Фома кивал, пытаясь запомнить, но я видел, что детали ускользают. Ничего, чертежи всё объяснят.

— А я, Егор Андреевич, могу взять на себя организацию сбыта, — вклинился Игорь Савельевич, с надеждой на моё одобрение. — Если производство вырастет до нескольких тысяч банок в месяц, я найду покупателей не только в Москве и в Петербурге, но и в Киеве. Создам сеть. Буду возить партиями, регулярно. Организую прохладные склады, чтобы товар не залёживался.

— Хорошо, — согласился я. — Но с одним условием. Приоритет — военные заказы. Если военное ведомство даст заказ на консервы для армии, он выполняется в первую очередь. Коммерческие поставки — во вторую. Договорились?

Игорь Савельевич на мгновение поморщился — купцу всегда жалко упускать прибыль, — но кивнул:

— Договорились. Дело государственное, понимаю.

Мы ещё немного обсудили детали — цены, сроки, логистику. Фома записывал основные моменты в свою потрёпанную записную книжку, Игорь Савельевич делал пометки в аккуратном гроссбухе. Я видел, что дело двигалось, механизм работал, каждая шестерёнка вращалась, как задумано.

Но тут Игорь Савельевич отложил перо, посмотрел на меня с хитрецой, и я увидел, как в его глазах загорается тот особый блеск — верный признак коммерческой идеи:

— Егор Андреевич, а можно ещё один вопрос задать? Не по консервам, а по другому делу?

— Спрашивайте, — разрешил я, интригуясь.

Он откашлялся, поправил ворот кафтана:

— Вот купцы шепчутся, что вы телеграф этот ваш построили. Слова по проволоке гоняете. Я на демонстрации не был, но слышал от людей — говорят, чудо настоящее. Из Тулы в Москву сообщение за минуты доходит. Это же живая река денег!

Он подался вперёд, и глаза его заблестели азартом:

— Вот смотрите. Я торгую зерном, пенькой, железом. Цены в Туле одни, в Москве — другие, в Нижнем Новгороде на ярмарке — третьи. Пока я узнаю, что в Москве цена на пшеницу подскочила, пока обоз соберу, пока довезу — цена уже упасть может. Или, наоборот, повезу товар, а там его и так завались. Риск, убытки, время потерянное.

Я кивнул, слушая внимательно. Игорь Савельевич озвучивал то, что в моём времени было основой биржевой торговли. Информация — это деньги. Самые быстрые деньги.

— А если бы я мог узнать цену в Москве не через три дня, а через минуту? — продолжил он, понизив голос с драматическим эффектом. — Представляете, Егор Андреевич? Я сижу здесь, в Туле, получаю весточку по вашей проволоке: «В Москве мука подорожала на гривенник». Я тут же скупаю всё здесь и отправляю обоз. Я буду всегда на шаг впереди конкурентов. Всегда!

Фома слушал, открыв рот. Для него, тоже купца, такие скорости были в новинку, но коммерческую жилку это задело мгновенно.

— И не только цены! — распалялся Игорь Савельевич. — Договоры заключать, о наличии товара узнавать, векселя подтверждать! Егор Андреевич, да купцы за такую возможность золотом платить будут! Если вы протянете линию до Москвы, а потом до Нижнего, до Петербурга… Создайте коммерческую сеть, Егор Андреевич. Пустите нас, торговых людей, к вашей проволоке. Мы вам такую пошлину платить будем за каждое слово, что никакие казённые заказы не нужны станут.

Я смотрел на него и видел рождение телекоммуникационного бизнеса. Он был абсолютно прав. В будущем телеграф станет кровеносной системой экономики. Но сейчас…

— Идея ваша, Игорь Савельевич, правильная, — медленно произнёс я, взвешивая каждое слово. — И мыслите вы масштабно, по-государственному, я бы сказал. Но есть одно «но».

— Какое же? — насторожился купец.

— Сейчас телеграф — это стратегическое оружие, — я постучал пальцем по столу для усиления фразы. — Линия принадлежит государству. Охраняется казаками и жандармами. Каждая передача — под контролем военных. Иван Дмитриевич и слышать не захочет о том, чтобы по проводам, где идут секретные приказы, передавали цены на овёс или поздравления с именинами.

Игорь Савельевич сник, но только на секунду.

— Так ведь война не вечна, Егор Андреевич. И приказы не каждую минуту идут. Проволока-то висит, есть не просит.

— Верно, — согласился я. — И я уже думал об этом. Мы не можем сейчас строить отдельную коммерческую сеть — на это нет ни сил, ни ресурсов, да и разрешения мне никто не даст. Но…

Я сделал паузу, видя, как они оба подались вперёд, ловя каждое моё слово.

— Когда линия до Москвы будет закончена и протестирована, когда военные наиграются и поймут, что канал связи большую часть времени простаивает… Вот тогда можно будет говорить о выделении «эфирного времени».

— Эфирного? — не понял Фома.

— Свободного времени, — пояснил я. — Например, час утром и час вечером, когда линия свободна от казённых депеш, мы можем принимать частные и коммерческие сообщения. За очень, очень хорошую плату. Аргумент будет простой: содержание линии стоит денег, так пусть купцы помогают казне эти расходы покрывать.

Глаза Игоря Савельевича снова загорелись:

— Это дело! Это разговор! Даже пары часов в день хватит, чтобы узнать главные новости с рынка. Казна убытка не любит, а тут — чистая прибыль из воздуха.

— Но это дело будущего, — остудил я его пыл, поднимая предостерегающий палец. — Сначала мы должны закончить стройку. Сдать линию военным. Доказать её надёжность. И только потом, когда система заработает как часы, я смогу пойти к Ивану Дмитриевичу с предложением о коммерческом использовании. Думаю, этот довод он поймёт.

— Золотые слова! — воскликнул Игорь Савельевич, потирая руки. — Когда хоть какие-то новости будут — сразу же мне сообщите. Ну а я уж найду заинтересованных лиц с обеих сторон вашего этого телеграфа.

— Вот и договорились, — я поднялся, давая понять, что аудиенция подходит к концу, хоть и в дружеском ключе. — А ты, Фома, в Уваровке с людьми наращивайте производство консервов. Готовьтесь к большим объёмам. А вы, Игорь Савельевич, прикиньте пока, какие города нам важнее всего связать в будущем. Составьте список, подумайте о тарифах. Когда придёт время — у нас должен быть готовый план.

— Будет сделано, Егор Андреевич! — Фома поднялся, крякнув, и пожал мне руку так, что кости снова хрустнули. — Ну, пора нам. Дела не ждут. Сегодня с Сашкой поиграюсь, а завтра с утра выезжаю обратно в Уваровку, передам всё Степану, начнём строить цех!

— Удачи, Фома, — я похлопал его по плечу. — И передавай от меня всем привет. Степану, Митяю, Петьке, Илье, бабам. Скажи, что я ими горжусь. После сбора урожая, объяви в деревне, что на этот год тоже от подати освобождаю.

Фома чуть не поперхнулся воздухом, но, улыбнувшись, сказал:

— Хорошее дело, Егор Андреевич. Передам обязательно.

Игорь Савельевич поклонился учтиво, надевая шляпу:

— И я благодарю, Егор Андреевич. Очень рассчитываю, что телеграф для коммерции всё-таки разрешат. Это было бы… это изменило бы всю торговлю в России!

Я проводил их до дверей, наблюдая, как они спускаются по лестнице — Фома тяжело, вразвалку, Игорь Савельевич лёгко и быстро, несмотря на возраст. Они ушли, оставив в кабинете запах хорошего табака и ощущение кипучей энергии.

Августовский дождь стучал в оконное стекло настойчиво, с какой-то рваной, нервной ритмичностью, словно кто-то невидимый и отчаявшийся выбивал морзянку на той, тёмной стороне ночи. Ветер завывал в печной трубе, бросая горсти воды в стекло, искажая и размывая отражение моего кабинета.

Я сидел в глубоком кресле у камина, вытянув ноги к огню. Тепло от берёзовых поленьев проникало сквозь рубашку, касалось кожи, но никак не могло согреть тот странный, липкий внутренний озноб, что поселился где-то под рёбрами ещё с обеда.

Дом спал, укутанный шумом непогоды. Машенька, утомлённая бесконечными хлопотами с Сашкой, уснула почти мгновенно, едва её голова коснулась подушки. Сын мирно сопел в своей колыбели — сытый, сухой и, надеюсь, счастливый.

Я смотрел на пляшущие языки пламени, перебирая в памяти события последних недель, как чётки.