— Да ну его, право слово, к лешему. Нет.

У Фёдора Игнатьевича опустились уголки губ. Не слишком низко, просто вот только что они были на пике, а тут — приняли среднее положение. Он всегда начинает разговор с улыбкой, оптимист, прости-господи.

— Послушайте, — сменил он заодно и тон, — я смирился с тем, что вы живёте на полном моём иждивении, но у меня молодая дочь, и я никак не могу объяснить вашего присутствия в доме. Слухи уже поползли, моя репутация… Впрочем, бог с ней, с моей репутацией. Репутация Татьяны под угрозой! Для юной девушки репутация — всё. Поэтому хотите или не хотите, но пришла пора стать полноценным членом общества.

Фёдор Игнатьевич развёл руками и откинулся на спинку кресла.

Я покивал, смотря в сторону. Потом медленно подался вперёд, заглянул Фёдору Игнатьевичу в глаза и произнёс:

— Объясните мне только одно. Вы кто такой, чтобы в подобном тоне со мной разговаривать?

Глазки сразу забегали, губы беззвучно зашевелились, будто Фёдор Игнатьевич вспоминал и проговаривал какой-то список. По сути, так оно и было. Я люблю иногда устроить ему на мозг DDOS-атаку, чтобы не расслаблялся. Человека надо в тонусе держать, а то он расклеится совершенно.

Фёдор Игнатьевич — очень неуверенный в себе мужчина. Казалось бы, это проблема, но он как-то умудрился выкрутить недостаток в свою пользу. Создал себе этакую «зону уверенности». У всех нормальных людей — зона комфорта, а у него — уверенности. Выделился, в общем.

«Видал у него папки в кабинете? — ябедничала мне Танька, в очередной раз погавкавшись с отцом. — У него там досье на каждого, с кем он встречается! Пока он всё про человека не узнает — он с ним будет сама вежливость и предупредительность, даже тапочки принесёт. А потом уже смотрит по факту и вносит в таблицу. А по таблице у него три основных графы: „ничтожество“, „ровня“ и „уважаемый человек“. Таблицу он раз в месяц обновляет. Его ректором назначили в середине сентября, так вышел конфуз. Он перед собственной секретаршей две недели расшаркивался и заикался. Она привыкла, на шею ему села. А он первого октября приходит и ка-а-ак рявкнет на неё! Я так хохотала — чуть сознания не лишилась».

В общем, Фёдор Игнатьевич всегда твёрдо знал, перед кем нужно лебезить, а на кого поплёвывать, ну и с кем за руку здороваться — тоже, само собой. А тут я ему сбой системы устроил. Кратковременный, конечно.

Вот он доподлинно вспомнил, что я в этом мире никто и звать меня никак, и лицо его покраснело.

— Александр Николаевич! — громыхнул Фёдор Игнатьевич.

— А чего сразу Александр? — пригорюнился я. — Николаевич ещё… Сироту всякий обидеть норовит…

— Какого… Какого, к чертям, сироту⁈

— А где моя мама, а? Где моя папа⁈ Похитили, украли меня, а теперь работать заставляют! Да против таких, как вы, закон должен быть!

Побледнел. Закон-то действительно есть, да такой, что мама не горюй. За ритуал с призывом сущности из иного мира — смертная казнь. Вообще без разговоров, достаточно предъявить сущность. Меня, то есть.

— Александр, будьте б-благоразумны, — пролепетал Фёдор Игнатьевич. — Поймите, я ведь не вечен. Я однажды планирую умереть.

— Обскорблю, — кивнул я.

— Как вы будете жить дальше⁈

— Об этом я подумаю завтра.

— Вы говорили то же самое месяц назад!

— Ну-у-у…

— Александр. Я даю вам потрясающую возможность! Это совершенно новая кафедра, новая дисциплина. Специалистов в нашем государстве нет! Вас никто не сможет уличить. И у вас будет время подготовиться!

Угу. Месяц до начала занятий. Нет, ну ладно бы ещё математику или биологию какую преподавать. Там можно учебники полистать — и проканает. Но эту… Как её вообще? «Магия мельчайших частиц»? Где я и где магия!

— Диссертация уже есть. — Фёдор Игнатьевич хлопнул по толстенной папке на столе. — Один мой студентик накропал, должен был. — Тут у Фёдора Игнатьевича по лицу пробежала тень неприятного воспоминания, но быстро рассеялась. — Документы с родословной нарисуем. Уважаемая профессия! Заработок. Вес в обществе. Связи. Да вы через пару лет и не вспомните, откуда пришли! Думать про свой мир забудете!

— Я не умею преподавать.

— Никто не умеет. — Фёдор Игнатьевич положил руку на сердце. — Вы думаете, я умею?

— Слушайте, ну… То, что у меня есть диплом учителя, ещё не значит, что я вообще могу…

Я заткнулся, потому что уголки губ Фёдора Игнатьевича медленно потекли вверх, и вообще лицо как-то осветилось, будто лампочка внутри зажглась.

— Вы об этом не знали, да? — обречённо спросил я.

Про диплом я Таньке точно рассказывал, а этот, видать, не в курсе был.

— Са-аша… — протянул он и встал.

— Нет! — шарахнулся я в кресле.

— Сашенька… — Фёдор Игнатьевич вышел из-за стола, взял с полочки графин с коричневой жидкостью и два стаканчика. Поставил стаканчики на стол, наполнил оба.

— Я сказал: нет! Что непонятного⁈

— Сашулечка, сыночек…

Фёдор Игнатьевич сунул мне под нос стакан.

Я взял его и обречённо посмотрел внутрь.

Да-а-а… Похоже, моя, до недавних пор скучная и обыденная жизнь собирается выкинуть ещё один кульбит.

Едва я вышел из кабинета Фёдора Игнатьевича, как на меня налетела Танька и затормошила:

— Что⁈ Зачем он тебя звал? О чём говорили, а? Погоди… Он что, наливал тебе из графина коричневой жидкости⁈

В её широко раскрытых глазах заметались искры. Удивительные глаза. Жёлто-рыжие какие-то, никогда таких не видел. Иногда казалось, что они даже в темноте светятся.

Но Таньке этого было мало. Она выкрасила волосы в ярко-красный цвет и носила высокую, как каланча, причёску. Ну, чтоб уж с гарантией каждому встречному с первого взгляда врезаться в память.

— Эх, Татьяна… — Я положил руку ей на плечо и тяжело вздохнул. — Вот и кончились наши с тобой светлые деньки, прощай, безоблачное детство. Фёдор Игнатьевич просил пока не говорить, но я ж тебя уважаю, а потому буду честен. Замуж тебя папка выдаёт.

Танька побледнела и попятилась. Даже заикаться начала:

— К-к-как — замуж? За что⁈

— Ни «за что», а «за кого», — поправил я. — Ну, известно, за кого. Соседи, говорит, косятся, слухи ползут. Выбора нет. Поверь, я сам не в восторге. Ты мне, конечно, нравишься, но свободу я люблю больше. Однако — увы! — ничего не попишешь. Придётся уж как-нибудь, того-этого…

— Вы что, совсем ума лишились⁈ — подпрыгнула на месте Танька. — Да я… Безумие!

Выкрикнув так, она оттолкнула меня и поскакала в сторону кабинета Фёдора Игнатьевича. Я проводил её доброжелательной улыбкой и даже послал вслед воздушный поцелуй. Пусть развлекаются, им полезно. Семейное общение, то-сё.

А сам я пошёл в библиотеку.

Вообще, если в жизни творится всякая дичь, лучше всего идти в библиотеку. И не важно, что ты уже давно скачал себе всю Флибусту. Это вообще другое. Библиотека — особый мир. Там живут мысли.

В библиотеке Фёдора Игнатьевича мыслей хранилось великое множество. Имелась даже лестница, чтобы лезть за самыми серьёзными мыслями наверх. Уборщица боялась высоты, потому там, наверху, пылюги было — караул.

А снизу стояли книжки попроще. Одну из них я вытащил не глядя и упал в кресло.

С книжки-то всё и началось. И — с библиотеки.

Фирма, в которой я верой и правдой отработал почти семь лет, начав ещё студентом, решила разориться. Пьяный директор собрал сотрудников, долго слезливо извинялся, раздал каждому по конвертику — мол, чем могу, девочки и мальчики, — и помахал ручкой.

Хоть бы предупредил заранее! А так… Не, ну десять косарей — это, конечно, лучше, чем ничего, однако гораздо хуже сорока тысяч зарплаты, которые я планировал получить через пару дней.

Как назло, в прошлом месяце купил новый ноут за наличку, и сбережений осталось — что-то около нуля. А надо за квартиру платить через неделю. И даже если вдруг найду работу прям сегодня — кто мне там денег сразу даст, а? То-то…