Старцев уставился на меня. Внутренняя жизнь этого гиганта текла по своим особым законам. С реальностью она, безусловно, синхронизировалась, но исключительно странно. Старцев глядел на меня в изумлении, как на пляшущую с балалайкой жабу. А заговорил с такой интонацией, будто признавался в любви до гроба:
— Конечно! Разумеется, если вам только что-то понадобится — я к вашим услугам, Александр!
Тут в дверь позвонили. Дармидонт зашаркал к двери, а Фёдор Игнатьевич извинился перед Старцевым и пошёл туда же. Меня он увлёк с собой.
— Александр, не удивляйся, — бормотал он.
— Да я и не пытаюсь даже, — заверил я его.
— Семён Дмитриевич в юности дрался на дуэли с ментальным магом и пропустил удар. С тех пор он немного… Ну, ты видел.
Дуэли у них тут… Интересное кино. А если меня кто вызовет, мне что — табуретками кидаться? Нет, надо правда выбирать себе какой-то талант и развивать его по-тихому. И, говоря «какой-то», я имею в виду стихийный. А неохота-то как, мама родная! Я бы, честно говоря, охотнее стал менталистом или психокинетиком.
Служанка открыла дверь — и понеслось. Как-то незаметно и чуть ли не сразу помещение заполнилось людьми. Дамы и господа ползали во все стороны, болтали, смеялись, пили, ели. Меня то и дело кому-то представляли. К счастью, больше таких колоритных личностей, как Старцев, мне не попалось. Ко мне проявляли сдержанный интерес, но пока ещё никто не накидался до такой степени, чтобы всерьёз обсуждать мою специальность.
Танюха всё не спускалась, я уже начал беспокоиться — ну как уснула, перенервничав. Найдя взглядом Дармидонта, подозвал было его, чтобы сбегал по-молодецки проведать меньшую хозяйку, но даже двух слов сказать не успел.
— А вот и она! — провозгласил уже хорошо принявший Фёдор Игнатьевич.
Я поднял взгляд и увидел, как по лестнице, грациозно придерживая юбки, спускается Татьяна. На неё уставились все собравшиеся и, как по команде, захлопали в ладоши. Я присоединился, даже бокал наполовину полный на стол поставил.
В ближайшие полчаса я понял, что Танька нервничала не напрасно. Я-то быстро отстрелялся, а вот ей пришлось на своих хрупких плечах вытягивать всё это сборище. Задачка, доложу я, посерьёзнее, чем одного меня от озера унести.
И чего они все к ней липнут, думал я. Ладно бы принцесса какая-нибудь, так нет — представительница захудалого рода. Неужели всё из-за папашкиного положения? О-о-очень даже может быть. Игнатьич-то, вон, не просто так тут мебель изображает. По сторонам позыркивает. Как знать, может быть, и сделает какие-то далеко идущие выводы. Возьмёт, к примеру, и урежет финансирование факультету анималистической магии. Ну или какие у него там рычаги давления…
— В этом году Фёдор Игнатьевич выбирает себе заместителя, — послышался справа приятный низкий голос.
Я повернулся и узрел улыбку на приятном женском лице. Даже имя вспомнил: Анна Савельевна Кунгурцева, декан факультета иллюзионной магии. Симпатичная такая, причёска простенькая, волосы каштановые, на вид лет тридцать семь. А улыбка… Очень располагающая.
— Ах, вот оно что, — сказал я, улыбнувшись в ответ.
— Конечно, потому все так и волнуются. Ну, кроме меня.
— А вы почему же?..
— Я — женщина.
— И это прекрасно!
— Ох, ну неужели женщину назначат заместителем ректора? Отродясь такого не бывало. Нет уж. Пускай мужчины исполняют ритуальные танцы вокруг именинницы, а я просто выпью бесплатного напитка.
Вот разве можно к такой мудрой женщине расположения не почувствовать? Я и почувствовал.
— Ну и как обстоят дела в мире иллюзионной магии? — спросил я, приняв расслабленную позу уверенного в себе человека.
— О, прекрасно, благодарю вас! — хитро улыбнулась Анна Савельевна.
— Я, знаете ли, из глуши, а потому очень любопытен. Никогда не видел иллюзионной магии в действии, вы не могли бы…
— Какая чушь! — воскликнула Анна Савельевна.
— Простите? — озадачился я.
Вроде бы ещё ничего такого не ляпнул, чтобы меня так жёстко срезать. Даже с этикетом не налажал, насколько мне маразм не изменяет.
— Вы прямо сейчас видите иллюзионную магию в действии, — уже спокойнее сказала Анна Савельевна.
— В каком же это смысле?
Она долго смотрела на меня с какой-то жалостью, что ли. Секунды четыре, может, шесть. Потом пригубила виноградного сока и сказала:
— Весь мир — иллюзия. Родившись, мы сразу попадаем в мощное поле иллюзионной магии. А те, кто по каким-то причинам не сумел в это поле войти — сходят с ума. Ибо настоящий мир непостижим для хрупкого человеческого разума. Вы хотите дешёвых балаганных фокусов, но упускаете из виду настоящие чудеса, Александр Николаевич. Иллюзионная магия — основа всего. Остальные маги напрасно кичатся своими талантами и достижениями. Всё это — иллюзия.
Я помолчал, переваривая столь могучий поток информации.
— Знаете, что, Анна Савельевна?
— Что же, Александр Николаевич?
— Вы должны быть заместителем ректора.
— Ах, объясните это им! — Анна Савельевна в расстроенных чувствах махнула бокалом в сторону кучки господ, сгрудившихся вокруг Фёдора Игнатьевича, который рассказывал какую-то байку.
Тут в дверь позвонили. Сноровистый Дармидонт отворил и, войдя в гостиную, объявил как мог торжественно:
— Господин Серебряков!
Бывают люди, которые умеют эффектно появиться. Всегда вовремя, всегда так, что все на них смотрят, разинув рты. Господин Серебряков категорически был из таковских.
В гостиную вошёл высокий (на полголовы выше меня) мужчина в чёрном фраке, из-под которого выглядывала белоснежная сорочка. Он окинул собравшихся орлиным взором и поклонился как-то так, что все вокруг почувствовали себя дерьмом.
— Дамы и господа, я счастлив к вам присоединиться! — сказал он сильным и сексуальным голосом, моя собеседница тихонько ахнула.
— Вакансию замректора можно закрывать, — кисло пошутил я.
— Ах, что за чушь! Он даже не служит в академии, — возразила Анна Савельевна, не сводя глаз с усатой рожи Серебрякова.
— А где служит?
— Нигде, он — путешественник.
— Так и запишем: бомж безработный.
— Что?
— Что?
Я смотрел на Серебрякова и понимал всё. От него веяло той свободой, силой и независимостью, какими только и может веять от людей, которые ни дня в своей жизни не работали и никогда не испытывали никаких трудностей. Жизнь для них — прямая дорога, все двери для них открыты, каждый встречный готов услужить. Ещё бы Фёдору Игнатьевичу не желать своей единственной дочке такого мужа!
А вот, кстати, и он сам — Фёдор Игнатьевич. Подбежал, руку жмёт, лебезит там чего-то. Фу.
Татьяна тоже переместилась поближе к суженому-ряженому. Вон и веерок на виду держит. А мордаха такая кислая-кислая, как лимон. Но видно, что старается. Впрочем, таких, как Серебряков, этакие мелочи никогда не волнуют. Это мы, сирые да убогие, будем напрягаться, если девушка рядом с нами лицом выражает недовольство. А Серебрякова может смутить только стенобитное орудие, и то ненадолго.
Серебряков мне бы, в принципе, мог понравиться, если бы не два «но». Во-первых, он явно был не моложе меня, а во-вторых, носил усы. Усы! Какая несусветная пошлость, Господи… Ну да, вижу, что усы тут почти все носят, кроме дам, конечно. Но почему-то на Серебрякове они меня больше всего раздражают.
Ну что, Татьяна, значит, улыбку изображаешь, да? Ручку тебе целуют, как я посмотрю, а ты стоишь вся такая, принцесса принцессой. Серебряков, значит, для тебя не старый? Вот оно, сердце женское! Ты главное не подумай, будто я ревную. Мне просто за державу обидно. У нас вся держава вот такая. Как Шевчук пел: «К сволочи доверчива, ну а к нам — тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля…»
— Эй, начальник! — вдруг рявкнул я и махнул бокалом. — Подсвежи-ка!
Ко мне с удивлённым выражением лица приблизилась девушка с бутылкой. Да и вообще я своим выступлением умудрился привлечь всеобщее внимание. Молодец, что сказать.
Рубинового цвета жидкость с деликатным бульканьем наполнила мой бокал. Я следил за процессом с мефистофелевской улыбкой и потому не заметил, что господин Серебряков подошёл ко мне.
