Зашли. Цирюльник, пожилой седой дядька в белом фартуке и с усами, немедленно поклонился. Не слишком низко — так, уважение обозначить. Я тут же вспомнил книжку про этикет и наклонил голову, одновременно сняв шляпу. Вроде бы ничего так получилось.

А, да. У меня ведь теперь шляпа есть. Вот чего отродясь не было — так это шляпы. Чувствую себя ковбоем. А должен бы чувствовать солидным господином.

Фёдор Игнатьевич закашлялся, и я вспомнил, что я тут не с папой, и мне не десять лет, а значит, нужно издавать какие-то осмысленные звуки.

— Вечер в хату, — не долго думая, ляпнул я и, стараясь не замечать, как Фёдор Игнатьевич исполняет фейспалм, продолжил: — Постричься бы, уважаемый. А то скоро серьёзное мероприятие, а я в неподобающем виде. Не поймут-с.

— Сию секунду-с, господин, — ничуть не смутившись, сказал цирюльник и взмахнул простынкой. — Прошу-с!

— Держите, — сунул я шляпу Фёдору Игнатьевичу. Тот взял, но указал на вешалку.

Ишь ты. Ну и ладно.

Скинул я пиджак, повесил на крючок, зевнул, потянулся и плюхнулся в кресло перед стареньким мутным зеркалом.

— Какие будут пожелания? — промурлыкал цирюльник.

— Да какие у нас могут быть пожелания, — вздохнул я. — Подровняйте как-нибудь, чтобы прилично смотрелось. Я издалека, городских мод не знаю. Хожу тут — как из другого мира прилетел.

Что-то брякнулось. Я обернулся и увидел, как Фёдор Игнатьевич, едва лишь усевшийся в кресло для ожидающих, гонится по полу за тростью. Наконец, поймал, сел обратно, бледный — что твоя простыня. Если она у тебя белая. Если нет — значит, Фёдор Игнатьевич ещё бледнее.

А вот цирюльник ничего — засмеялся.

— Знаю-знаю, — говорит. — Сейчас многие молодые люди в города едут учиться… Не вы, как говорится, первый, не вы и… — Он уже щёлкал ножницами и то и дело залипал, отвлекаясь от разговора. — Вы, простите, на учение?

— Почти, — охотно поддержал я беседу. — Я — учителем. В академию.

— Это в которую?

Упс. Тут я как-то внезапно попал впросак. О том, что в городе может быть несколько академий, я не подумал.

— Да в магическую же, — сказал со всем деревенским простодушием.

— Охотно понимаю, — щёлкал ножницами цирюльник. — На Пятницкой, или на Побережной?

— Сначала на Пятницкой покажусь, — уверенно сказал я. — А там уж видно будет. Я, видите ли, совершенно уникальный предмет преподаю. Благодаря мне город на новый уровень выйдет. Экономику поднимем. Так что где больше заплатят — туда и пристроюсь. За меня ещё и драться будут! Но сначала, ясно дело, надо в порядок себя привести. Встречают-то по одёжке, знаете ли.

— Знаем-с, знаем-с…

Судя по реакции цирюльника, я вполне себе нормально вёл светскую беседу. Судя по реакции Фёдора Игнатьевича, которого я наблюдал при очень большом желании, сильно скосив глаза, он вот-вот рухнет с инфарктом.

— А вы, позвольте-с полюбопытствовать, какого толка маг?

— Высшего! — смело брякнул я и тут же поправился, осознав, что заврался категорически: — Шучу. Стихийник я. Мы, Соровские, все такие.

— Так вы — родственником Фёдору Игнатьевичу приходитесь?

— А то ж! Ещё каким. Дальним, правда. Мы тут, намедни, головы ломали, кем друг другу приходимся, так ни до чего и не додумались. Одно ясно — родня.

— А как же вы, позвольте-с, ежели родня — и в другую академию, а не на Пятницкую?

— Да это я Фёдора Игнатьевича поддразниваю, — улыбнулся я. — Мы с ним шутку-то любим, оба весёлые.

Игнатьич от веселья уже начал подавать признаки эпилептического припадка. Эх, бедняга…

— А что ж за новая дисциплина-то, позвольте-с узнать? — ворковал цирюльник, бегая вокруг меня с ножницами.

— Великая премудрость, — предупредил я. — Магия мельчайших частиц. Я считаю — переворот в магическом мире! Никто не верит. Суть, видите ли, в том, что все предметы, нас окружающие, включая нас самих, состоят из мельчайших частиц, которых глазом не разглядеть, но можно доказать эмпирически. Так вот, можно воздействовать магией непосредственно на эти частицы и творить совершенно невероятные чудеса. При этом не важно, какого рода магией обладаешь, лишь бы обладал! В Англии уже вовсю изучают. Наши сперва отбрыкивались, а потом пришлось принять. Ну а как? Ежели дело стоящее, а басурмане преуспеют раньше нас — это ведь на военном деле скажется. И на экономике. Хочешь не хочешь, традиции не традиции — а надо в ногу со временем идти.

— Верно говорите, правильно, — бормотал цирюльник. — Я вот тоже, знаете, был в столице год назад, на съезде цирюльников, представьте-с. Так очень много изумительных вещей увидел и услышал. Многие, поверите ли, душа отторгает, а никуда не денешься. Начал стричь по-новому. Поначалу ругались все, а потом…

— Валом пошли? — помог я старику.

— Нет-с, увы, вовсе ходить перестали, — вздохнул тот. — В столице мода как пришла — так и ушла. До нас докатиться не успела. Всю клиентуру из молодых растерял-с…

— Александр, я испытываю невероятное желание убить вас, — сказал Фёдор Игнатьевич, когда мы с ним вышли на улицу, и я прикрыл новую стрижку шляпой. — Ваше счастье, что он глуп, как пробка, и забывает всё, что услышит, через секунду.

— Фёдор Игнатьевич, вы ведь учёный человек, — покачал я головой. — Пора бы уже усвоить, что подавляющее большинство людей забывают всё, что услышат, через секунду. Да и оставшееся меньшинство не многим лучше. Всех нас, увы, кроме нас самих, мало что интересует…

Фёдор Игнатьевич дулся, пыхтел, морщился, но через полквартала всё же признал, что мой первый контакт с разумной жизнью вне дома состоялся успешно. А когда мы добрались до летнего кафе, Игнатьич и вовсе расслабился.

Уселись, припорхнула воздушная официанточка, очень вежливая, осведомилась, чего господа желают.

— Два кофе, — сказал Фёдор Игнатьевич. — Вы, Александр, какой пьёте? Мне — чёрный, без сахара.

— И мне того же самого, — улыбнулся я девушке. — И пирожное.

— Какое предпочитаете? — прощебетала та.

— На ваш вкус, — подмигнул я.

Девушка засмущалась, покраснела и убежала. Я с удовольствием проводил её взглядом.

— Хорошее место, — сказал Фёдору Игнатьевичу. — Татьяна бы хорошо вписалась. Ну, знаете, как это там? Мэйдо-кафе, во. Личность яркая, колоритная, народу бы собирала…

Фёдор Игнатьевич посмотрел на меня тяжёлым взглядом. Я осекся. Внезапно вспомнил, что это, на минуточку, Татьянин папка.

— Искренне надеюсь, что моя дочь не опустится до работы в таком месте, — сказал он. — Хотя, не спорю, она на многое способна, лишь бы досадить мне. Возраст… Чрезвычайно тяжёлый возраст.

Фёдор Игнатьевич вздохнул и отвернулся, стал глядеть на реку. По реке плыли парусные лодки. И только тут до меня дошло, до какой же степени вокруг тихо. Никаких моторов, никакого гудения. Только люди да кони, кони да люди… Аж слеза навернулась.

— Это Енисей? — спросил я, желая загладить оплошность.

— Ионэси, — поправил Фёдор Игнатьевич. — Люблю это место. Раньше мы часто бывали здесь с Натальей.

— А Наталья — это…

— Моя супруга, мать Татьяны. К сожалению, её больше нет с нами…

— Сочувствую, — вздохнул я.

Тут принесли кофе и пирожное, и Фёдор Игнатьевич перестал грустить. Зато сразу сделался деловитым.

— Насколько я могу судить, вы, Александр, делаете серьёзные успехи в изучении своего предмета.

— Суть уловил, — не стал скромничать я. — Но мне бы, для полного счастья, ещё учебную программу увидеть.

— Казус, — поморщился Фёдор Игнатьевич и отхлебнул кофе. — Программа требуется от вас, предмет новый. Возможно, начинать придётся без неё. Полагаю, вы сумеете провести вводное занятие, если, не приведи Господь, на ваш курс кто-то запишется?

— Легко. Только не вводное, а водное. Вода, вода, ничего, кроме воды. Водная магия в чистом виде.

Юмора Фёдор Игнатьевич не понимал. Выслушав мою тираду, он трагически нахмурился. Пришлось спешно жать отмену, уговаривать его, чтобы он ничего не слышал, и заверять, что проведу я ему хоть десять вводных занятий. Это его успокоило.