В общем, лес был тот же самый, куда мы ходили на озеро к Хранительнице. И пошли мы в этот раз таким же путём, знакомым образом избегая городового. Не то чтобы он нас сильно пугал. Я был уже абсолютно легален и даже имел положение в обществе. Но и я, и Танька на автопилоте придерживались простейшего жизненного принципа: если можно что-то сделать вдвоём — третий не нужен. А групповуха хороша только в том случае, когда хочешь по-тихому сныкаться в угол и почитать книжку, пока остальные потеют, как идиоты.

Городового не увидели даже близко, да и вообще народу было небогато. В отсутствие электричества с заходом солнца жизнь в городах не то чтобы угасает, но концентрируется вокруг таких мест, куда приличные люди стараются не заходить. Ну и мы не стали. Как приличные люди, мы пошли в лес. И стоило только углубиться в древесность, Танька зажгла огонёк.

— Поверить не могу, — сказала она, уже не пытаясь понизить голос.

— Во что?

— В то, что мы с тобой, оказывается, настолько близки! Мы же знакомы всего пару месяцев.

— Тань, ты уже на вторую неделю со мной воссоздавала эротическую позу из книжки…

— Я была одетой!

— Это не твоя заслуга, а моя недоработка.

— Что это ты такое хочешь сказать⁈

— Я хочу сказать всего лишь то, что ты, хоть и транслируешь обратное, на деле очень доверчива к людям и романтична до полного отказа головного мозга. Если сейчас нам навстречу выскочит прекрасный эльф верхом на единороге, протянет тебе руку и пообещает увезти в прекрасную волшебную страну, где Серебряков тебя не достанет, ты…

— Да я впереди единорога побегу, дорогу освещать буду!

— Кгхм… Ну, да. Хорошо, что ты это понимаешь. Как говорится, признать существование проблемы — это уже первый шаг на пути к избавлению от неё.

— И не вижу никакой проблемы! Люди живут обычной жизнью только потому, что не имеют возможности жить другой. А была бы возможность — все бы сбежали с эльфом на единороге!

— Ну, я бы ещё подумал…

— Да о чём тут думать!

— Ну, будь эльфийка — ещё туда-сюда. Но эльф… Не знаю. Боюсь я, Танька, тех тёмных граней, что могут открыться в моей душе. Боюсь, столкнусь с ними — и не выдержат хлипкие основы моего разума. Рехнусь, да так и помру рехнувшимся.

— Опять ты похабщину какую-то думаешь.

— Всегда. Как иначе-то? Жить-то иначе как, я тебя спрашиваю? Вот то-то и оно.

Танька некоторое время молча обходила неровности окружающей среды. Потом принялась развивать тему.

— Ну вот, ты. Ты же попал в мир, который для тебя — волшебный. Ты же обратно не хочешь?

— Как бы тебе сказать…

— Вот как есть — так и говори, и без каламбуров твоих.

— Ну, нет, не хочу.

— Вот! Видишь? А ещё споришь.

— Но, во-первых, меня не эльф на единороге забирал, а некоторая рыжая воровка книг случайно спёрла. То есть, сознательного выбора я не делал.

— А если бы был выбор?

— История не знает сослагательного наклонения. А во-вторых, Татьяна Фёдоровна, ты нас с нормальными-то людьми не равняй. Не путай божий дар с яичницей.

Танька хихикнула.

— Это мы, что ли, божий дар?

— Да какой там… Яичница, самая натуральная. Болтунья и глазунья. Глазунья — ты, у тебя глаза большие и красивые. А я поболтать люблю, этого не отнимешь. Даже собеседники не всегда требуются.

Ещё немного помолчав, Танька спросила:

— Ты правда так думаешь?

— Насчёт яичницы?

— Что у меня глаза красивые.

— А. Ну, конечно. А чего там думать-то? Красивые — они и есть красивые, ежу понятно. Сие есть объективный факт.

Снова минутная пауза.

— Вадим Игоревич мне такого никогда не говорил.

— Ну, он, наверное, другое говорил.

— Он всё о себе да о себе. Про путешествия свои рассказывал. Про Париж и Лондон. Про Индию больше всего. Такая скукотища…

— Считай, что тебе повезло: фотографией он не увлекается. А если бы да — туши свет, бросай гранату. Вот был у меня друг, раз в командировку в Японию слетал. Прилетел обратно с террабайтовой флешкой, забитой фотоматериалом. И всё. Что к нему в гости придёшь, что он к тебе, что вдвоём к кому-нибудь — финал един. Всунет свою флешку в комп и начинает показывать фотографии. И рассказывает о том, что на фотографии. Говорит и показывает, говорит и показывает без умолку, в руках себя совершенно не держит человек.

— Какой ужас. И чем всё закончилось?

— Да морду ему набили.

— Зачем?

— Фотографии смотреть отказались, а он обидности говорить начал. Вот и приложили — по пьяному делу.

Воспитанная Танька ничего не сказала. Но я своим невоспитанным чувствительным внутренним ухом услышал, как она подумала: «Вот бы и Серебрякову тоже кто-нибудь…»

О том, что Серебряков пропал, Танька не знала, я это осторожно выяснил. И с Фёдором Игнатьевичем говорил, когда её не было. Пусть себе не знает. Может, он и не пропал вовсе. Лучше бы не пропал. Потому что если вдруг, то Танька переобуется мгновенно. Вобьёт в голову, что всё из-за её нехороших мыслей в адрес жениха, начнёт терзаться чувством вины. А когда похмельный Серебряков обнаружится в каком-нибудь борделе, по молодости и неопытности интерпретирует чувство вины, помноженное на радость от счастливой развязки, как любовь до гроба. И такая фиготень начнётся… Нет уж, надо это любой ценой предотвратить.

Как будто кто-то меня вообще спрашивает, и от меня что-то будет тут зависеть, ну да, ну да. Ладно, что уж, помечтать нельзя. Ну, просто не люблю я мезальянсы. Или адюльтеры? Вечно их путаю. Может, просто надо жанр сменить и начать читать что-нибудь другое. Сплаттерпанк, например, или братьев Гримм… Впрочем, это, кажется, одно и то же.

Пока я думал, ведя с собой насыщенный и крайне интеллектуальный диалог, мы вышли на смутно знакомую тропу.

— О! — обрадовался я. — Так это уже почти на месте?

— Да. Что-то мне как-то…

— Жутко?

— Нет, наоборот. Прозаично.

— В смысле?

— Не верю, что произойдёт чудо. Ощущаю пустоту внутри и полнейшее разочарование.

— А. Да это фигня. Взрослеешь просто. Пройдёт.

— Скоро?

— Лет через семьдесят-восемьдесят как рукой снимет.

— Фр на тебя, Саша. Вот фр просто и всё тут. Пойдём назад.

Танька остановилась.

— Ты серьёзно, что ли?

— Угу. Не хочу никаких фамильяров. Это как с той шляпкой…

— Какой такой шляпкой?

— Когда мамы не стало, мне в тот год так грустно было… А потом вдруг увидела в витрине шляпку. Так её захотелось — жуть. Выпросила у папы. Купил. Я её раз надела — и в кладовку забросила. Да всё равно ты не поймёшь…

— Всё я понимаю. — Я осторожно приобнял загрустившую недородственницу. — Но шляпа — это фигня. А фамильяр — то совсем другое. Важная вещь.

— Думаешь?

— Уверен на все сто процентов.

— Вряд ли в моём теперешнем состоянии на мой зов откликнется фамильяр…

И тут из тёмной чащи послышался вой.

Танька на секунду замерла. Потом затряслась, прижалась ко мне так, будто пыталась стать моей сиамской близняшкой.

— Ч-ч-что это? — спросила она, стуча зубами.

— Знать не знаю, какие у вас тут фэнтезийные твари существуют. Оборотни?

— Нет здесь оборотней!

— Ну, значит, не оборотни… Вообще, странно звучит. Неоднозначно. Ты не находишь?

— Как ты можешь спокойно рассуждать⁈ Нас сейчас сожрут!

— Да ладно. Может быть, ещё и не сожрут. Да мы сами кого хочешь сожрём!

Танька плохо подбадривалась. Её продолжало трясти. А я прислушивался к вою и, несмотря на то, что Танька создавала помехи, начал кое-что понимать. Вой этот был скорее скулежом какого-то большого, но очень несчастного существа. С одной стороны, это обнадёживало: тот, кто скулит от несчастности, вряд ли будет жрать тебя живьём. С другой же стороны возникал вопрос: а кто обидел этого большого и несчастного?

— Крч, — произнёс я, избежая гласных во имя краткости, — я предлагаю пойти посмотреть.

— С ума сошёл⁈

— Не до конца. Сама посуди: разве это поступок мудрого человека — оставлять страх за спиной? Это ж потом кошмары сниться будут, покой нарушится… Бр-р-р. Психотравма, в общем. Придётся за большие деньги у психолога под гипнозом в эту ночь возвращаться и прорабатывать. Оно нам надо? Люди мы небогатые. Так что пока мы бесплатно здесь — айда смотреть.