— Спасибо, Саян. — кивнула Кейта, принимая у него заготовки. — Теперь садись и уж постарайся, чтобы твои пальцы оказались проворнее твоего языка.

Юная шаманка разложила перед остальными все необходимое: острые костяные ножи для резьбы, мотки крашеных сухожилий, пучки сушеного можжевельника для окуривания.

— Задача простая. — почесав нос, начала она, голос девушки звучал ровно и уверенно, разгоняя утреннюю суету. — Каждый дозорный, что пойдет сегодня к южным кряжам, должен иметь при себе оберег. Мы вплетем в них силу духов-защитников. Алани, твои узлы должны запутать след врага. Тэмир, твоя задача — вложить в камень силу реки, чтобы он остужал горячие головы и придавал стойкости. Саян…

— Я могу вложить в медвежий коготь силу медведя, чтобы наши воины были свирепыми и рвали врагов на части! — не дав договорить девушке, произнес названный шаман.

— Нет. — спокойно выдохнув, прервала его Кейта. — Ты вложишь в коготь силу медвежьей хитрости. Чтобы наши дозорные умели прятаться и избегать боя, а не лезть на рожон. Нам сейчас нужна не свирепость, а мудрость.

Саян надулся, но спорить не стал. Он взял в свои большие, неуклюжие на вид ладони крошечный медвежий коготь и костяной нож, пытаясь вырезать на нем руну защиты.

— Кейта-эдьиий. — тихо спросил Тэмир, самый молодой из собравшихся здесь учеников, не отрывая взгляда от гладкого речного камня в своей руке. — А дух реки… он услышит меня? Я ведь еще ни разу не камлал по-настоящему.

— Дух не в ушах, а в сур. — мягко ответила Кейта, беря кедровую плашку. — Он почувствует твое намерение. Не пытайся приказать ему, Тэмир. Попроси. Говори с камнем так, будто это твой младший брат. Расскажи ему, зачем тебе нужна его помощь, поделись с ним своим теплом. Сила шамана не в том, чтобы повелевать, а в том, чтобы быть частью всего.

Она сама же последовала своему совету. Взяв нож, девушка начала вырезать на дереве знакомый родовой знак — стилизованную голову медведицы, оберегавшую их клан. Под ее пальцами дерево оживало. Удаганка не просто резала, она шептала, вкладывая в каждое движение частичку своей воли, своей просьбы к духам леса. Она просила их укрыть дозорных пологом из ветвей, сделать их шаги неслышными, как падение листа, а зрение — острым, как у орла.

Некоторое время они работали в тишине, нарушаемой лишь скрипом ножей и шелестом ветра в кронах.

— А они правда такие страшные, эти степняки? — вдруг нарушил молчание Тэмир. — Старики говорят, они рождаются на коне и умирают на нем. И что их стрелы могут пробить ствол лиственницы насквозь.

— Брехня. — буркнул Саян, едва не отрезав себе палец и тихо выругавшись под нос. — Лиственницу не всякий батас возьмет. А вот то, что они поголовно кривоногие от вечной скачки — это правда. И от них разит так, что волки в ужасе разбегаются!

— Саян! — одернула его Алани, не поднимая головы от своего сложного плетения.

— А что? Это не я придумал, все знают. Они боятся леса. Для них деревья — это стены, которые давят на них, не дают видеть небо. Они приходят, грабят и уходят в свою пыльную пустошь, — с жаром продолжил шаман.

Кейта слушала их вполуха. Она знала все эти истории, отец никогда не поощрял их. «Ненависть — это яд, который пьешь ты, в надежде, что умрет твой враг», — говорил он. — «Они — другой народ, с другой Ясой и другой правдой. Чтобы победить степняков, нужно понять их правду, а не выдумывать детские страшилки».

Юная шаманка закончила свой оберег. Маленькая медведица на кедровой плашке смотрела мудро и спокойно. Кейта обвязала ее красной нитью из сухожилий, завязав три узла — по одному для каждого из миров, чтобы защита была полной. В этот момент ее пальцы замерли. Нить, узлы, дерево… защита. А во сне — черный камень стрелы, расколотый сэргэ… разрушение.

«Один из них должен предать свой род…»

Кто он, абаасы его побери, этот воин с тоской в глазах? Такой же, как те, о ком сейчас с презрением говорил Саян? Неужели он действительно пахнет так, что разбегаются волки, и боится леса? Образ из сна был другим. В нем не было дикости. Была сила, равная ее собственной, только направленная в другую сторону. Как ветер, что гнет деревья, но не может вырвать их с корнем. И как корень, что держит дерево в земле, но не может управлять ветром.

— Готово. — шепот Алани вырвал ее из раздумий. Она протянула Кейте свои работы: искусно сплетенные из конского волоса браслеты с вплетенными в них крошечными перьями сойки-пересмешницы. Обереги, что собьют с пути, заставят врага плутать и слышать то, чего нет. Тэмир и Саян тоже закончили. Их обереги были проще, но в них чувствовалась вложенная сила. Кейта собрала все амулеты в кожаный мешочек.

— Хорошая работа. Отнесите их Ойгону, пусть раздаст тем, кто уходит в первый дозор.

Ученики, довольные выполненным заданием и своей важностью, гурьбой направились к старейшине. Кейта же осталась у сэргэ. Она посмотрела на юг, туда, где тайга постепенно редела, уступая место лесостепи, а затем и бескрайним равнинам. Предчувствие холодной змеей снова шевельнулось под сердцем. Создание оберегов было лишь началом. Это была попытка укрепить щит. Но пророчество говорило не о защите. Оно говорило о битве, предательстве и смерти. И Кейта понимала, что скоро ей понадобится нечто большее, чем просто умение просить духов о помощи. Ей понадобится сила, чтобы им приказывать.

Степь, в отличие от тайги, начинала свой день не с запаха, а со звука. Свиста ветра в жестких травах, тугого удара тетивы и короткого, хищного шипения стрелы, рассекающей воздух. Для Шу Инсина этот звук был привычнее собственного дыхания.

Он стоял один на небольшом холме, чуть поодаль от раскинувшегося в низине улуса. Ветер трепал полы его легкого дээла и играл с длинными, черными как смоль, волосами, которые он, вопреки обычаю, не заплетал в тугую косу, а лишь собирал несколько прядей на макушке. В его руках был большой композитный нумы, лук его деда — оружие, требовавшее не столько силы, сколько чувства и сноровки. Инсин наложил очередную зэв, стрелу с оперением из орлиных перьев, и, почти не целясь, плавно натянул тетиву. Выстрел. Вдалеке, у самого горизонта, подпрыгнул и замертво упал суслик. Мэргэн. Меткий стрелок.

Даже в этом простом действии была видна его непохожесть на соплеменников. Воины орды были кряжистыми, широкоплечими, с обветренными, словно выдубленными солнцем и ветром, лицами. Их движения были резкими, экономными, отточенными для боя. Инсин же был высоким и статным, с плавными, почти танцующими движениями. Он был вылитой копией своей матери — женщины из далекого южного племени, которую хан когда-то привез из похода как самый ценный трофей и в которую влюбился без памяти. От нее он унаследовал не только высокий рост и гибкость, но и глаза — большие, цвета темного меда, с непривычно длинными для степняка ресницами. В них не было хищного прищура воина, лишь спокойная, глубокая доброта, которую его отец одновременно и любил, и презирал.

Внизу кипела жизнь. Сотни войлочных гэр, похожих на приземистые грибы, дымили очагами. Воздух был пропитан запахом хоргола, жареной баранины, конского пота и горячего железа из походной кузни. Мальчишки с азартными криками гоняли по степи на неоседланных лошадях, а женщины сбивали в кожаных мешках айраг. Это был его народ, его улус. И он любил его всем сердцем. Но юноша не понимал той жестокости, которая в последнее время правила их жизнью.

— Нойон! — раздался за спиной оклик. Инсин обернулся — к нему спешил один из нукеров отца. — Хан зовет в свой гэр. Немедленно.

Мэргэн кивнул, убирая лук за спину. Сердце неприятно екнуло. Такой срочный вызов в ханский шатер никогда не сулил ничего хорошего. Юноша спустился с холма, проходя мимо своих сводных братьев. Их было трое — сыновья других жен хана. Бату, старший, с лицом, испещренным шрамами, и маленькими злыми глазками, презрительно сплюнул ему под ноги. Двое других, Мунко и Арслан, лишь проводили его тяжелыми, завистливыми взглядами. Они были багатурами, прославленными воинами. Хан уважал их силу и доверял им в бою. Но любил он только Инсина. И эта любовь была для братьев солью на ране, а для самого Инсина — тяжким бременем.