Обыск начали с первого этажа. Осмотрели столовую, посетили кухню, где Порфирия перепугал выскочивший из помойного ведра енот. Зашли в гостиную, разворошили золу в камине. Однако в золе интересного не обнаружилось. Мои джинсы с футболкой сгорели, не оставив по себе ничего, что могло бы привлечь криминалистов с текущим уровнем развития технологий. Не сгоревшая молния же лежала у меня в кармане. Но я, услышав шухер, вспомнил об этом и отдал молнию Диль, повелев спрятать куда подальше, что Диль и сделала.

Заглянул Порфирий в комнату Дармидонта, сразу бросился к книжной полочке. Однако там стояла одинокая Библия, в которой подозрительным было лишь то, что самой замусоленной частью в ней была третья книга Маккавейская. В ней многие моменты были отчёркнуты карандашом, и тут даже Фёдор Игнатьевич ненадолго замолчал, читая о свирепой битве с участием боевых слонов, перед которой меркнет даже сражение за Гондор.

Дармидонт, впрочем, пояснил, что дело не в кровожадности, а в том, что он как-то раз в детстве имел удовольствие посетить с матушкой зоопарк в столице, там увидел слона, и этот чудный зверь навсегда поселился в его загадочном сердце. Поэтому время от времени, чувствуя упадок сил, он берёт Библию и перечитывает все места со слонами, полагая, что таким неочевидным образом приближает душу к богу.

Наверное, уже в этот момент Порфирий Петрович заподозрил, что зря сюда зашёл. Но виду не подал. Вернул Библию на место и продолжил обыск.

Следующее неприятное открытие поджидало его в кабинете Фёдора Игнатьевича. Там он нашёл переплетённые таблицы. Разобравшись, что это и как работает, нашёл в них и самое себя в графе «Ничтожества». Если по сию пору он, может, и лелеял надежду, что Фёдор Игнатьевич его любит всем сердцем, а костерит просто так, для порядку, то тут надежда угасла.

Всё это время мы с Танюхой сидели наверху, в библиотеке, и пытались читать. Я — «Основы стихийной магии», она — очередной любовный роман. Когда в библиотеку вошёл Порфирий Петрович, мы едва обратили на него внимание. А Порфирий сразу же хищно кинулся к полке, к той самой, где стояли иномирные книги. Вцепился в них, как охотничий пёс в подстреленную утку. Однако, вытащив и перелистав несколько томов, погрустнел.

Книги были самыми обычными, изданными в Белодолске и Москве. Труды по философии, магии, философии магии, астрологии, политике. Даже Танька, как выяснилось, читала не что-нибудь, а «Высшую магическую этику».

В чём секрет? Да просто в том, что тут не дураки живут, в общем-то. И, разумеется, зная о таком опасном хобби дочери, Фёдор Игнатьевич уже давно, ещё до моего появления, раздобыл амулеты иллюзионной магии, которые периодически подзаряжал сам, либо делегировал это Татьяне. Последнего он делать не любил, поскольку за ней всё равно приходилось проверять. Танька, впрочем, не подвела ни разу — понимала опасность.

В общем, все книги, находящиеся в библиотеке, для любого непосвящённого мимикрировали под местных обитателей. Для меня, по идее, тоже должны были, однако я, едва появившись, стал видеть всё в правильном свете. Впопыхах на это внимания не обратили, да и потом как-то не акцентировались. Свой же — свой. Хотя формально на меня амулеты не настраивали.

Теперь-то я уже понимаю, что иллюзионная магия действует на меня очень выборочно, иногда и вовсе не действует.

Порфирий Петрович отказывался признать поражение. Он заставил агентов вытаскивать книги и с умным видом их перелистывать в поисках запрещёнки. Однако как ни старались, не нашли ни экстремизма, ни сатанизма, ни пропаганды отказа от деторождения, ни… Не знаю, в общем, что они там искали. Не нашли ничего. Зато сколько всего наслушались от Фёдора Игнатьевича!

«Я этого так не оставлю! — заявил он, когда Порфирий сотоварищи позорно удалились. — Этот Дмитриев у меня ещё спляшет! Не абы к кому пришёл — к ректору магической академии! К тому же, посмел потревожить аристократа! Да, мы небогаты! Но уж я найду управу на это ничтожество, возомнившее о себе бог знает что!»

Сегодня утром Фёдор Игнатьевич вышел из дома вместе со мной — видимо, отправился искать управу. Вернусь — будет любопытно узнать, чем увенчались поиски.

Несмотря на то, что история с обыском закончилась нашей безоговорочной победой, я испытывал беспокойство. Да и не только я, это чувствовалось. Волновался даже Дармидонт, который не стал ложиться спать той ночью, а прошаркал в гостиную и уселся там читать про возбуждённых кровью винограда слонов.

Что заставило Порфирия Петровича столь самоуверенно устроить этот обыск? Не мог ведь не понимать, что в случае факапа получит колоссальный нагоняй. Значит, в возможность факапа не верил. И это его настойчивое внимание к книгам. Именно к книгам! С которых всё началось.

Если называть вещи своими именами, то для меня было вполне очевидно, что кто-то настучал Порфирию про Танькино маленькое хобби. Но кто? Она неоднократно клялась и божилась, что никому не рассказывала и брала книги исключительно для личного пользования. Что до меня — я тем более о таких вещах не болтал. Прислуга видеть запрещёнку не могла чисто технически, а из наших с Танькой об этом разговорах что-то конкретное понять было бы чертовски сложно.

И потом, если даже что-то такое и утекло, то почему Порфирий Петрович заявился обыскивать жилище магов одними своими немагическими силами? На что он вообще рассчитывал?..

Вопросы множились, ответов не было, и я решился подключить к мыслительной деятельности попутчика. Осторожно, без излишней откровенности, изложил Серебрякову свои сомнения и метания, сведя всё к вопросу: «Что это вообще было и зачем?»

— Чёрт бы знал этого подонка, — проворчал Серебряков. — Судя по тому, что вы рассказываете, действовал по доносу.

— Какому доносу? — недоумевал я. — О чём?

— Ах, да не берите вы в голову. Это всё грязь, не достойная обсуждения.

— Эта грязь уже коснулась меня и не только меня.

— Тем меньше поводов в ней копаться. Поверьте мне, Порфирий своё получит, и вас больше никто не побеспокоит.

— Однако у вас есть какие-то мысли, как мне кажется.

— Есть, если изволите… Мы с Порфирием имели беседу вскоре после моего возвращения в августе. Он ещё тогда говорил, что в Белодолске якобы действуют какие-то революционные организации, горел разоблачением, уверял, что есть-де какая-то идеологическая литература, которой, разумеется, никто никогда не видел. Ну и, само собой, намекал, что некоторые из аристократов могут быть в этом замешаны.

— Во-о-от оно как…

— Говорю же, не берите в голову. Все эти разговоры о революционерах стабильно возникают раз в несколько лет, когда очередному карьеристу хочется выслужиться и представить себя героем в газетах. В то время как последняя официально подтверждённая попытка свержения власти датирована прошлым веком и, с точки зрения уровня подготовки, не имеет оснований называться даже цирком. Циркачи, право слово, куда более обстоятельно подходят к своим выступлениям, а клоуны порой даже бывают смешными. В отличие от тех недотёп.

— Но кто же мог донести?

— Какой-нибудь студент, затаивший обиду. Или преподаватель. Мало ли, кто… Главное, что теперь у Порфирия надолго отобьют желание раскрывать несуществующие заговоры. Уж я лично постараюсь, привлеку связи.

Успокоившись на этом, я, наконец, задремал, пусть и не в самом удобном положении. И, судя по ощущениям, проспал довольно долго, прежде чем меня разбудил встревоженный голос Серебрякова:

— Проснитесь, Александр Николаевич! Пожар!

Я открыл глаза, зевнул и посмотрел в окно дилижанса. Он остановился, Серебряков вышел и теперь стоял, бурно размахивая руками, на фоне полыхающего деревянного здания. Перед которым, гармонируя с движениями рук, метались бешено ржущие лошади.

— Очень красиво, — оценил я.

— Сделайте что-нибудь! — не то взмолился, не то приказал Серебряков.

— Например?