печальному выводу – современное русское искусство находится, пардон, в глубокой жопе.

Современное русское искусство нужно было как-то спасать. Нана предложила сделать эпохальную выставку. Гадаски связался по телефону со мной, и я незамедлительно на все согласился. Современному русскому искусству необходимо было дать шанс. Если его дадим не мы, то тогда – кто же? Голубые его ему, уж наверняка, не дадут. Занимаясь искусством, они думают только о том, как нагреть себе руки и удовлетворить свои задницы. Проклятье, неужели нет никого другого? Почему снова я? Почему снова нужно быть энтузиастом, отдавая себе полный отчет в том, что помогать не будут. Будут только мешать. Хорошо, что нашлась Нана и что есть Гадаски, который периодами бывает способен на многое, если его заинтересовывать сексом. Но Нана хочет провернуть все как можно скорее, уже в августе 2001-го, а это значит, что за работу нужно приниматься немедленно всеми руками и ногами.

Когда я был коротко в городе в феврале, вырвавшись на неделю с работы и делая последние подготовительные мероприятия для своего возвращения, она свела меня с тетеньками из пресс-центра Русского музея, которые меня приняли очень радостно и обещали всяческую поддержку, высказывая свою горячую солидарность теме "Русские бабы". Они были просто уверенны, что такая живая тема после скучищи предыдущих выставок искусства последних лет должна пройти с необыкновенным успехом, вызвав широкий резонанс в прессе и публике.

А одна из тетенек, занимающаяся поиском спонсоров и возглавляющая "Общество друзей Русского музея", узнав, что я не только лично был знаком с австрийским художником Хундертвассером, но даже учился у него в Венской Академии Художеств, вытащила пригласительный билет на презентацию мероприятий по празднованию 300-летия Санкт-Петербурга в Москве.

– Пригласительных билетов отпечатано всего триста штук, – сказала она мне. – И я дам вам один только в том случае, если вы непременно поедете!

– А когда надо ехать? – осторожно поинтересовался я, так как ехать в Москву мне совсем не хотелось.

– Сегодня же вечером, – сказала она. – Я думаю, это для вас крайне важно! Туда приглашены все наши спонсоры, и Вы сможете установить с ними тесный контакт. А также будет директор нашего музея господин Гусев. Кроме того, будет веикоепный фуршет и концерт артистов Мариинского театра.

Я постарался мгновенно оценить ситуацию. Отказаться – значило показать свою незаинтересованность в знакомстве со спонсорами. С другой стороны, очень жалко потерять целый день моего короткого пребывания в России на поездку в Москву. Как я смогу выдержать такую пытку? Но мне неловко было обидеть тетеньку, дающую мне эксклюзивную возможность.

– Было бы неплохо, если вы сумеете распечатать к завтрашнему дню концепцию вашей выставки и примерную смету, чтобы мы могли раздавать это нашим спонсорам, – нажимала на меня тетенька.

– Да, конечно, я сделаю все, как надо. Надеюсь, что с железнодорожными билетами в Москву не будет особых проблем.

В Вене я часто слышал от русских эмигрантов, побывавших недавно в Москве:

– О, как изменилась Москва! А какие там прекрасные фуршеты!

Я осторожно относился к заявлениям этих людей, зная, что большинство из них, как пауки в банке, замкнуты на эмигрантской тусовке и никогда не бывали на хороших западных фуршетах. С другой стороны, ну чем черт не шутит! Может фуршеты и исключение! Пусть рестораны говенные и дорогие, пусть! В этом я на своей собственной шкуре уже несколько раз убеждался! А фуршеты, возможно, хорошие. Парадокс! Но вот мне предстоит мой личный опыт. Вот я сейчас убедюсь!

Знаете, лучше бы я не убеждался! Тогда у меня осталась бы хоть какая-то иллюзия в отношении Москвы! Помахивая приглашением, я беспрепятственно проник через несколько рядов охраны под высокие своды выставочного зала. Подсознательно я тешил себя надеждой познакомиться с каким-нибудь молодым дарованием Мариинского театра женского рода и, может быть, закрутить романчик. Когда я раздевался в гардеробе, меня окликнула музейная тетенька:

– С приездом! Хорошо, что приехали!

– Спасибо.

– Идите, смотрите экспозицию. Там спонсоры уже вовсю ходят.

Конечно, в такое гигантское помещение нужно приглашать не триста, а, хотя бы, три тысячи человек, если не тридцать тысяч. Из приглашенных же 300 то там, то тут вяло тусовало человек пятьдесят-семьдесят, включая журналистов и маленькую группку польских дипломатов. На несоразмерно большом пространстве кое-где были установлены малюсенькие макетики, представляющие всевозможные проекты. Вот новые помещения Эрмитажа, которые будут построены не то за Невой, не то за Пискаревским кладбищем. А вот и проект реконструкции рвов вокруг Инженерного замка, засыпанных после смерти императора Павла, которые собирается восстановить Гусев.

В самом дальнем углу в каменном полу был выдолблен амфитеатрик с неудобными лавками для сидения. Внизу некое подобие сцены. По краям расположились столики для фуршета. Пока я ходил в туалет, народ подтянулся к амфитеатрику, и презентация началась. Какая-то официозная бабенция бурно разглагольствовала о планах по реконструкции города к юбилею и о подготовке мероприятий по празднованию, гордо называя астрономические суммы, выделенные на все это.

Затем учительница-маньячка из какой-то музыкальной школы вывела на сцену двух двенадцатилетних девочек-близнецов с косичками, которые попеременно, а иногда и в четыре руки, играли на пианино. После этого объявили перерыв и фуршет.

Время приближалось к обеду и, проголодавшийся, я устремился к фуршету. Людей хоть и немного, но они все равно как-то умудряются друг друга отталкивать. Из напитков есть только шампанское и оно почему-то сладкое. И еще оно, как значится на этикетке – "московское". Значит, суррогат чистейшей воды. Потому что, какой виноград растет в Москве, да и вообще в России? Особенно после того, как козел Горби во время своей антиалкогольной компании приказал вырубить почти все виноградники. С виноградниками ведь сложнее, чем с водкой. Водочный завод закрыли-открыли, а винограду, чтобы вырасти, нужны годы – десятки лет.

Я спросил у официанта, нет ли сухого или пусть хоть полусладкого, но ничего, кроме сладкого в наличии не было. Не было вообще каких-либо других напитков, соков или минеральной воды. Поэтому это омерзительное пойло невозможно было даже с чем-нибудь смешать, чтобы хотя бы немного алкоголизироваться, потому что воспринимать все это действо без хорошей порции алкоголя мне было до невероятного тяжело.

О закуске же лучше и не упоминать. К приторному, как сахарный сироп, шампанскому подавали намазанные какими-то трудно поддающимися идентификации экскрементами разных цветов кусочки хлеба. Выпивка и закуска настолько не совмещались, что поглощать их одновременно было немыслимо. Поэтому я выпил только несколько бокалов шампанского. Ко всему прочему еще и теплого, заработав тяжелую головную боль.

Презентация продолжалась до самого вечера с частыми перерывами на фуршет, ассортимент которого не менялся. Зато я получил возможность лицезреть выступления Гусева. Этот профессиональный аппаратчик, пришедший из старой системы, оказался человеком недалеким и неумным, совершенно не европейским. С дурными манерами и диким провинциальным акцентом. Было видно, что он привык выступать, но выступать не умел, не обладая ни юмором, ни шармом. Говорят, что на пост директора он был избран, а не назначен сверху. Это произошло, когда старого директора назначили в Москву заместителем министра культуры, но он там не прижился и захотел вернуться назад. Но взбунтовавшийся коллектив Русского музея этого не пожелал и выбрал тогда директором Гусева.