— Вадим Игоревич, это же, получается, мой источник?

Мы ехали в качестве обычных пассажиров в одном из дилижансов магического надзора. Компанию нам составляли двое угрюмых полицейских, которые старались не смотреть ни на нас, ни друг на друга. Это были те самые два страдальца, что отправлялись на поиски пропавшего Серебрякова, да так и затанцевались.

— Если земля — ваша, то, выходит, и источник — ваш, — согласился Серебряков. — Примите мои поздравления.

— С чем? С головной болью?

— Да вы, вижу, не понимаете. Магический источник такой силы — это огромные возможности! И большие доходы. Подробности обговорим позже, если пожелаете, но одно могу сказать точно: вы потенциально один из самых богатых людей Белодолска. Не говоря о том, что род Соровских…

Тут он не договорил. Осекся и как-то странно умолк, глядя в стену. Я мысленно дорисовал картинку сам. Род Соровских резко поднимается в цене, ему больше нет нужды лихорадочно выдавать замуж всяких взбалмошных Танек. А следовательно, Вадим Игоревич из единственного пути к спасению превращается всего лишь в один из возможных вариантов. Ежу понятно, что если я лично стану богатым, то уж родственницу — пусть и бесконечно дальнюю — точно по миру не пущу.

В общем и целом, ситуация с моей малой родиной разрешилась и создала новые интересные перспективы. Порфирий Петрович выслушал доклад своих агентов, которые через слово возносили хвалы мне и Вадиму Игоревичу за своё чудесное спасение. Взбесился — не то слово. Аж зубами скрежетал и бледнел, когда приносил мне официальные извинения.

Тут и Серебряков осуществил угрозу — дёрнул за какие-то ниточки. Порфирия разжаловали из следователей в обычные принеси-подай и дали понять, что увольнения он избежал буквально чудом.

Население моей «родной» деревни расселили по каким-то баракам, обеспечили едой, дали работу. Пожилых пристроили в некие специализированные учреждения за казённый счёт.

Я обнаружил, что с некоторых пор стоило мне назвать свое имя в каком-то госучреждении, как передо мной открывались буквально все двери. Так что после моего ходатайства деревенские плясуны получили и вправду хорошие условия. Временные или постоянные — это уж посмотрим потом, по ходу.

Обо мне написали в газетах — и в местной, и в столичных. Открытый источник имел государственное значение. Называлось рядом со мной и имя Вадима Игоревича. Собственно говоря, героями мы оба были одинаково, но я имел преимущество за счёт того, что источник полыхал на моей земле.

Фёдор Игнатьевич, вздыхая, похоронил надежду, что я проживу жизнь незаметненько, но принял это с честью. Открытый источник и маячащие за ним перспективы существенно влияли на общую оценку ситуации.

Глобально оставался лишь один вопрос, на который не было однозначного ответа. А именно: каким образом Серебряков из кострового хоровода переместился в академическую библиотеку.

Если верить показаниям полицейских, которые принимали в пляске участие, то Серебряков в какой-то момент перестал плясать, изменился в лице и с воплем: «Будь ты проклят, Соровский!» — прыгнул непосредственно в огонь.

Должно быть, он сумел прийти в себя за счет того, что был менталистом. Мощная дикая магия интерпретировала всё по-своему и телепортировала Серебрякова как есть туда, где находился я. Как-то иначе всё это объяснить я не мог, потому принял такую версию и успокоился.

Другой вопрос: как и почему источник вскрылся именно там и именно тогда — никто не задавал, хотя он был, казалось бы, главным. Просто все понимали, что магия — это стихия, и предъявить ей нечего. Прорвалась, где посчитала нужным, и спасибо ей за это. Я такого ответа позволить себе не мог хотя бы потому, что знал, кто я и откуда, и не хотел верить в совпадения. Но, поскольку пока что никакого решения в голову не приходило, я решил не портить хорошее поисками лучшего.

В общем, к октябрю жизнь плюс-минус устаканилась и вошла в некое русло. Я преподавал. Мне исполнилось двадцать восемь. Меня все любили. Приближался бал у Серебряковых. Танька нервничала и сомневалась. Фёдор Игнатьевич вздыхал и много думал. А как-то ночью к нам в гости пришла убежавшая из барака Даринка с деловым предложением, от которого невозможно было отмахнуться. А перед этим я имел насыщенный диалог с Порфирием Петровичем, в ходе которого мы предприняли попытку разрешить мучающие нас разногласия. Ну и нельзя не упомянуть, как Диль притащила мне книжку, существенным образом переменившую примерно всё… Но тут стоит обо всём говорить если не по порядку, то, по крайней мере, укладывая слова в некие структурные схемы, позволяющие создавать изящные нелинейные и неочевидные эстетические связи. Да что там рассусоливать — начнём!

— Тук-тук, — сказала дверь.

— Да-да? — выразил я лёгкую заинтересованность.

Дверь приоткрылась, и в кабинет мой заглянула личность совершенно тут неожиданная.

— Борис Карлович! — подскочил я. — Какими судьбами? Впрочем, заходите, садитесь. Чайку? Есть потрясающие пряники, господин Серебряков расщедрился, отведайте, и вы почувствуете, как ваша жизнь разделяется на «до» и «после».

Борис Карлович — один из троих известных мне охранников турникета — суетливо замахал руками.

— Я — что вы, что вы, нет! Служба.

— Чай службе не помеха!

— Не могу никак. Я же по делу!

Борис Карлович вошёл и прикрыл за собой дверь.

— Что такое?

— Да, видите ли, я бы и не тревожил, кабы они не полицейского чину, пусть даже и невеликого. Однако же в таком виде… И смех, и грех. Ребятки, может, и оттащили бы в околоток — так с него и последние погоны полетят. Оно ж, видите, жалко человека — и смех, и грех, как говорится…

— Вы, Борис Карлович, сейчас очень интересно и даже в какой-то мере поэтически высказаться изволили. Я, со своей стороны, получил большое эстетическое наслаждение. Однако семантическая составляющая ваших слов, признаться, ускользнула от меня, пока я имел удовольствие проникаться их гармониями, сиречь, благосозвучиями.

— Больно уж вы со мной по-учёному. Не понимаю я по-таковски. А там до вас домогается человек. Пришёл пьяный, бузу устроил. Пройти хотел. А куда ж я его такого красивого пущу! Тут и ребята подбежали — успокоили. А всё одно, упёрся, без Александра Николаевича, говорит, не уйду и не подумаю даже!

— Кто такой-то?

— Порфирием Петровичем Дмитриевым называется.

— А-а-а, вона что…

— Может быть, в околоток прикажете? Я ж исключительно для очистки совести. Оно хоть и грех, да ведь и смех же…

— Нет-нет, не надо околотка. Поговорю, раз просит. Ищущие, как говорится, да обрящут. Верно же говорится?

— Конечно! — кивнул Борис Карлович.

Я запер кабинет, и мы спустились на первый этаж. Там меня провели в потайную каморку охранников, где они гоняли чаи и не только, а также спали иногда — по крайней мере, две тахты в наличии имелись. На одной из них и сидел Порфирий Петрович, или, вернее, то, что от него осталось.

Весь лоск с него слетел, усы обвисли измочаленной щёткой. Костюм был мят и грязен, из правого кармана плаща отчего-то свешивался красный носок. Лицо было ещё более красным. С таким-то давлением — да напиваться до такого состояния… Бывают же бессмертные люди на свете.

— А-а-а, снизошёл!

Голос тоже изменился. Был он теперь как у распоследнего озлобленного лакея, который уже понял, что его погонят из хорошего дома, и хочет напоследок хотя бы настроение хозяевам испортить. Ох и быстро же смена социального положения иных людей перекраивает. А ведь, казалось бы, так просто: веди себя по-человечески что внизу, что наверху.

— Добрейшего дня, Порфирий Петрович, — не стал я опускаться до уровня собеседника. — Мне сообщили, что вы желаете меня видеть.

— Глаза б мои на тебя не смотрели!

— Желание сие удовлетворить весьма просто. Прикажете удалиться?

— Этих вот удали! Скотов!

Двое коллег Бориса Карловича поднялись с оскорблёнными лицами и посмотрели на меня.