Напряжённая тишина в огромном зале стала абсолютной, осязаемой. Каждое моё слово падало тяжело, как удар кузнечного молота по наковальне.

— Но настоящее, глубокое знание всегда требует колоссального труда. Упорного, ежедневного, подчас изматывающего до предела труда, отказа от развлечений и лени. Здесь, в этих стенах, вам неизбежно придётся учиться так напряжённо и много, как вы никогда прежде не учились за всю свою жизнь. Вам придётся непрерывно думать, экспериментировать, неизбежно ошибаться и мужественно начинать заново, не сдаваясь. Я абсолютно уверен — не все из вас дойдут до самого конца этого трудного пути, не все выдержат испытания. Многие сдадутся на полпути, отсеются. Но те немногие, кто всё-таки дойдёт до выпуска, пройдя через все трудности — именно они станут настоящей солью земли русской, элитой нации, её гордостью и опорой.

Я выпрямился во весь рост, глядя студентам прямо в глаза с искренней верой.

— Я твёрдо верю в вас, друзья! Я искренне верю всей душой, что среди вас, сидящих сегодня здесь, обязательно есть будущие великие изобретатели, которые создадут машины, о которых мы сегодня даже не смеем мечтать в самых смелых фантазиях! Я верю, что среди вас есть те уникальные люди, кто построит огромные заводы, которые легко затмят своей мощью лучшие, передовые предприятия всей Европы! Я верю, что все вместе, объединив усилия, мы обязательно сделаем Россию по-настоящему великой державой, сильной, процветающей и уважаемой!

Я сделал решительный шаг назад от трибуны, завершая речь.

— Добро пожаловать в Тульскую Техническую Академию, друзья мои! Работайте не покладая рук! Учитесь прилежно и жадно! Творите смело и дерзко! Во благо нашего любимого Отечества!

Аплодисменты взорвались, как раскаты грома, отражаясь эхом по улице. Студенты дружно вскочили с мест, хлопая самозабвенно и громко. Я отчётливо видел слёзы на взволнованных лицах некоторых молодых людей — искренние слёзы переполняющей гордости, светлой надежды на будущее, твёрдой веры в себя и свои силы.

Ричард ворвался в мой кабинет без стука, что само по себе было из ряда вон выходящим событием — он всегда отличался безупречными манерами и соблюдал приличия. Но сейчас его лицо горело таким энтузиазмом, что глаза буквально светились, а обычная сдержанность куда-то испарилась.

— Егор Андреевич! — выдохнул он, прижимая к груди толстую папку с бумагами. — Мне нужно срочно с вами поговорить. Это важно. Очень важно.

Я оторвался от чертежей нового токарного станка, которые изучал последние полчаса, и поднял на него глаза, массируя переносицу. Плечо уже почти не беспокоило — рана зажила на удивление быстро и чисто, оставив лишь тонкий розоватый шрам.

— Проходи, Ричард, — кивнул я, указывая на кресло напротив. — Садись. Что стряслось?

Он не сел. Вместо этого развернул папку прямо на моём столе, расталкивая чертежи в сторону, и начал лихорадочно выкладывать листы, исписанные его мелким, чётким почерком.

— Помните нашу беседу о полевой медицине? — заговорил он быстро, с сильным акцентом, который всегда усиливался, когда он волновался. — Когда я предложил идею передвижных хирургических бригадах для армии?

— Помню, — подтвердил я, вспоминая тот разговор. Это было ещё до моего похищения, в один из вечеров, когда мы с Ричардом обсуждали применение эфирного наркоза в военно-полевых условиях. — Ты говорил, что большинство раненых умирают не от самих ранений, а от того, что помощь приходит слишком поздно.

— Именно! — он ударил ладонью по столу, заставив чернильницу подпрыгнуть. — Именно поэтому! Видите ли, Егор Андреевич, военная медицина — это просто катастрофа, настоящий кошмар. Раненого с поля боя тащат на руках или в обозной телеге версты, иногда десятки верст, до ближайшего стационарного госпиталя где-нибудь в тылу. По разбитым дорогам, трясёт его так, что раны открываются, кровотечение усиливается. Многие просто умирают в пути от болевого шока или потери крови, не доехав до врача. А те, кто доезжает — попадают к хирургам через шесть, восемь, а то и двенадцать часов после ранения. За это время любая рана загрязняется, начинается воспаление, а там и гангрена не за горами.

Он схватил один из листов, ткнул пальцем в цифры.

— Я проанализировал статистику из последних военных кампаний — французских, австрийских, прусских. Везде одна и та же картина: от ран умирает примерно каждый третий раненый. Треть, Егор Андреевич! А ведь большинство из них можно было бы спасти, если бы помощь пришла вовремя! Если бы можно было прооперировать человека прямо на поле боя или неподалёку, в течение первых минут или хотя бы часа после ранения, пока рана ещё свежая и чистая!

Я слушал внимательно, уже понимая, куда он клонит. Идея была логичной и очевидной — если гора не идёт к Магомету, Магомет должен идти к горе. Если раненых нельзя быстро доставить к врачам, нужно доставить врачей к раненым.

— И что ты предлагаешь конкретно? — спросил я, наклоняясь вперёд. — Палатку с инструментами возить за армией?

— Не просто палатку, — он покачал головой, разворачивая большой лист с набросками. — Полноценный передвижной хирургический кабинет! Смотрите, я всё продумал. Специальная повозка, большая, крытая, на хороших рессорах — чтобы тряска была минимальной. Внутри — операционный стол с креплениями для пациента, чтобы он не сползал при движении. Стеллажи с инструментами — скальпели, пилы, зажимы, иглы, шовный материал. Запас стерильных бинтов и тряпок. Ёмкости с чистой водой и спиртом для обработки. И самое главное — большой запас эфира в герметичных ампулах, которые делает ваш мастер Митяй, и аппарат для его подачи.

Я взял чертёж, внимательно изучая. Ричард действительно продумал многое — от системы вентиляции повозки до крепления инструментов, чтобы они не гремели и не падали при езде по ухабам.

— Сколько человек экипаж? — спросил я.

— Минимум трое, — он поднял три пальца. — Хирург, его ассистент и санитар. Идеально — четверо, если добавить ещё одного санитара для переноски раненых. Плюс кучер, конечно. Нужны быстрые лошади — четвёрка хороших, выносливых коней, способных быстро доставить повозку к месту боя и так же быстро увезти оттуда в безопасное место.

— А как насчёт безопасности самой бригады? — я нахмурился, представляя картину. — Вы собираетесь оперировать под пушечным огнём?

— Нет, разумеется нет, — он покачал головой. — Мы будем действовать сразу за линией фронта, в относительно безопасной зоне. Раненых будут выносить с передовой обычные носильщики или легкораненые товарищи, доставлять к нашей повозке. Мы принимаем самых тяжёлых, тех, кому критически необходима немедленная операция — остановить кровотечение, извлечь пулю или осколок, ампутировать раздробленную конечность. Делаем только то, что спасёт жизнь в ближайшие часы. Остальное — уже в стационарном госпитале.

Логика была железной. Я представил, как это могло бы работать на практике. Бой. Грохот пушек, дым, крики. Раненые падают. Но вместо того, чтобы лежать часами, истекая кровью в ожидании, пока их доставят в тыловой госпиталь за десятки вёрст, их выносят всего на несколько сотен шагов назад, к повозке. Там ждёт хирург с инструментами и наркозом. Пятнадцать минут — и пуля извлечена, артерия перевязана, рана зашита. Человек спасён.

— Это может работать, — медленно сказал я. — Теоретически это может спасти многие сотни жизней. Но есть проблемы.

— Я знаю, — кивнул Ричард. — Главная проблема — ресурсы. Нужны деньги на постройку повозок, на закупку инструментов, на подготовку врачей. Военное ведомство вряд ли само выделит средства на такую новую, непроверенную идею. Генералы консервативны, они привыкли к старым методам.

— Но есть и другой путь, — сказал я, уже прикидывая в уме. — Иван Дмитриевич. Если подать это как вопрос государственной важности, как способ сохранить боеспособность армии перед грядущей войной с Францией — он поддержит. А через него можно выйти на императорский двор, на военное министерство. Тем более, я уже говорил ему о подобном нововведении и он уже тогда был со мной согласен.