— То есть, студенты могут сами ночью приходить и призывать фамильяров? — влезла Танька.

— Разумеется, нет! Место призыва располагается на территории академии, и в неурочные часы вход туда для студентов запрещён! Разве только вместе с преподавателем.

Мы с Татьяной глубокомысленно переглянулись. Фёдор Игнатьевич на это внимания не обратил. Он, кажется, ещё не свыкся с мыслью, что я — преподаватель, а не просто так у него на шее сижу.

Впрочем, этой ночью мы так никуда и не пошли. Потому что с вечера зарядил дождь, а к ночи он превратился в жуткий ливень. Танька призналась, что, при всех своих стихийных способностях, с этакой кошмариной совладать не сумеет. Никакой зонтик тоже не поможет. Решили отложить до завтра, а вечер потратили с пользой — на танцы в библиотеке. Пригодился и граммофон, который единожды явил себя на танькиной днюхе. Все необходимые пластинки были в наличии. Я постепенно становился танцевальным экспертом под чутким руководством своей сомнительной родственницы.

— Жених-то твой совсем сгинул? Вести есть какие-нибудь? — спросил я, когда мы уселись в кресла отдохнуть.

— Чего не знаю, того не знаю, — буркнула Танька. Взяла начатую книгу, раскрыла и вытащила закладку — кожаное пёрышко. — А тебе он зачем?

— Мне он нужен ещё меньше, чем тебе.

— Ревнуешь? — сделала Танька какие-то свои выводы.

— Разумеется. Мы с ним могли бы стать лучшими друзьями, а он на меня и не посмотрит, когда рядом ты ошиваешься.

Танька метнула в меня молнией.

Я поймал молнию, повертел в руке и спросил:

— Это что?

— Ах, это… Это от твоих штанов. Папа велел их в камине сжечь. Только застёжку я оставила — гореть не будет, металлическая. Надо бы избавиться, да я пока с металлами не умею. А огонь не возьмёт ни в какую, даже магический.

— Ты сожгла мои джинсы?

— А что ещё было с ними делать? Их даже в стирку не отдашь, прислуга проболтается. Рубаху ту странную тоже сожгла, конечно.

Это она про футболку с Лавкрафтом… Ну, приплыли, блин. С другой стороны, правильно всё. Куда я тут свои родные вещи надену, на всероссийский съезд попаданцев, что ли…

— И после каждого раза, когда индивид вынужден идти на уступку обществу, поневоле задаёшься вопросом: а индивид ли ты до сих пор, или же являешься лишь винтиком, обеспецивающим функционирование целого…

— Что? — дёрнулась Таня, оторвавшись от книги.

— Сядь, говорю, ровно — осанку испортишь.

Утром дождь прекратился, и из-за туч высунулось солнце. Сначала осторожно так, чисто одним глазиком посмотреть, не передохла ли ещё жизнь на вверенной планете. Убедившись, что жизнь продолжает теплиться, солнце набралось смелости и вышло полностью. Посрамлённые тучи бежали.

Впрочем, над академией они задержались. В фигуральном смысле. Едва войдя внутрь, мы с Танькой были огорошены новостью: без вести пропал студент Аляльев.

Степан Аляльев значился однокурсником Таньки. Род Аляльевых был, что называется, розой на навозе. То есть, за пределами Белодолска он особо никого не интересовал, но здесь его представители считали себя обязанными носить пальцы веером. Все потому, что Аляльевым, во-первых, принадлежала самая внушительная сеть распределителей (о которых позже), а во-вторых, они держали самый большой таксопарк. Извозчичий парк, то есть.

Денег у Аляльевых было дофига и больше, они, в частности, спонсировали академию. Не в таком объеме, чтобы тут заводить какие-то свои порядки, но все же к их мнению прислушивались. И когда их сын не вернулся домой, сказать: «Да бог его знает, сами разбирайтесь» Фёдор Игнатьевич не смог.

Перед первым занятием полиция тщательно допросила Арину Нафанаиловну, закрывшись с ней в кабинете, где помещалась кафедра магии Земли. Когда женщина оттуда вышла, на неё было страшно смотреть. Побледнела, глаза красные от слёз, покачивается.

Потом стали в тот же кабинет поочерёдно приглашать студентов, выдёргивая их прямо с занятий.

Моё занятие стояло вторым, и я только вошел во вкус, когда в дверь постучали.

— Ну-ка? — грозно рявкнул я.

В дверь просунулся специальный дяденька, который ходил с колокольчиком, нижайше извинился и попросил госпожу Соровскую.

— Забирайте, у меня их тут ещё тридцать таких же, — сказал я и Танька, опалив меня яростным взглядом, удалилась.

Я продолжил урок. Согласно моему плану занятий, до зимы у нас была одна сплошная теория. А потом — потом я потихоньку буду вводить элементы практики. А именно, предлагать студентам пробовать творить чудеса.

Судя по всему, студент, писавший диссертацию, подошёл к делу со всем тщанием, проработал все имеющиеся доступные источники. Я не видел смысла сомневаться в его добросовестности. Нет, будь у меня интернет — я бы усомнился. Забил бы название дисциплины в поиск, посмотрел бы, какие есть точки зрения, заценил бы видосы с применением магии в действии. Но — увы. Брать командировку и ехать по библиотекам Москвы, Европы и Америки у меня возможности не было. Или была… Охоты не было. Может, потом Серебрякова напрягу, ему несложно, он всё равно постоянно мыкается, как неприкаянный. Так хоть в библиотеках посидит, ума наберётся. Мне что-нибудь расскажет.

В общем, грядущая практика обещала быть в первую очередь обширным исследовательским полем. Я собирался добиться результата хоть от кого-нибудь. Хоть какого-нибудь. Чтобы самому понимать, есть смысл или нет смысла. Если смысл окажется — хорошо, дело будет меня кормить и дальше. Не окажется смысла — придётся принять, что как только Фёдор Игнатьевич прекратит быть ректором, закроют меня к едрене фене. И ладно ещё если только в академическом смысле. А то и в административном. Или вовсе в уголовном. Развёл тут, скажут, лженауку.

— Господин Соровский, вас просют, — сказал дяденька, вернувшись с Танюхой.

— Кто просит? — нахмурился я.

Прошло только сорок пять минут из отведённых мне полутора часов.

— Полиция-с.

— Подождёт полиция.

— Никак невозможно-с… Очень сильно настаивают.

— Ну так пускай приходят сюда сами и выводят меня в наручниках, если так срочно. У меня занятие.

— Так и передать?

— Так и передайте. И не тревожьте нас больше без крайней на то необходимости.

Опасаться полиции в среде аристократов было не принято. Любой контакт с силами защиты правопорядка, конечно, был нежелательным, ибо к приличному человеку полиция не придёт и к себе не позовёт. Я же был именно что аристократом, с документами. К тому же не студент. А значит, прогибаться смысла никакого не было. Полиции приходят и уходят, а работа — это всерьёз и надолго. И репутация тоже.

После того как звоновой дяденька закрыл дверь, я обнаружил, что студенты смотрят на меня с ещё большим уважением, чем раньше. Ну да, я вам не Арина Нафанаиловна. Смотрите, восхищайтесь. Только трогать не надо.

Когда за дверью зазвенело, я со всеми попрощался и первым вышел из аудитории. Снаружи меня поджидал дяденька.

— Не откажите-с…

— Да пошли, пошли, не отвяжешься ведь.

Мы пошли. Дяденька совмещал неприятное с полезным: вёл меня на допрос и звенел колокольчиком, возвещая студентам радость окончания очередного занятия.

У дверей земляной кафедры он перестал звенеть и тихонечко постучал.

— Да! — раздалось из-за двери.

— Прошу прощения-с, — сунул дяденька голову внутрь. — Господин Соровский, по вашему-с…

— Ну так пусть проходит!

Я оттеснил дяденьку, вошёл. Оценил обстановку.

Гвоздь программы, высокий плечистый мужчина лет тридцати стоял у окна и попыхивал папироской. За столом, где обычно сидел лаборант, примостилась секретарша с перьевой ручкой и чернильницей.

Секретарша собой ничего интересного не представляла. Невзрачная женщина в больших очках с немодной стрижкой. На меня едва взглянула. Впрочем, мужчина у окна не взглянул на меня вовсе.

— День добрый, — сказал я. — Чем обязан?