Пробуждение было отвратительным. Не тем мягким выходом из сна, когда сознание лениво возвращается в тело, а рывком — словно меня выдернули со дна колодца прямо на яркий свет. Только света не было.

Боль пришла первой — тупая, пульсирующая, разливающаяся от затылка по всему черепу волнами, синхронными с ударами сердца. Каждый удар отдавался в висках, в глазницах, словно кто-то методично вбивал гвозди в мозг. Казалось, там, под черепом, поселился маленький кузнец, который без устали дубасил молотом по наковальне.

Я попытался застонать, но звук застрял где-то в горле, превратившись в невнятное мычание. Кляп. Грубая ткань, пропитанная чем-то едким и горьким — старой пылью и грязью — намертво стягивала челюсти, впиваясь в уголки рта.

Попробовал пошевелиться — тело не слушалось. Руки скручены за спиной так туго, что пальцы онемели, покалывая тысячей иголок. Ноги тоже связаны. Веревка впивалась в лодыжки, грубая, колючая. Пеньковая, судя по ощущениям. Дешевая и прочная.

Открыл глаза. Тьма. Абсолютная, плотная, давящая на глазные яблоки. Ни проблеска, ни намека на свет. Паника царапнула когтями по нервам — меня ослепили? Нет. Секунду спустя до сознания дошло: мешок на голове. Плотный, душный мешок из грубой мешковины, пахнущий овсом и конским потом. Что-то тяжелое лежит сверху, накрыв с головой.

Воздух был спертым, душным, горячим от моего собственного дыхания, пропитанным запахами: затхлость старого дерева, конский навоз, сырость, металлический привкус собственной крови. Я кое-как сглотнул, чувствуя, как вкус меди во рту усилился.

Под спиной что-то твердое, неровное, покачивающееся. Дерево. Доски. А еще — ритмичная тряска, скрип, звук колес на неровной дороге. Стук копыт, шуршание колес по грунту. Телега. Меня везут.

Холод. Проникающий, сырой холод, который полз от земли, просачивался сквозь одежду, заставляя мышцы непроизвольно сжиматься. Я лежал на боку, скрючившись, как эмбрион, пытаясь сохранить хоть немного тепла. Бесполезно. Дрожь шла изнутри, мелкая, изматывающая.

Мысли были вязкими, медленными, словно тонули в патоке. Что произошло? Память услужливо подкинула последние кадры: переулок, темнота, шаги за спиной, которые я услышал слишком поздно. Удар. Вспышка. Второй удар… Темнота. Профессионалы. Действовали четко, быстро, без лишних слов. Меня оглушили, связали и увезли так эффективно, что я даже не успел толком оказать сопротивление.

«Идиот, — зло подумал я про себя. — Самоуверенный кретин. Захотелось прогуляться? Проветрить голову? Захар был прав. Я идиот».

Гнев вспыхнул, острый и горячий, прожигая туман в голове. На себя. На тех, кто это сделал. Но гнев не помогал. Нужна была ясность.

Я постарался успокоиться, заставил себя дышать медленнее, глубже, несмотря на кляп. Паника — враг. Паника съедает разум, превращает человека в животное. Мне нужна голова. Ясная, холодная голова.

Судя по тряске, мы ехали не по мостовой. Брусчатку я бы узнал по характерному дробному стуку. Здесь же колеса мягко перекатывались, иногда подпрыгивая на ухабах. Грунтовка. Значит, мы уже за городом.

Как долго я был без сознания? Час? Два? Больше? Если меня похитили вечером, а везут до утра… значит, уже могли увезти на десятки верст от Тулы.

Кто? Зачем?

Варианты начали всплывать, выстраиваясь в ряд.

Конкуренты. Те, кто проиграл из-за моих новшеств. Купцы, которых мы обошли по качеству и цене. Мастера, чьи изделия перестали покупать. Но похищение? Это не их методы. Они скорее заказали бы убийство — быстро, грязно, где-нибудь в той же темноте. Зачем возиться с пленением?

Политические противники. Кто-то из дворян, недовольных возвышением выскочки-Воронцова? Но у меня не было серьезных врагов при дворе.

Иностранные агенты. Вот это уже серьезнее. Мои изобретения — пьезоэлектрические замки, пневматические приводы, эфирный наркоз, лампы — все это давало России технологическое преимущество. Французы? Англичане? Они могли захотеть либо убрать меня, либо… выведать секреты. Но для этого я должен быть жив. Пока жив.

Тайная канцелярия. Ледяная мысль. Иван Дмитриевич знал обо мне слишком много. Но нет. Если бы ему понадобилось взять меня под контроль, он бы сделал это иначе — через рычаги давления, через семью, через Машу. Не через уличное похищение.

Тогда кто?

Итак. Факты.

Факт первый: меня похитили профессионалы. Значит, за этим стоит организация с ресурсами и планом.

Факт второй: я еще жив. Значит, либо везут туда, где собираются убить тихо, либо я нужен живым. Для допроса, для выведывания секретов, для шантажа.

Факт третий: я связан, но не покалечен. Пальцы онемели, но двигаются. Ноги тоже. Кости целы. Меня берегут. Или просто не успели покалечить.

Факт четвертый: время работает против меня. Чем дальше от Тулы, тем сложнее будет спасение, если оно вообще придет.

Тревога за семью впилась в сердце когтями. Маша. Она сейчас дома, с Сашкой. Спит? Или уже заметила, что меня нет? Захар хватился? Поднял тревогу?

Нет. Захар — старый солдат, параноик по призванию. Если я не вернулся к полуночи, он уже бегает по городу, поднимает охрану, стучится к градоначальнику. Значит, спасательная операция может начаться через несколько часов. Если вообще поймут, что меня похитили, а не убили. Если найдут следы. Если…

Слишком много «если».

Я не мог полагаться на спасение. Нужно было думать о самоспасении.

Нужно было оценить свое положение точнее. Я попытался пошевелиться, насколько позволяли путы. Руки за спиной, запястья туго стянуты. Узел… где-то на пояснице. Попробовал сжать кулаки, разжать. Пальцы плохо слушались, но двигались. Онемение от передавленных сосудов, но не критичное. Еще не критичное.

Веревка на ногах… попробовал согнуть колени. Получилось, но едва. Щиколотки стянуты намертво, несколько оборотов, узел где-то сбоку. Пеньковая веревка, толстая, в палец толщиной. Развязать голыми руками, да еще связанными — нереально. Перетереть? О что? О доски телеги? Потребуются часы. Часы, которых может не быть.

Я лежал неподвижно, слушая. Звуки были приглушенными, но различимыми.

Скрип колес. Ровный, монотонный. Дорога не слишком разбитая, значит, не проселок. Тракт? Вероятно.

Топот копыт. Две лошади, судя по ритму. Лошади шли ровно, без спешки. Не галоп, даже не рысь. Шаг. Значит, никуда не торопятся. Или берегут животных для долгого пути.

Голоса. Тихие, невнятные. Мужские. Двое? Трое? Говорили редко, отрывисто.

Сквозь ткань мешка и шум в ушах пробился приглушенный разговор.

— … тише гони, растрясешь груз, — голос был низким, хриплым. Русский, но с каким-то странным выговором.

— Да куда тише, Степаныч? — ответил второй, помоложе. — До рассвета надо к заставе успеть. А ну как разъезд?

— Не каркай. Разъезды все в городе, барина ищут. Шум там знатный поднялся.

Сердце екнуло. Ищут. Значит, Захар хватился. Значит, Иван Дмитриевич уже поднял на уши всю полицию. Это хорошо. Но это и плохо. Если похитители поймут, что кольцо сжимается, они могут избавиться от «груза». То есть от меня.

Двое на козлах — это точно. Есть ли кто-то внутри со мной? Я прислушался. Рядом никого не было слышно. Ни дыхания, ни шороха одежды. Похоже, я один в телеге.

Я попытался пошевелиться, насколько позволяли путы, елозя по доскам телеги. Деревянный пол скрипнул подо мной.

— Тшш! — шикнул тот, который Степаныч. — Шевелится.

Повозка замедлила ход, но не остановилась.

— Очухался, голубчик, — донеслось с козел. — Эй, барин! Лежи смирно, целее будешь. Нам велено доставить тебя в целости, но ежели буянить начнешь — приложим еще разок. Голова-то, чай, не казенная.

Угроза прозвучала буднично, без злобы. Просто констатация факта. Им заплатили за доставку, а не за комфорт пассажира.

Я замер. Буянить бессмысленно. Связанным, в мешке, против двоих — шансов ноль. Мое оружие сейчас — мозг.