— Ах ты ж, сука! — раздался голос Сеньки снаружи. Злой, сиплый. Видимо, я выбил ему дыхание. — Лягается, гад!

— Дай ему по хребту! — рявкнул Степаныч, спрыгивая с козел. Повозка качнулась.

Я понял, что все идет прахом. Двое злых мужиков. Мой бунт грозил быть коротким.

Степаныч заглянул внутрь.

— Ну, барин, — прорычал он. — Сам напросился.

Сильный удар кулаком в живот выбил из меня воздух. Я согнулся, хватая ртом воздух. Второй удар пришелся по ребрам.

— Хватит, Степаныч, помнешь товар! — вмешался отдышавшийся Сенька. — Свяжи его крепче, к лавке примотай!

Они навалились на меня вдвоем. Грубые руки дергали, вязали, затягивали узлы. Теперь я был прикручен к скамье так, что не мог пошевелить даже мизинцем.

— Топор нашел? — спросил Степаныч, тяжело дыша.

— Нашел.

— Руби давай. И так время потеряли.

Застучал топор. Мерные удары по дереву.

Я лежал, глотая злые слезы бессилия и боли. Ребра ныли, живот скручивало спазмом. Но голова прояснилась.

Они боятся. Они спешат. Они нервничают.

Но главное — я жив. Пока жив.

Стук топора прекратился.

— Готово! — крикнул Сенька. — Навались, оттащим верхушку!

Повозка снова тронулась. Мы ехали дальше, в неизвестность.

Небо на востоке начало сереть. Рассвет приближался.

Телега снова сбавила ход.

— Вон, огонек. Доехали.

— Слава богу.

Телега свернула с тракта, покатилась по еще более ухабистой дороге. Лес сгустился вокруг, ветви скребли по телеге.

Через несколько минут телега остановилась.

Шаги. Голоса — больше двух. Четыре? Пять?

— Привезли?

— Как заказывали. Целехонький.

— Живой?

— Живой. Правда, буянить пытался. Пришлось усмирить.

— Лишнего не наделали?

— Да пару синяков, не больше. Заказчик велел в целости.

— Хорошо. Выгружайте.

Меня вытащили из телеги грубо, как мешок с зерном. Руки схватили за плечи и потащили, не церемонясь. Я не сопротивлялся — экономил силы, пытался собрать информацию.

Сквозь мешковину на голове различал только смутные тени и проблески света. Рассвет уже занимался, серый и холодный. Слышал голоса — минимум четверо, может, пятеро. Говорили негромко, отрывисто. Русский язык, но без характерной тульской певучести. Откуда-то издалека.

Меня волокли, не давая ногам коснуться земли. Сапоги скребли по чему-то деревянному — порог, ступеньки, снова порог. Запах изменился. Ушла сырость и навозная вонь, пахнуло пылью, старым деревом и… воском? Да, точно, запах горящих свечей.

Меня швырнули на стул. Грубо, так, что позвоночник хрустнул, отозвавшись новой вспышкой боли в затылке. Чьи-то руки тут же примотали меня к спинке — быстро, не давая ни малейшего шанса дернуться. Судя по ощущениям — к спинке стула.

— Сидеть смирно, — процедил кто-то рядом. — Дернешься — башку проломим.

Я кивнул, насколько позволял мешок на голове. Сердце колотилось, но мозг работал холодно. Оценивал. Считал. Искал зацепки.

Шаги удалились. Дверь скрипнула, закрылась. Тишина. Потом — снова шаги. Другие. Легче. Увереннее.

— Снимай, — коротко бросил голос из темноты.

Мешок сдернули с головы рывком.

Свет ударил в глаза, слепящий после долгой темноты. Я зажмурился, заморгал, пытаясь привыкнуть. После многочасовой тьмы даже тусклый свет нескольких свечей резанул по глазам, как лезвие. Слезы выступили мгновенно.

Помещение было небольшим. Стены бревенчатые, закопченные. Потолок низкий, с балками. В углу — печь, едва теплящаяся. Окна плотно занавешены тяжелой тканью — ни лучика снаружи. Посреди комнаты — массивный, грубо сколоченный стол.

А за столом, в тени, едва освещенный желтым светом свечей, сидел человек.

Лица я не видел. Фигура была скрыта полумраком, но силуэт угадывался — среднего роста, сухощавый. Одет неброско, но добротно. Темный кафтан, без украшений. В руках он вертел какой-то предмет. Кажется, гусиное перо.

Рядом с дверью стояли двое. Те самые, что везли меня. Степаныч и Сенька. Сенька угрюмо сопел, держась за живот, Степаныч выглядел испуганным и старался не смотреть в сторону мужика за столом.

Мы молчали. Он меня разглядывал, я — его. Точнее, пытался разглядеть.

— Оставьте нас, — произнес человек за столом.

Голос был спокойным, размеренным, негромким. Пугающе спокойным. Но в нем чувствовалась власть. Не крик, не угроза — просто уверенность человека, привыкшего, что ему подчиняются. И язык — с едва уловимым оттенком. Не акцент даже, а скорее излишняя правильность произношения, какая бывает у иностранцев, выучивших язык по книгам, а не в живой беседе. Твердые согласные звучали чуть мягче, чем нужно. Даже эти два слова выдавали в нём иностранца.

— Но, ваше… господин, — замялся Степаныч. — Он буйный. Лягается.

— Я сказал — вон.

Тон не изменился ни на йоту, но Степаныч вздрогнул, как от удара хлыстом.

— Слушаюсь.

Они вышли, плотно прикрыв за собой дверь. Щелкнул засов.

Мы остались одни. Я и Тень.

Человек за столом чуть подался вперед. Свет качнулся, выхватив на мгновение острый подбородок и тонкие, сжатые губы.

— Егор Андреевич Воронцов, — произнес он, словно пробуя имя на вкус. — Молодой дворянин, изгнанный отцом в глушь, но сумевший за год превратить эту глушь в промышленный центр. Изобретатель. Спаситель градоначальника.

Он сделал паузу, слегка наклоняя голову.

— И, как говорят, человек, который умеет делать свет без огня.

Я молчал, глядя в сторону тени. Горло пересохло, язык казался чужим и распухшим. Голова все еще гудела, но страх отступал, уступая место холодному расчету. Это не бандиты. Бандиты требуют деньги срочно. Бандиты бьют, чтобы запугать. Этот человек изучает меня.

— Вы, должно быть, задаетесь вопросом, где находитесь и зачем здесь, — продолжил он. — Позвольте внести ясность. Вы в безопасном месте. Пока что. Что касается «зачем» — у меня к вам есть вопросы.

— У меня тоже, — хрипло выдавил я. — Кто вы? Чего хотите?

— Кто я — это не имеет значения, — спокойно отозвался он, отмахнувшись. — Назовите меня… заинтересованным лицом. Для вас я — человек, который держит в руках вашу жизнь. И жизнь вашей семьи, кстати. Что касается желаний — я хочу всего лишь беседы. Честной, откровенной беседы.

Упоминание семьи ударило под дых. Маша. Сашка.

— Беседы? — я усмехнулся, чувствуя, как запекшаяся кровь на губе трескается. — Обычно для бесед не похищают людей среди ночи.

— Обычно люди не делают того, что делаете вы, Егор Андреевич, — парировал он, и в голосе появилась нотка… интереса? Любопытства? — Обычные дворяне не превращают захудалую деревню в процветающее хозяйство за несколько месяцев. Обычные помещики не создают изобретения, которые меняют целые отрасли промышленности. Обычные люди не вытаскивают с того света умирающих, не изобретают оружие, которого не знала история.

Он подался вперед, и свет коптилки скользнул по его лицу. Я увидел на секунду — острые черты, темные глаза, седеющие виски. Лет пятидесяти, не больше. Лицо умное, жесткое.

— Вы, Егор Андреевич, не обычный человек. И это вызывает вопросы. Множество вопросов.

Холодок пробежал по спине. Это были не бандиты. Не конкуренты. Это было что-то другое. Что-то серьезное.

— Какие вопросы? — осторожно спросил я, стараясь выиграть время, собраться с мыслями.

— Во-первых, — он выпрямился, снова скрывшись в тени, начал медленно ходить по комнате, оставаясь в полумраке. — Откуда вы родом? И я имею в виду не «Москва» или «имение Воронцовых». Я имею в виду — откуда вы на самом деле. Откуда они у вас, эти знания?

Он встал и начал медленно ходить вдоль стола. Шаги мерные, неторопливые.

— Я навел справки. Во младенчестве вы учились дома, как и все дворянские недоросли. Французский, танцы, немного истории. Позже университет. Заграница. Но там вас выперли за разгул и гулянки. И вдруг — бах! Пневматика. Химия. Медицина, которая ставит на ноги безнадежных. Ничего не забыл? Ах, да — чудеса. По другому это не назвать. Разве что — колдовство. Но к вашему счастью, я в него не верю.