Началась долгая словесная перепалка. Инсин, сохраняя ледяное спокойствие, апеллировал к законам чести, к воле отца, к тактической невыгодности преждевременного нападения. Бату же, наоборот, распалялся все больше, обвиняя брата в трусости, в сговоре с врагом, в предательстве. В какой-то момент, дойдя до точки кипения, Бату потерял контроль. Он перескочил через костер и, издав яростный рык, схватил Инсина за горло, вжимая его в ствол дерева.

— Ненавижу тебя! — прошипел он, и его лицо исказилось от безумия. — Все беды от тебя, папенькин сыночек! Проклятый ублюдок, связанный еще и каким-то шаманским пророчеством!

Его хватка усилилась. Инсин захрипел, пытаясь высвободиться. Нукеры Бату и пленные шаманы замерли, боясь пошевелиться.

— Я уничтожу тебя, Инсин! — рычал Бату, брызгая слюной. — Если не получилось в первый раз, получится сейчас! А потом я найду твою девчонку-шаманку, из-за которой ты, я уверен, и примчался сюда на всех парах! Использую ее так, как мне только вздумается, а потом, на глазах у всего ее племени, прикажу разорвать ее четырьмя лошадьми!

И в этот момент, когда его ярость достигла пика, воздух пронзил тонкий, смертоносный свист. Это была стрела. Она летела так быстро, что даже великий воин Бату не успел среагировать. К тому же, его рука была занята. Он попытался извернуться, но было поздно — стрела со свистом полоснула по его предплечью, унося с собой кусок ткани дорогого дээла и оставляя на руке зияющую, кровоточащую рану. Бату зашипел от боли, как разъяренная змея, и инстинктивно отпустил Инсина, схватившись за раненое предплечье. Тот, кашляя и хватая ртом воздух, поднял голову в сторону, откуда прилетела стрела.

И увидел ее. На краю поляны, в свете костра, стояла Кейта. Она вышла из тени леса, и в ее руках не было лука. Рядом, у ее ног, лежал колчан Каскила, оброненный им, когда его схватили. Одна стрела из этого колчана сейчас торчала в дереве за спиной Бату. Она словно сама вылетела из него и нашла свою цель. Словно ее направила воля, несгибаемая воля девушки, стоявшей напротив.

Ее лицо было спокойным, но в синих глазах горел такой холодный огонь, что от него, казалось, мог бы замерзнуть даже огонь костра. Во взгляде Инсина, когда он смотрел на нее, читалось все: огромное уважение, благоговение перед ее невероятной силой. И страх. Страх за нее. За то, что пришла сюда, еще и совершенно одна. Девушка уверенно шагнула вперед, в круг света. Кейта с презрением посмотрела прямо в налитые кровью глаза Бату.

— А теперь повтори то же самое, глядя мне в лицо, жалкий степной червь!

Слова Кейты ударили Бату сильнее, чем пущенная ею стрела. Мгновение он стоял, ошеломленный, глядя то на свою кровоточащую руку, то на дерзкую шаманку, посмевшую бросить ему, старшему сыну степного хана, вызов. А затем его лицо залила багровая краска, и он издал рев, полный такой ярости, что, казалось, от него содрогнулись деревья.

— Ах ты, ведьма! — взвыл он. — Убить ее! Убить всех шаманских прихвостней!!

Ни о каком перемирии, ни о каком приказе отца больше не шло и речи. Для Бату это стало личным делом. Его нукеры, верные, как псы, выхватили сабли и с дикими криками бросились на удаганку.

Началось ожесточенное сражение, и это был бой стали против магии. Инсин метнулся к пленным, пока все внимание было приковано к Кейте. Юноша полностью доверился ей. Девушка стояла в центре, что-то шептала себе под нос и вокруг нее закручивался вихрь первозданной силы. Один из нукеров, самый крупный, подбежал к лесной шаманке, занеся саблю для удара. Кейта даже не посмотрела на него — она лишь топнула ногой и земля под воином вздыбилась. Толстые, узловатые корни, как змеи, вырвались из-под земли, оплели его ноги и с силой дернули вниз. Воин рухнул на землю, выронив оружие, и остался лежать, запутанный в живых путах. Двое других попытались обойти ее с флангов. Кейта вскинула руку в сторону костра. Пламя, словно живое существо, послушно вытянулось, превратилось в огненный хлыст и ударило по нападающим, заставив их с воплями отскочить назад, прикрывая обожженные лица.

Бату, видя, что его люди в замешательстве, сплюнул и сам бросился на нее, его глаза горели ненавистью. Он был могучим воином, и его удар был страшен. Но Кейта не стала с ним сражаться, она выставила перед собой ладонь и тяжелая сабля Бату, не долетев до нее нескольких дюймов, замерла в воздухе, словно наткнулась на невидимую стену. Воин с яростью пытался продавить ее вперед, но тщетно.

— Что это такое⁈ — прорычал он, не веря своим глазам. Кейта сжала кулак и все мечи, что были в руках у нукеров, с громким звоном вырвались из их рук и полетели к ней, вонзаясь в землю у ее ног, создавая частокол из стали. Эта девушка разоружила их, даже не сдвинувшись с места!

В этот момент Инсин, воспользовавшись суматохой, подскочил к Каскилу и другим пленным и одним движением ножа разрезал его путы.

— Лук! — крикнул он, и дозорный тут же схватил свое оружие, оброненное у костра. Освобожденные не остались в долгу, двое остальных подобрали брошенные сабли и вступили в схватку с обескураженными нукерами. Это была битва, в которой силы были почти равны. Трое шаманов-охотников против пятерых нукеров. И две главные фигуры на этой доске — Бату, лишившийся своего меча, но все еще представляющий смертельную угрозу, и Кейта, вокруг которой бушевала сама природа. Старший сын хана, поняв, что на расстоянии ему не взять лесную колдунью, бросился на нее, пытаясь схватить в свои медвежьи объятия. Кейта отскочила, и порыв ветра, рожденный движением ее руки, отшвырнул его назад. Дочь Леса не убивала — она только калечила, обезоруживала, сбивала с ног. Корни хватали за ноги, порывы ветра толкали, земля уходила из-под ног. Сейчас она была хозяйкой этого места, и сам лес сражался на стороне девушки.

Инсин бесстрашно находился в самом эпицентре хаоса. И каждому становилось предельно ясно, на чьей он стороне. Юноша не нападал на людей своего брата, но каждый раз, когда один из нукеров прорывался к Каскилу или другому дозорному со спины, Инсин каким-то «случайным» образом оказывался на его пути, блокируя удар. Когда один из воинов Бату пытался поднять с земли брошенный меч, Инсин «неловко» спотыкался, толкая его и не давая дотянуться до оружия. Он не пролил ни капли крови своих соплеменников, но каждое его действие было направлено на защиту лесных шаманов. Он был предателем — предателем по крови, но верным своему сердцу. Каскил, стреляя из-за укрытия, видел все это. Он видел, как Сын Степи, рискуя собой, прикрывает его спину, и его сердце, полное недоверия, начало оттаивать.

Битва была долгой и ожесточенной, обе стороны едва ли уступали друг другу. Нукеры Бату были сильными и опытными воинами, но они были в гостях, на границе двух чуждых миров. А на стороне шаманов была сама природа, ведомая яростью пробудившейся дочери лесной богини. Наконец, когда двое нукеров были серьезно ранены, а остальные — измотаны и напуганы до смерти магией, которую они не могли ни понять, ни победить, Бату понял, что проиграл. Он с ненавистью посмотрел на Кейту, на своего брата-предателя, и отдал приказ, который дался ему тяжелее, чем любое поражение.

— Отступаем!

Бату подхватил одного из раненых, второй нукер — другого, и они бросились бежать в темноту, оставляя за собой двоих воинов, лежащих без сознания. Но не успели старший сын хана и остатки его отряда, подобно испуганным сусликам, скрыться в ночи, как из этой же темноты, перекрывая им путь к отступлению, выросли высокие, строгие силуэты. Десяток всадников, неподвижных, как каменные изваяния, возникли на краю поляны. Степняки на своих могучих конях, а во главе их, на своем вороном жеребце, сидел сам хан Хулан. Он прибыл, привлеченный шумом битвы, или… он все это время был здесь, наблюдая?

Хан медленно, как судья, въехал в круг света от костра. Он строго обвел взглядом поле боя: нукеров, оставшихся лежать на земле, растерянных шаманов, своего младшего сына, стоящего плечом к плечу с врагами. Наконец, его взгляд остановился на ней. На девушке, от которой все еще исходила аура запредельной, пугающей силы. И которая имела наглость отвечать на его взгляд с той же холодной уверенностью.