Инсин многозначительно посмотрел на Аяну. Она смотрела на брата, и в ее глазах стоял немой, отчаянный вопрос. Тот едва заметно покачал головой. «Прости. Я не смог». Взгляд юноши скользнул дальше и встретился со взглядом Бату. Старший брат смотрел на него с новой, еще более изощренной ненавистью. Он не смог убить Инсина физически. Но теперь отец, сам того не зная, приготовил для своего любимчика другую, медленную и мучительную казнь. И Бату будет с наслаждением за ней наблюдать.

Инсин опустил голову, скрывая ото всех бурю, бушевавшую в его душе. Юноша чувствовал себя так, словно снова тонет. Только на этот раз не в болоте, а в воле своего отца, в обычаях своего народа и неотвратимости своей судьбы. И он знал, что на этот раз никто не придет, чтобы его спасти.

Когда шум снаружи немного утих, сменившись гулом предпраздничного пиршества, Аяна тихо скользнула в гэр Инсина. Юноша сидел один у едва тлеющего очага, отрешенно глядя на огонь. Он даже не помылся и не переоделся — на нем все еще была грязная, пахнущая болотом одежда. Сестра молча опустилась на шкуры рядом с ним. Некоторое время они просто сидели в тишине, слушая далекие крики и смех соплеменников, праздновавших их обреченность.

— Прости меня, иним, — наконец прошептала Аяна, и ее голос был хрупким, как осенний лед. — Это я во всем виновата. Если бы я не…

— Ты ни в чем не виновата, — строго оборвал ее Инсин, не поворачивая головы. — Ты хотела быть свободной, в этом нет вины. Вина в тех, кто строит клетки.

Он повернулся к девушке, и в тусклом свете очага Аяна увидела, каким усталым и взрослым стало его лицо за этот один день.

— Я подвела тебя. Я подвела Темуджина, — она сглотнула комок в горле. — Он должен был ждать меня у Скалы. А я не пришла. Он подумает, что я его предала…

— Он поймет, — тихо прошептал Инсин. — Твой любимый хорошо знает нашего отца.

— Поймет, но не простит, — горько усмехнулась Аяна. — Какая разница, почему женщина не пришла на встречу? Важно лишь то, что ее там не было. Теперь все кончено…

В ее голосе звучало такое бездонное отчаяние, что Инсину стало страшно. Он видел, как блестят ее глаза, но слез не было. Словно все они уже выгорели изнутри, оставив после себя лишь пепел. Она говорила о Темуджине, но на самом деле словно прощалась с самой жизнью. Девушка не хотела обременять брата своими тяжелыми мыслями, но решение уже зрело в ее душе, холодное и твердое.

— Не говори так, — Инсин взял ее холодную маленькую ручку в свою ладонь. — Мы что-нибудь придумаем. После похода… Когда отец смягчится…

— Он не смягчится, — воительница обреченно покачала головой, и в ее глазах отразились угли очага. — Хан никогда не меняет своих решений. Ты же знаешь. Для него наша свадьба — это уже свершившийся факт. Такая же часть похода, как заточка стрел.

Аяна посмотрела на брата, и в ее взгляде промелькнула тень былой нежности.

— Мне жаль, что я втянула тебя в это, дорогой мой иним. Я думала только о себе. А теперь из-за меня страдаешь и ты! Тебе придется связать свою жизнь с сестрой, которую ты не любишь.

Инсин нахмурился и отвел взгляд. Он смотрел на огонь, и в его пламени ему снова виделись глаза. Синие, как лесные озера, как бескрайний океан. Юноша тяжело выдохнул. Только Аяне. Только ей он мог приоткрыть ту боль, что разрывала его изнутри.

— Дело не в том, что я не люблю тебя, эдьиий, — произнес он тихо, и слова давались юноше с трудом. — Я люблю тебя больше всех на свете! Как сестру. Но… ты права. На моем сердце тоже лежит непосильная тяжесть.

Аяна удивленно посмотрела на него, захлопав глазами.

— Что ты имеешь в виду?

— Сегодня… там, у топей… — степной воин замолчал, подбирая слова. — Когда я сражался с той предводительницей шаманов… Это было странно. Я не чувствовал ненависти. Я чувствовал… что-то другое. Что-то, чего не должен был чувствовать к врагу.

Он поднял на сестру глаза, и в них была такая растерянность, такая мука, что Аяна на миг забыла о собственном горе.

— Я не знаю, кто она. Знаю лишь, что она принадлежит шаманскому племени. Но когда я думал, что умираю, последним, что я хотел бы увидеть в этом мире, было ее лицо. А теперь отец хочет, чтобы я женился на тебе, а я… я не могу выкинуть ее из головы. Это… наваждение какое-то. Быть может, эта ведьма меня околдовала?

Инсин впервые говорил об этом вслух, и теперь правда стала еще более реальной и болезненной. Он, сын хана, должен был жениться на своей сестре, чтобы повести свой народ на войну против лесных колдунов. А в его сердце поселился образ одной из них. Возможно, самой главной. И возможно, самой опасной. Как минимум, для него самого.

Аяна слушала брата, и ее отчаяние отступило перед его болью. Девушка, как никто другой, понимала его. Понимала, что значит носить в сердце запретный лик. И некое предчувствие говорило ей, что ни о каком колдовстве здесь и речи не идет.

— Так вот почему ты так легко ее отпустил, — прошептала она. — И почему спас меня от гнева отца именно таким образом.

— Я не знаю, почему я все это сделал, — признался Инсин. — Я просто… поступал так, как считал правильным. А теперь я запутался. Я запутался в долге, в чести, в том, что правильно, а что нет. И эта свадьба… она как узел, который затягивает петлю на шее у нас обоих.

Он сжал руку сестры сильнее.

— Я не знаю, что нам делать, Аяна. Но клянусь, я не прикоснусь к тебе как к жене. Никогда! Для меня ты всегда будешь только сестрой. Моей единственной, любимой эдьиий.

Слеза, которую так долго сдерживала Аяна, наконец смиренно скатилась по ее щеке. Это было горькое утешение, но это было все, что у них осталось. Два пленника, связанных одной цепью, в чьих сердцах жили образы других людей. И весь мир вокруг них праздновал их союз, не зная, что на самом деле это были поминки по несбывшимся мечтам.

Вечер опустился на айыл, принеся с собой запах дыма, прохладу и тяжелое, гнетущее ожидание. Большой общинный балаган, где проходили все важные собрания, был ярко освещен. В центре гудел большой камелек, бросая пляшущие тени на серьезные, обветренные лица старейшин, сидевших в кругу на деревянных скамьях. Кейта сидела на почетном месте, которое обычно занимал ее отец. Резное сиденье, покрытое медвежьей шкурой, казалось ей слишком большим и холодным. Она чувствовала на себе взгляды всех присутствующих — старейшин, главных охотников, старых удаганок. Они ждали от нее мудрости и силы, а она чувствовала себя самозванкой, в чьей душе до сих пор пахло болотной тиной и предавшей ее отвагой.

— Дозорные вернулись с южных границ, — начал Ойгон, нарушив тишину. Его голос гулко разнесся под бревенчатым потолком. — Каскил, говори. Что вы видели?

Вперед выступил кряжистый, молчаливый охотник, чье лицо было картой всех лесных троп в округе.

— Улус степняков стоит на месте, у подножия Красных холмов, — доложил он ровным голосом. — Их главный отряд не двинулся на север. Они готовятся не к войне, а к празднику.

По кругу пронесся удивленный шепот.

— К пра-азднику? — недоверчиво протянул один из старейшин, седобородый Содор. — Они обивают пороги нашей земли, угрожая всему живому, и собираются устраивать торжество? Что за безумие?

— Это не просто праздник, почтенный, — продолжил Каскил. Он подобрался к их лагерю достаточно близко, чтобы подслушать разговоры. — Это свадьба. Младший сын хана женится. Говорят, духи пытались забрать его в топях, но он вернулся живым. Хан счел это великим знамением и решил немедленно сыграть свадьбу, чтобы укрепить дух воинов перед походом. Праздновать будут три дня.

Сердце Кейты пропустило удар. А потом еще один. Каждое слово охотника было как удар молота по натянутой струне ее души. Младший сын хана, вернулся из топей… Сомнений не было — это он! Воин, которого она вытащила с того света. Новость о том, что он целый и невредимый вернулся в родной улус, отозвалась в ней странной, непрошеной радостью. Но следующее слово — свадьба — вонзилось в самое сердце ледяной иглой. Он женится. Ну конечно. Почему вообще может быть иначе? Почему она вообще допустила в своей голове какие-то иные мысли? Он — сын хана, потенциальный наследник его трона, они — враги. Но от этой мысли во рту появился горький привкус, а к горлу подступил ком. Кейта изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла, чтобы никто не заметил, как дрогнули ее пальцы. Она старательно гнала образ юного воина из своих мыслей весь день, но теперь он вернулся, яркий и неотступный, что прочно поселился в ее сердце.