— В школе я демонстрировал лучшие результаты в чтении.
— В таком случае… В таком случае, сегодня у вас поистине урожайный день. Вы раскрыли второй мой обман. Я полностью нахожусь в ваших руках, Александр Николаевич. Моя жизнь, моя репутация, мои честь и достоинство. Ваш кофе, прошу. Позвольте сей фолиант.
Я охотно сменял книгу на чашку. Глотнул кофе, непритворно ахнул от восторга. И сырьё, и искусство варщицы демонстрировали одинаково высокий уровень.
Анна Савельевна же закрыла книгу и показала мне обложку. Теперь там информация синхронизировалась, тоже было написано про Каллисто и Мелибею.
— А в чём же заключается фикус-пикус? — полюбопытствовал я.
— Фикус-пикус, Саша, заключается в иллюзионной магии, которую я навела на все здешние книжки. И вот уже скоро десять лет как эта защита действует безукоризненно. Однако зашли вы — и немедленно раскрыли мой постыдный секрет.
— Он умрёт вместе со мной.
— Вы — человек чести! Так о чём вы хотели у меня спросить?
— Предмет моего интереса, — вздохнул я, — носит весьма, скажем так, деликатный характер, Анна Савельевна. Судьба, эта игривая и непредсказуемая дама, нашла, вероятно, некоторое удовольствие в том, чтобы столкнуть меня с говорящим деревом.
— Что вы такое говорите!
— Дерево сие, позвав меня в лесу и добившись моего внимания, стало делать мне предложения в высшей степени интимного характера. Недостойные, я бы сказал, прилично воспитанной девушки. Но это не то, что может шокировать мой закалённый деревенской жизнью ум, нет. Смутило меня то, что дерево сие казалось мне прекрасной девой. И когда оно рассказывало свою историю, я имел сомнительное удовольствие видеть всё происходящее как бы на сцене театра.
— Можете не продолжать. Вам посчастливилось встретить очень редкое хищное дерево. Название на латыни — Arbor obscena membrum laesura. Оно действительно обладает способностями к иллюзионной магии. И, раз вы сумели не поддаться на увещевания, это лишь доказывает, что вы, Саша, человек чести, рядом с которым женщина может чувствовать себя в полной безопасности.
— Увы, увы, дорогая моя Анна Савельевна! Я был бы счастлив принять ваши комплименты, но я их не заслуживаю.
— Как! Неужели вы поддались? Но почему же, как вы тогда стоите здесь, в моём кабинете?
— Все дело в том, что чары дерева плохо подействовали. И когда, по задумке, я должен был видеть нагую красотку, я лицезрел дерево. Так я и ушёл оттуда, провожаемый неприятными напутствиями.
— О! — Лицо Анны Савельевны сделалось потрясённым. — Ох…
— Вы меня пугаете. Что со мной? Я буду жить? Я смогу играть на барабане?
— Полагаю, да. Но у вас, судя по всему, принимая, так сказать, во внимание всю совокупность данных, попавших в моё распоряжение, есть сильный иммунитет к иллюзионной магии. Столь сильный, что ни о чём подобном я прежде не слышала.
Глава 15
Божий дар с яичницей
Фёдор Игнатьевич пришёл домой поздно, мы с Танькой уже практически намылились уходить, тусили одетыми в гостиной. Разговор вели трудный и негромкий, хотя подслушивать нас, вроде как, было и некому. На ночь в доме оставался из прислуги один лишь Дармидонт, а он слышал только то, о чём ему орут прицельно в ухо. Сейчас же он вовсе был в своей комнате, через проход и лестницу — считай что не было.
— Всё это, Саша, очень странно, — шептала Танька, для пущей выразительности сделав большие глаза. — Меня полицейский главным образом о тебе расспрашивал.
— Чего знать хотел?
— Всё! Где ты жил, когда приехал, зачем и почему. Я совсем немного рассказала, сделала вид, что мне и неинтересно особо.
— Вот, Татьяна Фёдоровна, вы вечно либо переигрываете, либо недоигрываете…
— Что⁈ — возмутилась Танька.
— Что-что… Да любому ёжику за версту видно, что мы с тобой друзья — не разлей вода, если не чего похуже. А ты перед следователем давай равнодушие изображать. Ну само собой разумеется, он ещё сильнее подозревать станет. Всякое.
— Это с чего это вдруг мы с тобой — друзья не разлей вода⁈ Да ты… Да я… Да тебе двадцать семь лет целых! Какая может быть дружба в таком возрасте?
— Тань, ты со мной вдвоём ночью идёшь в запретный для посещений лес призывать фамильяра…
— Это… Это не то!
— Ну конечно, не то. Это другое. На каждой перемене ты ко мне в кабинет летишь вприпрыжку, даже обедать не ходишь.
— Я ведь… Это совсем…
— Ты на мой курс записалась.
— Да много кто записался!
— Ну и вспомни, когда ты последний раз с сокурсниками говорила о чём-то, что не является мной?
— Ха! Да легко! — Танька уставила на меня торжествующий перст. — Вот буквально сегодня, перед магической этикой, мы с Натали вспоминали, как на первом курсе пытались Аляльева зельем приворотным в Натали влюбить! Я ей рассказала, что ты прочитал в учебнике, что ментальная магия может действие зелья ослабить.
— Я прочитал…
— Ну, ты, ну, какая разница!
Несмотря на вопиющее отсутствие разницы, Танька покраснела и сложила руки на груди. Фыркнула на всякий случай. И тут пришёл Фёдор Игнатьевич.
Мы, позабыв про перепалку, высунулись в прихожую. Фёдор Игнатьевич выглядел усталым.
— Наше вам, — сказал я. — А у нас вопросы имеются…
— Вопросы… — Фёдор Игнатьевич вздохнул, скинул туфли и влез в мягкие тапочки. — Весь день у всех одни сплошные вопросы…
— А кому сейчас легко.
— Ну что ж, извольте-с…
Глава дома прошёл в гостиную, добрался до своего любимого кресла напротив камина и уселся, уронив портфель на пол. Танька, врубив режим «прилежная дочь», портфель подняла и унесла — вероятно, в кабинет.
— Полагаю, спросить хотите относительно господина Серебрякова, — сказал Фёдор Игнатьевич, глядя в огонь.
— Правильно полагаете, — кивнул я. — Что происходит?
— Ох, как резко поставлен вопрос… Почему же вы решили, будто я в курсе происходящего? Знаю ровно столько же, сколько и вы. Да и вообще… На мой взгляд, ещё очень рано делать какие-то выводы. «Пропал»… Взрослый человек, отчего бы ему не…
— Он уехал в мою родную деревню и не вернулся, так?
— Александр Николаевич, я вас умоляю! — разозлился Фёдор Игнатьевич. — Не дале как пять минут назад вы, с точки зрения этой же логики, имели полное право сказать, что я утром ушёл в академию и не вернулся. Он уехал, да. Не сказал, между прочим, куда и на сколько. То, что поехал в вашу деревню, есть лишь домыслы его знакомых. К числу коих, кстати говоря, относится и Порфирий Петрович.
— О как. Друзьяшки, стало быть. А я-то думаю, чего вцепился?
— Это пока ещё не «вцепился». Говорю же, рано судить. Но если спустя, скажем, неделю господин Серебряков не объявится… Ещё и Аляльев этот. Ох, и начался год, ох, и начался…
Вернулась Танька. Тоже встала пред отцом, рядом со мной.
— Аляльева не нашли? — спросила она.
— Нет! — рыкнул папенька. — Да и тоже… Юноша, предоставленный самому себе… Ну, не явился ночевать в комнату, ну, прогулял занятия. Да во времена моей молодости…
Тут Фёдор Игнатьевич осекся, искоса посмотрел на дочь и махнул рукой. Мол, нечего и вспоминать пустяки всякие.
— А чего он в общежитии-то живёт, если мажор такой? — спросил я.
— Оттого и живёт, чтоб из-под родительской опеки выскользнуть, — ответила Танька. — Матушка у него такая… Говорят, она и вчера к нему в гости приехала, проведать. На второй-то день учебного года! Ерунду какую-то из дома привезла. А его и нет.
— Всё так, всё так, — кивал Фёдор Игнатьевич. — А я считаю, что парень всего-навсего загулял. И так это всё невовремя, так… Так, а вы двое почему одеты, куда собираетесь?
— Гулять, — хором ответили мы с Танькой.
* * *
Лес, который формально принадлежал академии, по факту стыковался с лесом ничейным. Да и вообще очень бы удивился, узнав, что часть его принадлежит какой-то там академии, а другая часть — какому-то там городу. Лес был выше этих мелочей, он жил глобальными категориями, предоставляя жалким недолговечным человечишкам тешить себя презренными иллюзиями, будто некие бумажки дают им какую-то власть над чем-либо-нибудь.
