Я шагнула на крыльцо. Тепло ударило в лицо плотной, ласковой волной. Дерево работало как мощный обогреватель. Оно излучало энергию, грея воздух вокруг себя. Я видела, как капли талой воды капают с крыши веранды — тепло доставало даже туда.

Я спустилась по ступенькам. Мои сапоги коснулись травы. Мягко.

Дерево словно почувствовало меня. Ветки качнулись, хотя ветра не было. Листья зашелестели: «Привет... привет...».

Я подошла вплотную. Протянула руку.

Кончики пальцев коснулись коры. Она была теплой, живой, слегка шершавой. Под ней бился пульс. Тук-тук. Тук-тук. В унисон с моим сердцем.

Оно узнало меня. Оно помнило мою кровь.

— Спасибо, — прошептала я, поглаживая ствол. — Спасибо, что не сдались.

Взгляд упал на гроздь ягод прямо перед моим лицом. Три тяжелые, налитые вишни.

Желудок предательски сжался, напомнив, что я не ела ничего нормального уже двое суток, кроме сухого пайка в дороге. А запах... от запаха ягод рот мгновенно наполнился слюной.

«Попробуй, — шептал инстинкт. — Это твое. Это для тебя».

Я осторожно сорвала одну ягоду. Плодоножка отделилась легко, с тихим хрустом.

Ягода легла в ладонь тяжелой, горячей каплей.

Я поднесла её к губам. Вдохнула аромат — сладкий, пьянящий, с легкой кислинкой. И надкусила.

Оболочка лопнула с легким щелчком.

И мой мир взорвался.

Это был не просто вкус. Это была вспышка. Словно я проглотила кусочек солнца. Густой, сладкий, терпкий сок брызнул на язык, обволакивая небо, горло, пищевод.

Это было так вкусно, что у меня перехватило дыхание.

Но дело было не только во вкусе.

Едва сок попал в желудок, по венам прокатилась горячая волна. Это была чистая, дистиллированная жизнь. Она ударила в голову, проясняя мысли. Она рванула к кончикам пальцев и ног, вымывая остатки холода.

Усталость, которая висела на мне тяжелым грузом, исчезла мгновенно. Словно кто-то щелкнул выключателем. Боль в мышцах? Нет её. Голод? Утолен одной ягодой. Дрожь? Я чувствовала, как внутри разгорается печка.

Я посмотрела на свою левую руку. Вчерашний порез от шипа терновника, который затянулся серебристым шрамом, теперь исчез совсем. Кожа была гладкой, чистой.

— Ох... — выдохнула я, прислонившись спиной к стволу. Меня слегка покачивало, как от бокала хорошего вина.

— Хозяйка! — голос Казимира был полон паники и благоговения. — Ты живая? Не отравилась? Это же магия! Нельзя есть магию!

Я открыла глаза. Домовой стоял на краю проталины, боясь ступить на траву. Он выглядел жалким: серый, пыльный, лохматый, дрожащий от холода. Его уши обвисли, хвост (которого якобы нет) поджат.

Он умирал вместе с домом. Я это видела теперь ясно. Без подпитки хозяйской силой домовые угасают.

Я сорвала еще две ягоды. Крупные, сочные.

— Иди сюда, Казимир, — позвала я.

— Не пойду! — он попятился. — Там горячо! Я привык к холоду!

— Иди сюда, я сказала! — в моем голосе прозвучала сталь. Не злость, а сила. Сила, которую дало мне дерево. — Это приказ.

Домовой пискнул, зажмурился и сделал шаг на траву. Ожидая боли, он втянул голову в плечи. Но вместо боли его лапы ощутили мягкость и тепло. Он открыл один глаз. Потом второй.

Он сделал еще шаг. И еще. Подошел ко мне, глядя на ягоды в моей руке как на бомбу.

— Съешь, — я протянула ему ладонь. — Это не яд. Это жизнь. Тебе нужно. Ты — Хранитель. Ты должен быть сильным, чтобы помогать мне.

Казимир недоверчиво понюхал ягоду. Его нос заходил ходуном.

— Пахнет... пахнет силой, — пробормотал он. — Как в старые времена. Но другой. Не холодной. Горячей.

Он осторожно взял ягоду когтистыми пальцами. И быстро, словно боясь передумать, закинул её в рот.

Чавк.

Он замер. Его глаза округлились так, что заняли половину лица.

— О-о-о... — протянул он.

И тут началась трансформация.

Это было похоже на ускоренную съемку. Серая, свалявшаяся шерсть на его боках вдруг распрямилась, налилась цветом, стала густой и блестящей, как у чернобурки. Плешь на макушке заросла мгновенно. Сгорбленная спина выпрямилась. Суставы хрустнули, расправляясь.

Даже его лохмотья, казалось, стали чище.

Через минуту передо мной стоял не дряхлый старичок-домовой, а существо, полное энергии. Шерсть лоснилась, уши торчали, как локаторы, а в глазах вместо вековой тоски плясали бесенята. Он даже стал казаться выше ростом.

Казимир ощупал себя лапами. Потрогал нос. Подпрыгнул на месте — легко, пружинисто, почти на метр вверх.

— Хвост! — взвизгнул он радостно. — Я чувствую хвост! Он чешется! Значит, растет!

Он рухнул передо мной на колени, прямо в траву, и уткнулся мохнатым лбом в мои сапоги.

— Хозяйка! Истинная! — затараторил он, целуя носки моей обуви. — Прости дурака старого! Я думал, ты очередная пустышка, на корм дому присланная. А ты... ты Источник! Ты Жизнь! Да я ради тебя... я этот дом вылижу! Я крыс в узелок завяжу и в Пустошь выкину! Я печь заставлю гореть, даже если дров не будет, на одном страхе моем гореть будет!

— Встань, Казимир, — я улыбнулась, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. Впервые за долгое время я была не одна. У меня появился союзник. Пусть маленький и лохматый, но преданный. — Печь мы растопим. И дрова найдем.

Я подняла голову и посмотрела на старую каменную стену, увитую сухим терновником. Вчера он казался мне насмешкой. Сегодня я видела в нем ресурс.

Тепло от «Алой Королевы» растопило снег и вокруг стены. Сухие ветки, валежник, старые доски, валявшиеся под снегом — все это оттаяло и высохло под магическим жаром дерева.

— Работаем, Казимир, — скомандовала я, чувствуя, как энергия ягоды требует выхода. Мне хотелось действовать. Мышцы звенели от силы. — Тащи корзину. Мы собираем урожай. А потом займемся отоплением.

***

Следующий час прошел в трудовом угаре.

Если бы Рэйвен сейчас увидел свою «немощную» жену, он бы упал в обморок. Я, закатав рукава платья (холода я больше не чувствовала, внутри меня работала ядерная печка), ломала сухие ветки терновника голыми руками.

Ягода дала мне не только тепло, но и физическую силу. Сучья толщиной в руку трещали и ломались, как спички. Я играючи набрала огромную охапку хвороста.

Казимир носился вокруг как наэлектризованный веник. Он таскал ветки в кухню, складывал их у камина, попутно успевая сметать вековую паутину своим внезапно отросшим (или просто распушившимся) хвостом.

— Гори! — приказал он камину, закидывая сухой терновник в топку.

И, о чудо, огонь занялся с первой искры. То ли дрова были идеально сухими, то ли магия Казимира, напитанная вишней, прочистила дымоход, но тяга появилась зверская. Огонь загудел, весело пожирая дерево. Черный дым сменился прозрачным, теплым маревом.

Кухня начала оживать. Тени попрятались по углам. Сырость отступала, шипя и испаряясь.

Но главным сокровищем были ягоды.

Я нашла на кухне старую плетеную корзину, вытряхнула из нее пыль и осторожно, как драгоценные камни, начала укладывать в нее вишни.

Я собирала не все. Оставляла большую часть на ветках — интуиция подсказывала, что на дереве они сохранятся лучше, чем в сорванном виде. Я набрала ровно столько, чтобы заполнить дно корзины.

Каждая ягода была тяжелой, теплой и слегка вибрировала.

— Это наш секрет, Казимир, — сказала я, накрывая корзину чистым (относительно) полотенцем. — Никто не должен знать про дерево. Для всех остальных здесь по-прежнему руины и холод. Ты понял?

— Могила! — гаркнул домовой, отдавая честь половником. — Кто сунется — глаза выцарапаю!

Я довольно кивнула.

Теперь у нас было тепло. Была еда (ягоды были сытными, одной штуки хватало, чтобы наесться). И была надежда.

Я подошла к бочке с водой, стоящей в углу. Лед в ней растаял. Я зачерпнула воды, умылась, смывая с лица сажу и копоть. Ледяная вода казалась приятной. Я посмотрела в осколок зеркала, прислоненный к стене.

Из зазеркалья на меня смотрела не изможденная, бледная тень с синяками под глазами, какой я была вчера.