— Вот-с, позвольте вас друг с другом познакомить, — залепетал Фёдор Игнатьевич. — Господин Серебряков, Вадим Игоревич. А это — мой дальний родственник, Александр Николаевич, временно проживает у меня…

Ох и не понравилось мне это «временно». Но Фёдор Игнатьевич глазами отсемафорил, что, мол, потом поговорим, я и не стал пока настаивать.

— Наслышан! — громогласно сказал Серебряков и протянул мне руку. — Новейшая дисциплина, да? Доводилось, доводилось слышать. Был в этом году в Англии, так там, знаете ли, первейшая тема, даже в салонах обсуждают.

Говорил он всегда так, будто его слушает как минимум полный концертный зал. Что, собственно, не было далеко от истины: стоило Серебрякову разинуть варежку, как все в радиусе сотни метров умолкали и внимали почтительно, даже если он на улице дорогу спрашивал. Выдающийся сукин сын.

— Серебряков? — Я сдержанно зевнул и ответил на рукопожатие. — Ну да, слыхал что-то краем уха. Интересуетесь академической магией?

Вопрос я постарался задать таким тоном, каким разговаривал бы с дошколёнком, который похвастался мне, что сам обстругал палочку. И глаза Серебрякова нехорошо сощурились.

Профит! Он меня ненавидит. А зачем это мне было надо? Кгхм… Не помню, честно говоря. Секунду назад всё очевидно было. Ну что ж, раз уж так сложились не зависящие от нас обстоятельства, остаётся лишь покориться и плыть по течению.

— Я, как человек военнообязанный, интересуюсь всем исключительно с этой позиции. — Он отпустил мою руку. — Что может быть использовано против нас. Что можем использовать мы.

— Серьёзный подход! — Я приподнял бокал, выражая восхищение. — Теперь мне, наконец, понятна природа вашей заинтересованности в Татьяне. Планируете использовать её в качестве оружия против Британской империи?

Стало тихо. До такой степени тихо, что я расслышал, как хрюкнул от неожиданности Дармидонт.

Серебряков смотрел на меня. Танька и Фёдор Игнатьевич ему в этом помогали, даже рты приоткрыв.

Быстрее всех пришёл в себя Серебряков. Он до невероятности искренне улыбнулся, хлопнул меня панибратски по плечу и расхохотался:

— Да вы мне положительно нравитесь, Александр Николаевич!

Гости разошлись около одиннадцати, оставив по себе срач, разорение и душевную пустоту. Вот поэтому я никогда и не любил гостей. Столько времени суетишься, что-то делаешь, а по итогу что? Нуль!

В общем, я пошёл на крышу.

Выход на крышу имелся с чердака, я его уже давненько углядел, но пользовался редко. Вообще единственный раз воспользовался. Устроился на скате позагорать, в очень приличном виде — в штанах, то есть. И только расслабился, только задремал, как мне прямо в ухо Танькиным голосом: «Ты дурак⁈»

Пока я обдумывал философский ответ, над которым она бы надолго зависла, на меня обрушился целый шквал упрёков, общий смысл которых сводился к тому, что «тебя ещё вообще официально не существует, а ты лежишь тут, у всех на виду, дискредитируя меня и Фёдора Игнатьевича, который, в невероятной доброте своей, дал тебе кров и пищу, а также сам подвергаешься опасности!»

Я счёл доводы разумными и ретировался. Вроде никто не заметил той вылазки. Кроме кошки с соседской крыши. Она смотрела на меня с крайне многозначительным видом, но никому не донесла.

Теперь же я официально всем представлен, к тому же ночь, темень. Так отчего бы не подышать свежим воздухом на сон грядущий!

И вот я наверху, лежу, руки за голову, любуюсь луной, думаю, какой Серебряков отвратительный и какой Старцев странный. А уж какая Кунгурцева милейшая дама! Впрочем, она, после моего выступления, как-то опасалась со мной дальше разговаривать. Ну и ладно. Нам ещё работать вместе. Успокоится.

— Вот ты где!

— У-у-у, — тихонько завыл я.

— Ты чего воешь? — осведомилась Татьяна, выбираясь на крышу во всём своём торжественном великолепии. — Подвинься! Я через тебя перелезать не буду.

Подвинулся, уныло заключив, что она собирается сидеть рядом. Ну ничего, сейчас я всю романтику испорчу. Вот прямо сию секунду.

— Приятный молодой человек, этот твой Серебряков. Отличную пару вы составите.

— Ах, ты…

И мне прилетело тем же самым веером. Он в очередной раз жалобно хрустнул и сломался в том же самом месте. Танька тут же заревела.

«Наклюкалась, — догадался я. — Не досмотрел папенька. Эх, а так хотелось расслабиться наедине со своими мыслями…»

— Слома-а-ался! — гнусаво выдала Танька. — А я хотела тебе голову проломи-и-ить!

— Ну, не горюй, — положил я руку ей на спину. — В другой раз проломишь. Хочешь, я тебе покажу, где Дармидонт молоток держит?

— Да иди ты! — отмахнулась именинница.

Руку убрать не заставила, тем не менее. Сильно наклюкалась.

Хныкать она перестала минут через пять. Какое-то время было тихо, а потом она заговорила:

— Это необходимость. Нет другого выбора. Серебряков очень богатый человек. А мы на самом деле уже давно живём в кредит.

— Папенька спустил всё в карты? — предположил я.

— Никогда! — обожгло меня пылающим взглядом. — Он всё вложил в моё образование и воспитание и возлагает на меня огромные надежды! Я просто не могу его подвести.

Я хмыкнул. Танька помолчала и добавила:

— К тому же, у меня самой нет другого пути.

— Ой, да ладно тебе! — поморщился я. — Путей — огромное количество. Выбирай любой — и шпарь.

— Хоть один покажи, — хлюпнула носом Танюха.

— Вона, — ткнул я пальцем в сторону. — Собирайся и иди. Куда-то придёшь. Как-то устроишься. Что-то будет.

— Ты дурак? — уставилась на меня Танюха.

— Обидеть норовишь, — зевнул я. — А правда, Татьяна, состоит в том, что засиделись мы тут с тобой. Что ты, что я. Привыкли в уютном гнёздышке ерундой заниматься да книжки тырить. Пора взрослеть. Пора делать следующий шаг. Выходить из зоны комфорта, как бы гнусно это ни звучало.

Против ожиданий, Танюха не стала фыркать. Она прилегла рядом со мной, вынудив убрать-таки руку, затихла и уставилась в небо.

— Хотела бы я жить в твоём мире, — ляпнула она вдруг такое, что я содрогнулся.

— С ума сошла, старая⁈

— Сам старик! Хорошо там. Свободны все. Правда — иди куда хочешь, делай что угодно. Я бы могла в офисе работать…

— Не смогла бы, с тоски б зашилась.

— Вовсе бы не зашилась. Флиртовала бы с боссом, а в свободное время ходила бы на йогу и пилатес.

— То есть, на то, чтобы самой быть боссом, у тебя даже в собственных фантазиях амбиций не хватает?

Тут Танька с широко раскрытыми глазами приподнялась на локте.

— А ведь и правда… Сашка! Какой чудесный у тебя мир!

Я только вздохнул и закрыл глаза. Как хорошо, что у Фёдора Игнатьевича нет книжки про перемещение из этого мира в мой…

И вот стою я, значит, держу весло… Впрочем, нет, не весло. Не до вёсел мне нынче, невесело. Стою я напротив громадины академии, а держу — портфель. Всё солидно, всё красиво, первый рабочий день. А утро серенькое такое, того гляди дождик брызнет. И академия — тоже серенькая, мрачная, готичная. Ночью, наверное, жуткая.

Есть тут свой садик, да немаленький, поделенный на разные локации. Где отдыхать можно культурно, а где — магию отрабатывать. Ну, ясен день, что анимаги в зверьё перекидываются не там же, где боевые маги молниями кидаются. А то ведь рука дрогнет, не ровен час — трагедия какая приключится.

А я, значит, стою. И держу портфель. Хороший, кожаный, на нём металлическая табличка с фамилией и инициалами — это Фёдор Игнатьич расщедрился на подарок.

Собирали меня — прям как первоклассника, я даже ненадолго в ностальгию провалился. Танюха всё волновалась, раз пятнадцать сказала: «Вот чует сердце — в первый же день всё испортишь!»

Я клятвенно уверял её, что испорчу всё уже в первый час, бил кулаком в грудь, но Танька не верила, а Фёдор Игнатьич даже юмора не понимал. А теперь, значит, я стою и смотрю на академию, которая на ближайшие лет сорок станет моим местом работы.