— Прошу внимания, господа, — громко сказал я, садясь за передающий ключ. — Сейчас я отправлю это сообщение в Тулу. В здание академии, где сидят ваши коллеги. Там, на приёмной станции, дежурит мой помощник Николай Фёдоров. Он примет сигнал, запишет его и немедленно отправит ответ.

В комнате повисла тишина. Такая плотная, вязкая тишина, что было слышно, как жужжит муха, бьющаяся о стекло. Все взгляды были прикованы к моей руке.

Я положил пальцы на деревянную головку ключа. Глубокий вдох.

Так-так-тааак… Так-тааак…

Стук металла о металл разнёсся по комнате, резкий, ритмичный. Я выбивал буквы, превращая слова статского советника в серию электрических импульсов. Точка, тире, точка…

Г… В… А… Р… Д… И… Я…

Я будто чувствовал, как ток бежит по проводам. Через леса, через овраги.

…Н… А… Р… А… С… С… В… Е… Т… Е…

Никто не дышал. Генерал Давыдов подался вперёд, сжав эфес сабли. Иван Дмитриевич стоял неподвижно, но глаза его цепко следили за каждым моим движением.

Я закончил передачу фразы и добавил в конце код запроса ответа. Убрал руку с ключа.

— Передано, — сказал я в тишину.

Корф посмотрел на свои часы:

— Прошло полторы минуты. Теперь ждём? Сколько? Пока курьер доскачет обратно?

— Смотрите на приёмник, — тихо сказал Александр Зайцев.

Все повернули головы к аппарату на другом конце стола. Бумажная лента медленно ползла, чистая и белая.

Секунда. Две. Три.

Вдруг пишущий стержень дрогнул. Щёлк! Щёлк-щёлк!

Звук был тихим, но в этой тишине он прозвучал как выстрел. Стержень начал отбивать ритм, оставляя на бумаге чёткие чернильные зигзаги.

— Принимаю! — голос Александра сорвался на фальцет, но он тут же взял себя в руки. — Идёт ответный сигнал! Чёткий, сильный!

Он схватил ленту, которая выползала из аппарата, и начал читать вслух, переводя на лету:

— «П… Р… И… К… А… З… П… О… Н… Я… Т…»

Генерал Давыдов охнул. Корф застыл с открытым ртом, забыв закрыть крышку часов.

— «…Г… В… А… Р… Д… И… Я… Г… О… Т… О… В… А…» — продолжал читать Александр, и его глаза сияли таким торжеством, что на него больно было смотреть. — «…К… О… Н… Е… Ц… С… В… Я… З… И…»

Аппарат замолк. Лента остановилась.

Прошло, может быть, десять секунд полного оцепенения. Люди в мундирах и сюртуках смотрели на бумажную полоску так, словно это было письмо от Господа Бога, упавшее с небес.

Шестьдесят вёрст. Туда и обратно. За три минуты.

— Невероятно… — прошептал один из московских профессоров, протирая пенсне дрожащей рукой. — Это просто невероятно. Пространство… оно исчезло.

Генерал Давыдов медленно подошёл к столу. Взял ленту, посмотрел на загадочные значки, потом на Александра, потом на меня.

— Егор Андреевич, — голос его был хриплым. — Вы понимаете, что вы сейчас сделали?

— Понимаю, ваше превосходительство, — ответил я, поднимаясь. Ноги были ватными, но я стоял прямо. — Мы дали русской армии возможность видеть и слышать на любом расстоянии.

— Это меняет всё, — генерал резко повернулся к чиновникам из Петербурга. — Вы видели? Вы осознали? Если бы у нас была такая штука под Аустерлицем… Если бы я мог знать, что происходит на флангах, за минуту, а не за час…

Корф молчал. Он всё ещё смотрел на аппарат, и в его глазах скептицизм медленно, неохотно уступал место страху. Страху перед новым, непонятным, но неоспоримо могущественным.

Иван Дмитриевич отделился от стены. Он подошёл ко мне, и я снова увидел на его лице не просто вежливую маску, а искреннюю, глубокую эмоцию. Это была смесь гордости и какого-то хищного удовлетворения.

Он протянул руку, и рукопожатие его было железным.

— Поздравляю, Егор Андреевич, — сказал он громко, так, чтобы слышали все. — Сегодня вы не просто передали слова. Вы передали победу. Это стратегическое оружие, равного которому нет ни у одной державы мира. И оно — в наших руках.

— Спасибо, Иван Дмитриевич, — ответил я, чувствуя, как отпускает напряжение.

— Я немедленно отправляю курьера к Императрице, — заявил генерал Давыдов, ударив кулаком по ладони. — Это нельзя откладывать. Финансирование, расширение линии до Москвы, потом до Петербурга… Чёрт возьми, мы должны опутать этой проволокой всю империю!

В тесном помещении станции поднялся шум. Все заговорили разом. Скептики превратились в энтузиастов, профессора спорили о физической природе явления, военные обсуждали тактику.

Я посмотрел на Александра. Он стоял у аппарата, уставший, взмокший, но абсолютно счастливый. Мы переглянулись и улыбнулись друг другу. Мы сделали это. Мы победили расстояние.

Эйфория после успешной демонстрации телеграфа медленно уступала место привычной, тягучей усталости. Генералы и чиновники разъехались, увозя с собой доклады для Петербурга, а мы остались с километрами проводов, требующих постоянного надзора, и горой планов, которые теперь нужно было воплощать в жизнь.

Я сидел в кабинете, просматривая сметы на расширение линии до Серпухова, когда внизу послышался знакомый громоподобный голос, от которого, казалось, даже оконные стёкла начинали вибрировать в рамах.

— Принимай гостей, Тула-городок! Да не с пустыми руками, а с прибытком!

Дверь распахнулась, и на пороге возник Фома. Следом за ним, сдержанно улыбаясь и снимая шляпу с широкими полями, вошёл Игорь Савельевич — в добротном купеческом кафтане тёмно-синего сукна, расшитом по краям золотой тесьмой.

— Егор Андреевич! — Фома шагнул ко мне, раскинув руки для объятий. — Слышали, слышали уже! Весь город гудит! Говорят, вы молнию оседлали и заставили её письма носить! Поздравляю с победой!

Я поднялся навстречу, искренне радуясь их визиту. В этом мире интриг и шпионских игр эти двое были островком надёжности и здравого смысла.

— Не молнию, Фома, а гальванический ток, — поправил я, пожимая его крепкую, как камень, руку, от которой едва не хрустнули мои костяшки. — Но суть ты уловил верно. И откуда узнали только⁈ Рад видеть вас обоих. Проходите, садитесь. Матрёна! Чаю нам, самого лучшего!

Игорь Савельевич пожал мне руку с уважительной осторожностью, словно боялся, что я теперь тоже под напряжением. Сам же окинул оценивающим взглядом мой кабинет, сам себе кивнул, переступая порог.

— Великое дело сделали, Егор Андреевич, — произнёс он серьёзно. — Я, признаться, думал, блажь учёная. А оно вон как обернулось. Купцы между собой шепчутся, что генерал Давыдов из Помахово ответ получил быстрее, чем успел трубку раскурить.

— Было такое, — кивнул я, приглашая гостей к столу. — Но давайте о земном. Как Уваровка? Как торговля?

Фома степенно уселся в кресло, которое жалобно скрипнуло под его весом, и выложил на стол объёмистую кожаную папку, развязывая тесёмки.

— Уваровка цветёт и пахнет, Егор Андреевич, — начал он, доставая несколько листов, исписанных аккуратным почерком Степана. — И не только навозом, уж простите за прямоту, но и деньгами. Народ работает так, что щепки летят. Помните, как мы начинали? Десяток покосившихся изб, огороды заросшие, народ голодный и злой? А теперь… — он всплеснул руками. — Теперь у нас уже сорок дворов! Сорок! Люди идут отовсюду — из соседних деревень, из дальних губерний. Слухи разошлись, что в Уваровке барин справедливый, земли хватает, работы полно, а жизнь сытая.

Он наклонился вперёд, понизив голос до заговорщического шёпота, хотя в кабинете кроме нас троих никого не было:

— Степан наш — молодец, надо сказать. Железный мужик. Всё по расписанию, всё по науке, как вы велели. Севооборот соблюдаем строго — где в прошлом году рожь была, там нынче клевер посадили, землю подкормить. Урожай, Егор Андреевич… — он покачал головой с восхищением. — Я в жизни такого не видывал. Вырос минимум вдвое! Не просто чуть-чуть, а именно вдвое, местами втрое! Амбары, которых, к слову, построили еще два — трещат от зерна! Пшеница такая густая пошла, колосья тяжёлые, зерно крупное. Продали излишки купцам тульским — деньги хорошие выручили.