— Да я уж понял… — хмыкнул тот и махнул мне. — Увидимся через неделю на осмотре.

Когда за ним захлопнулась дверь, я вызверилась на Матвея:

— Ты с ума сошел?! Какое до завтра? Тут палата стоит как номер в «Ритц-Карлтоне»!

— Тебе какое дело, сколько она стоит? — невежливо буркнул он, придвигая кресло вплотную к моей кровати и разваливаясь в нем, как у себя дома.

Сегодня он был одет неформально — тонкий бордовый свитер под горло, мягкие брюки и кожаные мокасины. Отсутствие белоснежных рубашек и лакированных ботинок сделало его намного мягче, более домашним. Словно он не мой начальник-нарцисс, а…

Не знаю, кто.

Друг?

— Ты мне снился под наркозом, — внезапно ляпнула я.

Слова сами сорвались с губ, хотя я не собиралась в этом ему признаваться.

Но, видимо, я еще не до конца отошла от того наркоза.

— Чего?.. — изумился Матвей. — И что же тебе снилось?

Я попыталась сложить смутные ощущения от сна в единую картинку, но, кажется, в нашем мире не существовало слов, отражающих ту реальность.

— Твои глаза… — сказала я наконец. — Остальное не помню.

Матвей подался ко мне, опираясь на кровать и вглядываясь в мое лицо долго и пристально, словно надеялся увидеть там остатки сна.

Только и я смотрела на него — и заметила темные круги под глазами.

И вообще вид у него был помятый.

— Ты спал сегодня?

— Нет.

— Заметно! Может, домой поедешь? Чего меня тут караулить?

— Люблю смотреть, как работают мои деньги.

Я фыркнула, отворачиваясь.

Если бы он не остался тут дежурить, я бы уже вынула всем мозг и уехала домой, но в его присутствии, очевидно, это было невозможно.

Услышав короткий писк, я скосила глаза и увидела, что он откуда-то достал свой ноутбук и пристроил на подлокотнике, соорудив вполне удобное рабочее место.

— Делами займусь, — прокомментировал он мой интерес. — Накопилось.

— Может, все-таки на работу поедешь? — намекнула я.

— Нет.

— Надо было тогда мой тоже привезти.

— Ты лучше отдыхай.

— Мне скучно! — заявила я из вредности.

Матвей раздраженно выдохнул, захлопнул ноутбук и отложил на подоконник.

— Хорошо, — сказал он с легкой угрозой в голосе. — Значит, буду тебя развлекать.

— Я не это имела в виду!

— Поздно. — Отрезал он. — Давай, рассказывай.

— Что рассказывать?

— Ну… например, ты часто лежала в больницах?

— Второй раз, не считая аппендицита… — начала я, но потом опомнилась: — Почему я? Кто кого обещал развлекать?

— Хорошо, — неожиданно покладисто сказал Матвей. — Что тебе рассказать?

— А ты часто лежал в больницах?

Он покачал головой. Сполз пониже в кресле, закинул ноги на спинку моей кровати и скрестил руки на груди. Выглядело не слишком удобно, но его, кажется, устраивало.

За панорамным окном палаты был обычный декабрьский день, укутанный в туман и серую хмарь, сквозь которую даже сосновая роща выглядела мрачно и неприютно.

Здесь тоже было полутемно, но я включила ночник, добавивший теплого желтого света и уюта.

— В детстве часто, — ответил Матвей задумчиво.

— Серьезно? А почему? Что с тобой было?

— Астма.

— Так плохо, что аж до больницы? — ужаснулась я.

— Да не особо, — он поморщился, то ли от воспоминаний, то ли от неудобной позы. — Но мама паниковала и вызывала скорую при каждом приступе. Даже если я просто поперхнулся чаем и закашлялся — она сразу бледнела и тянулась к телефону.

— Ох…

— Поэтому я старался сдерживаться и убегал кашлять в свою комнату, прятался под подушку, чтобы никто не слышал.

— Сколько тебе было лет?

— Не помню… пять? Или шесть?

Матвей все-таки не выдержал, встал, сходил за декоративной подушкой, валявшейся на диване и, подложив ее под спину, снова полуулегся в кресле.

— Какой маленький!

— Самое обидное было, — неожиданно продолжил он. — Что мне запретили есть мороженое. Мама почему-то думала, что астма бывает от простуды. Кашель же! И на улицу надевала мне шапку и шарф даже если было тепло.

— А ты снимал?

— Ну конечно! И варежки снимал, когда мы в снежки играли, иначе лепить их неудобно. И вот однажды после такой битвы на снежках у меня случился серьезный приступ. Как обычно — скорая, уколы, больница. Мама так плакала… И ругала меня. Я ж дурак, сознался.

— Ты же был маленьким! — возмутилась я. — За что тебя ругать?

— Ну да, я вырос и понял, что мама просто очень сильно боялась за меня и чувствовала себя беспомощной. Ее саму врачи ругали. Она и сейчас ничего не может ответить на хамство, а в двадцать с небольшим вообще только плакать умела.

— А папа твой где был?

Он молчал так долго, что я решила — сеанс откровенности окончен.

Но спустя минуту или две Матвей глухо сказал:

— Папа мной не особенно интересовался. Лет до тринадцати, когда начал учить, как быть мужчиной. Он намного старше мамы, и у него очень… старомодные взгляды. Дети — женское дело. Задача мужчины — обеспечивать семью. Он свою часть сделки выполнил, деньги принес, а мама — не справилась.

— То есть, она одна с тобой возилась? Бедная девочка!

— Ага, — он невесело усмехнулся. — Папе похер, мама не вывозит. И я во всем виноват.

— Да нет же! — попыталась я возразить, но он не слушал, погрузившись в свои воспоминания.

— Я научился скрывать все, что могло расстроить маму. Однажды сломал палец, так просто примотал палочку от мороженого и так ходил, пока он не сросся.

Матвей положил руки на одеяло, демонстрируя, что мизинец на левой действительно был кривой, отличался от правого.

Я как-то раньше и не замечала.

— И с температурой на уроки ходил. Как-то жахнуло сорок с лишним, у меня аж сосуды в глазах полопались. Выглядел как вампир. Русичка заметила, отправила в медкабинет, но я по пути сбежал и спрятался в раздевалке. Заснул там у батареи, проспал до вечера. Школу закрыли, родаки меня потеряли… — он рассказывал это с улыбкой, но мне было все страшнее. — Сторож меня нашел, когда я уже бредить начал. Мне та-а-а-ак влетело потом…

Жалеть Матвея было как-то неловко.

Наглого мужика, который привык унижать женщин и понтоваться перед мужчинами.

Но здесь и сейчас, в полутьме палаты, в теплом свете ночника, у него был беспомощный взгляд маленького мальчика, которому пришлось самому решать свои проблемы, чтобы защитить родителей от своих болезней.

И он решал. Фигово — но как умел.

Матвей смотрел в пространство невидящим взглядом, словно перед его внутренним взором крутилось какое-то совсем иное кино.

Про детство? Про маму? Папу?

Или про те случаи, когда ему было больно и страшно, но он не мог ни к кому обратиться за помощью?

Я придвинулась ближе, накрыла его ладони своими. Очень горячие, будто у него сейчас тоже была температура под сорок, как тогда, в школе.

Он как будто не почувствовал моего прикосновения, только очень тяжело вздохнул.

— Матвей… — тихо позвала я.

— Что? — он перевел взгляд на меня.

— Зачем ты тут? На самом деле?

— Развлекаю тебя, — усмехнулся он.

— Спасибо, но… Не надо, — попросила я. — У меня правда все хорошо. Ты не спасешь того маленького мальчика, если будешь дежурить тут рядом со мной.

— Я не для этого… — он вздернул голову, встряхнулся, будто просыпаясь. Стряхнул мои руки со своих. — Не лезь ко мне в голову, ты хреновый психолог, Марта.

— Не лезу. Просто подумала, что…

Его губы скривились в злой усмешке, а глаза сощурились.

Одинокого мальчишки как не бывало.

— Не о том подумала, — хмыкнул он. — Лучше подумай, что ты мне теперь должна за трогательную заботу.

— Ты сказал, что это не в долг.

— А деньги мне от тебя и не нужны.

— Что же?

— Секс, конечно, — он ухмыльнулся. — Что еще может быть надо от женщины?

— Ты ничего не забыл? — покачала я головой и глазами указала на кольцо на его правой руке.

Матвей перевел на него взгляд и некоторое время рассматривал, словно увидел впервые.