Кейта подошла совсем близко и осторожно коснулась ладонью бархатной морды. Конь не отпрянул, наоборот, он доверчиво ткнулся ей в ладонь, словно узнавая в ней что-то знакомое. Что-то от своего хозяина. Арион чувствовал ту невидимую связь, что протянулась между его всадником и этой странной лесной девушкой.
— Пожалуйста, — продолжала шептать она, поглаживая его по шее. — Отвези меня к нему. Ты ведь знаешь дорогу.
Девушка отвязала поводья. Теперь ей предстояло самое сложное — взобраться на него. Она видела, как это делают степняки в ее пророческих снах: легко, одним движением. Кейта же неуклюже поставила ногу в стремя, ухватилась за луку седла и, собрав все силы, попыталась закинуть вторую ногу. Получилось неловко, почти комично, но она все-таки оказалась в седле. Новоявленная всадница взяла в руки поводья, не совсем понимая, что с ними делать.
— Веди меня к своему хозяину, — она не приказала, лишь вежливо, от всего сердца попросила. И умный конь, словно без труда поняв ее слова, тихо заржал, развернулся и плавно, но быстро понес Кейту прочь от айыла, в темноту ночного леса. Тень девушки на белоснежном коне быстро замелькала в лесных декорациях, залитых лунным светом. Деревья проносились мимо, ветер свистел в ушах. Удаганка вцепилась в гриву, доверяя свою жизнь и свою судьбу этому благородному животному, которое везло ее навстречу тому, кого она боялась и желала увидеть больше всего на свете. Она мчалась сквозь ночь, и ее сердце билось в такт стуку копыт. В такт имени, которое она сейчас даже произносить вслух страшилась.
Арион нес молодую шаманку через лес с невероятной скоростью и грацией, выбирая путь там, где, казалось, его не было вовсе. Кейта лишь крепко держалась, доверяясь чутью животного. И вот, спустя какое-то время, которое показалось ей одновременно и вечностью, и одним мгновением, до ее чуткого обоняния донесся знакомый запах. Терпкий, смолистый аромат горящего можжевельника, смешанный со сладковатым, дурманящим запахом погребальных трав и холодным, каменным духом скал. Она была близко. Ее интуиция не подвела!
Конь замедлил ход, и Кейта спешилась, привязав поводья к ветке орешника. Дальше она пошла пешком, бесшумно, как рысь. Девушка вышла на край лощины — недалеко от того самого места, где всего сутки назад произошла первая роковая встреча. Но сейчас оно было преображено. В центре, там, где не так давно сражались Ветер и Корень, горел большой, ровный костер. Его пламя взмывало высоко в ночное небо, освещая склоны скал и лица собравшихся. Этой ночью место битвы стало местом последнего прощания. Небольшая группа людей стояла полукругом у огня. Впереди, на двух специально сооруженных деревянных помостах, лежали два тела, с головы до ног укрытые белоснежными саванами. Старейшины — Ойгон, Эрдэни и Содор — стояли молча, их лица были торжественны и печальны. Сегодня они были не врагами степняков, а жрецами, исполняющими священный долг.
Сам ритуал проводила Илин. «Вот, значит, за какими „закатными травами“ она ходила!». Старая целительница медленно обходила помосты, окуривая тела дымом из глиняной плошки и нараспев читая древние молитвы — просьбы к духам-проводникам осветить путь душам усопших и проводить их в Верхний мир без препятствий.
А напротив помостов, ближе всех к огню, стоял Инсин. На нем был не походный дээл, а белая, траурная одежда. Его волосы были распущены и ниспадали на плечи, что у степняков было знаком глубокого траура. Юноша стоял, выпрямив спину, и смотрел на два печальных силуэта, и в его фигуре было столько горя и столько достоинства, что у Кейты перехватило дыхание. Сын Степи прощался. Прощался со своей сестрой Аяной и с храбрым воином Темуджином, который любил ее до самой смерти. Шаманы исполнили свое обещание — они хоронили врагов с почестями, достойными героев. Старейшины читали над ними те же молитвы, что читали бы над своими павшими братьями и сестрами.
Кейта стояла в тени, не решаясь выйти. Она была лишней на этой церемонии скорби, да и прервать такой священный процесс она не имела права. Но и уйти девушка не могла. Она смотрела на Инсина, на то, как отблески погребального костра играют на его лице, подчеркивая острые скулы и линию подбородка. Кейта видела, как плотно сжаты его губы, как напряжены плечи. Все его существо, казалось, было одной сплошной, кровоточащей раной.
Старая Илин закончила свои молитвы и взяла в руки два маленьких, вырезанных из дерева символа — сокола для Темуджина и лань для Аяны. Это были их духи-проводники. Она подошла к Инсину и протянула резные фигурки ему.
— Теперь твой черед, Сын Степи, — тихо сказала она. — Простись с ними. Скажи последние слова, чтобы их души ушли спокойно.
Инсин вежливо кивнул и подошел к помостам, сначала к одному, потом к другому. Он что-то шептал, и хоть Кейта не могла разобрать слов, она видела, как дрогнули его плечи. Возле одного из помостов он задержался заметно дольше. Затем юноша выпрямился, подошел к костру и бросил фигурки в самое сердце пламени. Дерево мгновенно вспыхнуло, и на мгновение в огне, как ей показалось, мелькнули силуэты летящего сокола и бегущей лани, уносящихся вместе в звездное небо. Ритуал был окончен, а души были отпущены. Теперь оставалось лишь предать тела земле.
Целительница племени, его сегодняшний гость и еще трое крепких воинов из отряда Инсина, взявшись за края погребальных носилок, медленно двинулись в сторону от костра. Туда, где в темноте угадывалась свежевырытая земля для кургана. Старейшины остались у огня, провожая процессию взглядами. Ритуал был завершен, а значит, настал ее выход! Кейта смотрела вслед уходящим от эпицентра мероприятия, и ее сердце колотилось, как пойманная птица. Она не могла просто так выйти и броситься к Инсину. Что она ему скажет? « Привет, а я тут за тебя волновалась»? Глупо. Да просто невозможно! Ей нужен был предлог, причина. И она выбрала свою, странную, но проверенную тактику — нападение для привлечения внимания. А затем выбрала и «козла отпущения».
Взгляд впился в спину старейшины, который стоял ближе всех к ее укрытию.
— Ойгон! — Кейта вышла из тени деревьев, и ее голос, усиленный ночной тишиной, прозвучал резко и требовательно. Старик вздрогнул плечами и резко обернулся. Увидев ее, он замер, глядя на девушку то ли как на призрака, то ли как на болотного абаасы, решившего присоединиться к церемонии. В его глазах читался немой вопрос: «Откуда она здесь? И как, во имя всех духов, она смогла добраться сюда так быстро⁈». Кейта, не давая седобородому старцу опомниться, решительно направилась к нему, и ее лицо выражало праведный гнев.
— Что все это значит, почтенный⁈ — начала она, уперев руки в бока. — Что здесь происходит! Вы всем Советом срываетесь посреди ночи, никому ничего не сказав. Я просыпаюсь — а в айыле ни одного старейшины! Что вы себе такое позволяете? Думаете, мой отец одобрил бы такую самодеятельность⁈
Бедолага Ойгон отступил на шаг, ошеломленный таким напором. Он совершенно не ожидал увидеть ее здесь, а уж тем более — в таком разъяренном состоянии.
— Дитя, не нужно так тревожиться, — замямлил он, отпираясь, как мог. — Мы просто…
— «Просто» что? — не унималась Дочь Леса, вымещая на пожилом шамане всю свою тревогу, смущение и страх. — Проводите тайные ритуалы у меня за спиной! Пока я, ваша предводительница на время отсутствия отца, лежу больная, вы самовольно заключаете какие-то сделки⁈
Эрдэни и Содор молча наблюдали за этой сценой, приняв мудрое для их статуса решение — не вмешиваться.
— Но ты же была слаба, дитя. — нашелся наконец Ойгон. — После шаманской болезни… Нужен был покой! Мы не хотели тебя тревожить, ради твоего же блага.
— Для моего блага. — Кейта с ироничной насмешкой всплеснула руками. — Оставлять айыл беззащитным, без единого мудрого шамана — для моего блага! А если бы на нас напали? Кто бы защищал наших людей⁈ Вы, сидя здесь и водя хороводы с…
— Это я их попросил.
В момент, когда тирада юной шаманки достигла своего пика, а поседевший еще более за эти пару минут старец лишь успевал открывать и закрывать рот, как выброшенная на берег рыба, раздался спокойный, глубокий голос. Войдя в раж, Кейта даже не заметила, как с неосвещенной стороны к ним кто-то подошел. Инсин остановился по правую руку от девушки, заводя руки за спину. Он смотрел на нее, и в его глазах была лишь глубокая, бесконечная печаль и… нежность.
