— Это я попросил старейшин ничего тебе не говорить, — повторил юноша. — Не стоит вымещать свои эмоции на пожилых людях, нужно уважать их возраст и статус.

Гневный запал Кейты мгновенно иссяк. Она смотрела на него, на его усталое, измученное лицо, и чувствовала себя ужасно глупо.

— Но… почему? — только и смогла вымолвить девушка. Инсин слабо, почти незаметно, улыбнулся. «Потому что это — траур. Это — боль. А в твоих снах… там, на поляне… ты так стремилась к смеху и теплу. К счастливым воспоминаниям. Я не хотел, чтобы твое возвращение в этот мир началось с эмоций, от которых так тщательно пыталась сбежать твоя душа». Вот то, что ему хотелось сказать. Но он посмотрел на Кейту, на ее гордую осанку, на старейшин, во все глаза наблюдавших за ними. Инсин вспомнил, кто он, и кто она. Он — сын хана, который несет с собой звон стали и свист стрел. Она — предводительница племени, почитающего лесных духов. Вражеского племени, даже это разыгрываемое фальшивое «перемирие» не приведет никогда ко взаимопониманию их народов. Та хрупкая близость, что возникла между юношей и девушкой в ином мире, была неуместна здесь, в суровой реальности, пахнущей смертью и дымом. Инсин не мог позволить себе эту слабость. Не мог подставить ее. Тяжело вздохнув, юноша заставил себя надеть привычную маску холодной отстраненности. Вслух воин степей выдал совсем иное.

— Похороны моих близких людей тебя не касаются, — смахнув рукой волосы с плеча за спину, холодно произнес он, поворачивая голову в сторону возвышающегося постепенно кургана. — Да, ты сейчас занимаешь должность предводительницы, но этот ритуал выходит за рамки ваших обычных церемоний. Так как проводили его не для соплеменника, а значит, и верховному шаману здесь принимать участие не обязательно. Старый Ойгон сказал правду. Никто не хотел тревожить твой кут лишний раз.

Слова, острые и холодные, как лед, ударили Кейту наотмашь. Сон. Это был всего лишь сон! Такой заботливый, оберегающий ее, нежный Инсин… И этот «брак, заключенный на небесах» в Сердце Тэнгри… Это была лишь ее собственная иллюзия! Ее глупое, девичье сердце само додумало, само придумало эту романтическую чушь. Даже если степной воин действительно отправился на ее поиски, и их души встретились в Междумирье, этот иллюзорный мир запросто мог накидать песка в глаза и выдать желаемое за действительное. Сейчас перед ней вновь стоял он — такой же высокомерный и заносчивый степной шакал, каким она его запомнила в первую встречу. Холодный и чужой.

Сердце девушки сжалось так сильно, что стало трудно дышать. Боль от разочарования была острее любой физической раны. Она почувствовала себя обманутой. И боль постепенно начала приобретать словесный окрас.

— Какое право ты имеешь указывать, что обязательно, а что нет для верховного шамана? — зубы Кейты едва не заскрипели от натиска. Вся ее нежность, вся благодарность в один миг сменились прежней, колючей яростью. Она сделала шаг к нему, и ее небесно-синие глаза метали молнии. — Шу Инсин, надеюсь, ты не думаешь, что если каким-то чудом тебе удалось спасти меня, будучи частью пророчества, то наше племя с радостью примет ваши степные дары и даст добро на перемирие?

Кейта намеренно использовала его полное имя, подчеркивая официальность и дистанцию между ними.

— Не будь так наивен, твой долг уплачен сполна. — с губ девушки сорвался презрительный смешок. — Ты спас меня, мы похоронили твою невесту. Что ж, мы снова квиты. Но это ничего не меняет! Ты сын нашего врага, а твой отец — безумец, который хочет нашей смерти. Его «мирные дары»… это яд в красивой обертке, и мы не настолько глупы, чтобы его принять!

Она говорила резко, рубя словами, как заточенным топором, пытаясь причинить ему ровно такую же боль, какую чувствовала сама. Инсин слушал девушку, и его лицо оставалось непроницаемым, как камень. Лишь в глубине его глаз на мгновение промелькнула тень сожаления. Каждое слово Кейты, как и всегда, было справедливым и каждое било точно в цель. Он прекрасно знал, что его отец лжет. Он знал, что это перемирие — фарс. И знал, что между ними не может быть ничего, кроме вражды. Но слышать это от нее, после всего, что они пережили вместе, было невыносимо. Инсин, силясь, заставил себя выдержать ее яростный взгляд.

— Я и не жду, что вы примете наше предложение, — выдавив из себя леденящую душу улыбку, ответил он. — Моя задача — лишь передать его. Что вы планируете делать дальше, решать вашему Совету. И вашему верховному шаману… когда он соизволит вернуться к своему народу.

Инсин намеренно уколол девушку в ответ, упомянув отсутствие Алтана. Не одному же ему выносить все эти душевные терзания! Но «противник» держался с ним наравне — на лице Кейты и мускул не дрогнул от услышанного.

— Моя миссия здесь окончена, — понимая, что сражаться в этой словесной битве с девушкой, представляющей для него не врага, а бесценное сокровище, уже нет ни сил, ни желания, Инсин в последний раз обвел глазами курган, где уже укладывали последние камни. — Как только мои люди закончат, мы уйдем.

Юноша повернулся, чтобы уйти, не желая больше продолжать мучительный разговор. Но прежде чем сделать шаг, он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо:

— И да, Кейта. Я рад, что ты жива. — после чего, чуть тише, добавил: — Несмотря ни на что… Прощай.

Инсин громко свистнул. Он словно знал, что верный конь находится где-то неподалеку, и белоснежный красавец тут же примчался на зов хозяина, — с другого конца поводьев свисала сорванная ветка орешника. Юноша ловко запрыгнул на степного аргамака, а плечи Кейты поникли еще больше. С этими развевающимися на ветру волосами, в этих белых одеждах и сидя на величественном коне, Инсин как никогда оправдывал статус степного принца. Лучше бы он убирался отсюда прочь, не говоря этих последних слов. Удивительно, но они умудрились задеть девушку еще больнее, чем те, бьющие словно плеть, ледяные и насмешливые высказывания в ее адрес.

Степной воин и его войско ушли. Возле догорающего погребального костра остались лишь Кейта, трое Старейшин, представляющих собой сейчас живое воплощение тотема «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу», и целительница Илин, с глубокой тяжестью в глазах провожающая тени всадников, растворяющихся в ночи. Сдерживая подступающие слезы, юная удаганка нервно вытерла тыльной стороной ладони губы, на которых отчетливо проступал раздражающий, горький привкус пепла от костра. Или же это был горький вкус ее собственной жизни.

Кейта возвращалась в айыл, едва переставляя ноги. Она была ни жива, ни мертва. Пустота. После яростной вспышки у костра и ледяных слов Инсина внутри не осталось ничего, кроме гулкой, звенящей пустоты. Девушка шла на автопилоте, глядя перед собой немигающим взглядом, и картины райской поляны и холодной, враждебной реальности смешивались в ее голове в один мучительный, сюрреалистичный калейдоскоп. Когда она, шатаясь, вошла в круг света от костров у частокола, ее тут же окружили встревоженные друзья.

— Кейта! Где ты была? — подскочил к ней Саян. — Мы уже собирались идти тебя искать! Великая Мать… Выглядишь так, будто снова встретилась с целой стаей абаасы.

И, действительно, — ее лицо было бледным, как лунный свет, а в глазах застыла такая тоска, что у друзей тревожно сжались сердца. Они испугались, что душа их подруги, едва вернувшись в тело, снова готова его покинуть из-за очередных переживаний.

— Я… я в порядке, — прошептала Кейта, но голос ее дрогнул.

— В порядке? — фыркнул Саян. — Да ты на ногах еле стоишь! И холодная, как ледышка. А ну-ка, марш в лечебницу, я заварю тебе самый крепкий отвар Илин.

Но Алани мягко остановила его. Она подошла к Кейте, взяла ее за ледяные руки и заглянула ей в глаза.

— Ей сейчас нужен не отвар, Саян. Ей нужно другое лекарство. — ученица бубна посмотрела на друзей, и в ее глазах блеснула решимость. Чтобы сгладить углы этой жестокой, свалившейся на их подругу судьбы, нужно было не лечить ее тело, а исцелять душу. — Знаете что? — сказала она громко, чтобы слышали все. — А давайте… Завтра мы устроим праздник!