А хранительница принялась с немыслимой скоростью их пересчитывать, тыкая пальцем и что-то шепча.

Ну, удачи, конечно. Навскидку их тысяч десять точно…

Однако хранительница справилась быстро. Лицо её исказилось, и она прокричала:

— Не может быть!

— Нет у него никакого дара, да? — спросила зловредная Танька.

Ни слова не говоря, хранительница ещё раз стремительно пересчитала светлячков и подошла ко мне. Вода от её движения не колыхнулась.

Надо мной нависло призрачное лицо. Оно внимательно меня осмотрело и уставилось на Таньку.

— Что такое? — занервничала та.

— Радуйся, Татиана Соровская! Ибо редким даром обладает твой ребёнок.

— Да ладно? — хором выдали мы с Танькой.

— В нём живёт дар Ананке.

Я чуть повернул голову, чтобы посмотреть на Танюху. И даже испугался: она сделалась едва ли не бледнее самой хранительницы.

— А… Ананке?.. — пролепетала она.

— Ананке, — выдохнула хранительница и простёрла надо мной руку. — Так пусть из искры возгорится пламя, когда костёр готов и кремня ждёт кресало!

Что-то полупрозрачное, колышущееся возникло между её ладонью и моей грудью. Сердце забилось часто-часто. На миг мне показалось, что я задыхаюсь, в глазах потемнело.

А потом я сделал глубокий вдох, и мне стало так хорошо, что я улыбнулся.

Несмотря ни на что, обратно до определённой черты меня опять пришлось переть Таньке, на своём горбу. Да ещё и в горку. Как она это выдержала — я даже представлять не пытался.

Она ещё в озере сняла туфли и держала их в руке, так что мне приходилось смотреть изо всех сил в сторону и чем-то занимать мысли, чтобы не скатиться на самое дно своего неизбывного фетишизма.

— Можно, — подсказала хранительница, и Танька со стоном рухнула набок.

Она лежала на траве совсем без сил, облепленная мокрым платьем, и тяжело дышала. Я же лежал рядом из солидарности. Хранительница мыкалась неподалёку, напоминая продавщицу, которой не терпится закрыть магазин и свалить домой, но приходится терпеть припёршихся в последнюю минуту нудных и тупых покупателей.

— Никогда не буду рожать детей, — пришла Танька к неожиданному выводу. — Ни за что на свете. А чтобы оградить себя от соблазна — уйду в монастырь. Вот только ещё немножечко поживу — и в монастырь.

— Там работать надо, — сказал я. — Много. И тяжело. А потом — молиться.

— Тьфу. Вечно ты всё испортишь, Сашка.

— Так я ведь стар и мудр. Во мне множество сведений содержится… Обуй туфли.

— Отстань. Они испорчены безнадёжно. Теперь я вынуждена буду купить новые, и папа не посмеет отказать.

Фёдор Игнатьевич был прижимистым дядькой, это да. Причём, не столько из жадности, сколько из страсти к порядку. Статьи расходов у него были расписаны на месяц вперёд, и добывать из него каждую копейку на внезапные нужды Таньке приходилось с боем. После каждого такого боя Фёдор Игнатьевич, обеднев на энную сумму, принимался стенать, обматывал голову мокрым полотенцем и уходил в кабинет — пересчитывать смету.

Частенько из кабинета доносился неосторожный звон графина о бокал. А наутро Фёдор Игнатьевич был бледен, не имел аппетиту и при каждом удобном случае пенял дочке, что из-за неё лишается последних крох здоровья.

— Имей в виду, если не обуешься — я с тобой никуда не пойду. Здесь останусь.

— Здесь нельзя оставаться, — сказала хранительница. — Рассвет застанет — превратишься в дерево навсегда.

— Лучше так, чем осквернить похотью чистую и святую дружбу.

— Верно говоришь, — согласилась хранительница, которая, судя по голосу, нехотя прониклась ко мне уважением. Несмотря на половую принадлежность.

Танька, кряхтя, уселась, содрогнулась и сказала: «Бр-р-р!»

Ну, согласен — холодно. Увы, ничего предложить не могу, сам весь насквозь мокрый. Один путь — домой, к камину.

— Уходите? — обрадовалась хранительница.

— Почти, — стуча зубами, сказала Танька. — Саш, вставай.

— С места не тронусь, пока…

— Вставай, говорю, у меня есть невероятный план.

Я поверил, встал. Танька заставила меня отвернуться, после чего бесцеремонно запрыгнула мне на шею.

— Вот и тащи! — сказала на ухо. — Да смотри, чтоб городовой не заметил. Увидит — я разорусь, что меня похитили. Пусть он тебя и прибьёт на месте, а то проблем от тебя…

Я сделал пару шагов. Обернулся — и только хмыкнул. Ни озера, ни хранительницы. Магия!

— Топай давай! — понукала Танька.

Я и топал.

Танюха сколдовала огонёк, чтобы плыл перед нами и указывал дорогу.

Ей было неудобно. Весь вес приходился на руки, руки быстро устали. Пришлось мне чуток вперёд наклониться. Но не могла же она позволить мне схватить её за ноги для устойчивости? Нет, конечно. Я ей это всё давно уже объяснил…

— А ты своей магией огня просушиться не можешь? — спросил я. — И меня просушить.

— Что ты! Такие тонкости только на пятом курсе изучают. Это же можно запросто человека спалить.

— Понял, отстал. А вот это вот — дар Ананке — это как вообще? В учебнике такого не было.

— Дома расскажу! Сейчас я слишком занята, я сейчас зубами стучать буду.

И застучала зубами у меня над ухом. Громко, аж неприятно.

Войдя в город, я Таньку всё-таки ссадил. Не потому, что устал, хотя и не без того, а из благоразумных соображений. Явись откуда городовой или ещё какая напасть, и парочка, поздно возвращающаяся домой — это одно, а парень, несущий на плечах девчонку — совершенно другое.

В моём мире — ещё куда ни шло, никто бы даже внимания не обратил. А тут такое было бы странно.

— Если я простужусь и умру — ты будешь во всём виноват! — говорила Танька, следуя за мной на полшага позади.

— Конечно, — согласился я. — Я родился во всём виноватым.

В ответ раздалось гневное фырканье, по-моему, даже брызги полетели. Хорошо хоть не в мою сторону, у меня другой фетиш.

Дорогу я сам нашёл, без подсказки. С навигацией-то у меня никогда проблем не было. Если раз каким-то маршрутом прошёл, даже в совершенно чужом городе — путь обратно уж точно отыщу.

Дом встретил тишиной и темнотой.

— Спят! — ужаснулась Танька. — Как можно⁈

— А чего им ещё делать-то ночью? — спросил я, загружая камин в гостиной дровами.

— У тебя, вообще-то, магорождение! Это… Это большой праздник!

В голосе Таньки звучала неподдельная обида. Я поглядел на неё через плечо — правда, того гляди расплачется. Растерянная такая вся, волосы, едва начавшие подсыхать, топорщатся как попало. Мокрый попугайчик.

— Раздевайся давай, — сказал я.

— З-зачем?

— Праздновать будем.

— Дурак!

— Сама такая. Одежду мокрую сними и оботрись насухо. И искорку мне дай, а то спичек найти не могу.

Спичками в доме заведовал молчаливый Дармидонт. Магических сил у него не было, а заставлять хозяев разводить огонь ему не полагалось по статусу. Поэтому он спички берёг и где попало не оставлял. Подозреваю, вообще всегда носил коробку в кармане.

— Подвинься, — предупредила Танька и выставила перед собой руку.

Ладонь на миг засветилась, с неё сорвался огненный колобок и полетел в дрова. Их немного разметало, пришлось поправлять. Зато загорелись.

— Совершенно не обязательно так психовать, — сказал я.

— Я — взрослая, независимая девушка, я сама решаю, психовать мне или нет!

Минут через десять мы с Танькой сидели рядом в сухом и домашнем, укрывшись одним на двоих тёплым пледом, и пили из бокалов виноградный сок. Бутылку Танюха приволокла из погреба.

— Ну что, за твоё посвящение? — подняла она бокал. — Вот уж правда не думала, что у тебя есть какой-то дар… Да какой!

Я цокнул своим бокалом о её, глотнул и испытал удовольствие. Что ни говори, а качественный сок, особенно если виноградный — изумительная штука.

— Вот и Фёдор Игнатьевич, видать, не верил, — сказал я.

— А чего же он тогда сам первый настаивал⁈