Кровь, алая, неправдоподобно яркая, расплывалась по белому шелку, как страшный, уродливый цветок.

— Аяна… — прошептал Инсин, и его голос сорвался от нахлынувшей боли.

Сестра подняла на него глаза, полные бесконечной, светлой печали. Она прикоснулась слабеющей рукой к его щеке.

— Не вини… никого, иним, — прошептала девушка, и с каждым словом из ее губ вырывалось облачко крови. — Так… решила судьба… Все уже было предрешено…

Битва вокруг них на мгновение замерла. Темуджин, увидев, что произошло, издал крик, полный такой боли и ярости, что даже самые свирепые воины отшатнулись.

— Ты… ты всегда был слишком добр для этого мира, брат, — дыхание Аяны становилось все тише. — Не позволяй… им… сломать тебя. Обещай мне… Всегда… слушай свое сердце… Оно… оно никогда не лжет…

Нежная рука безвольно соскользнула с щеки. Взгляд затуманился и застыл, устремленный в бескрайнее, безразличное небо. Аяна ушла. Ушла в Верхний мир, откуда не так давно вернулся он сам, едва достигнув его врат.

Инсин сидел на коленях посреди кровавого хаоса, держа на руках безжизненное тело любимой сестры, и покачивался на месте, словно убаюкивая ее в своих объятиях. Он смотрел на ее умиротворенное лицо и не чувствовал ничего, ни гнева, ни горя. Лишь оглушающую пустоту. Свадьба, которая должна была связать их, обернулась ее похоронами. А ее последние слова прозвучали как завещание, и как приговор. Потому что юноша знал, куда вело его сердце. Оно вело его на север, в проклятый лес, к девушке с глазами цвета неба, к его врагу и его спасительнице.

За спиной Инсина раздался еще один крик — хриплый, надрывный, полный боли. Он обернулся. Темуджин, который на мгновение застыл, ошеломленный смертью Аяны, потерял бдительность. Один из воинов его брата Бату, воспользовавшись этим, подскочил к представителю западного племени сзади и вонзил меч ему под ребра. Темуджин качнулся, но не упал. Он развернулся и одним яростным, последним ударом снес голову своему убийце. А затем, зажимая рану рукой, из которой потоком хлестала кровь, он сделал несколько шагов и рухнул на колени рядом с Инсином и телом Аяны. Его лицо было смертельно-бледным, но взгляд — ясным и твердым. Темуджин смотрел не на Инсина, а на умиротворенное лицо своей возлюбленной.

— Она… прекрасна… даже сейчас, — прохрипел он с нежной улыбкой, и кровавая пена выступила на его губах.

— Темуджин… — Инсин не знал, что сказать. Слова застряли в горле.

— Я не успел… — прошептал воин, и по его щеке скатилась одинокая слеза, смешиваясь с кровью и грязью. — Я опоздал…

Он перевел тяжелый взгляд на Инсина.

— Ты… ее брат. Ты почти хан. Прошу тебя… не как враг, а как… друг, который им не стал… — Темуджин задыхался, слова давались ему с огромным трудом. — Похорони нас… вместе. Пусть… пусть наши тела лежат под одним курганом. Если мы не смогли быть вместе в этом мире… позволь нам быть вместе… в Верхнем.

Инсин закрыл глаза. Новая волна боли, острой и режущей, пронзила его. Этот отважный, честный воин, который любил его сестру больше жизни, просил о последней милости. И он был единственным, кто мог ее исполнить. Убедить отца похоронить его дочь, принцессу их рода, рядом с мятежником, врагом, который принес в их улус смерть, — это было почти невозможно. Это было бы величайшим позором для хана. Но, вспомнив последние слова Аяны, Инсин понял, что у него нет выбора. Чего бы ему это ни стоило, он исполнит последнюю волю сестры и ее возлюбленного.

— Я сделаю это, — твердо сказал он, открывая глаза. — Клянусь тебе, славный воин.

На лице Темуджина вновь промелькнуло что-то похожее на улыбку. Он в последний раз посмотрел на Аяну, и его взгляд, полный безграничной любви, застыл. Жизнь покинула этого отважного мужчину. А битва, потеряв своих главных героев, захлебнулась. Оставшиеся воины западного племени, увидев смерть своего главнокомандующего, дрогнули. Их было уже немного, не больше двух десятков. Потеряв строй, они бросились бежать.

— Мы вернемся, Хулан-хан! — крикнул один из них, уже ускакав на безопасное расстояние. — Мы вернемся отомстить! И за нашего воина, и за твою дочь, которую вы сами убили. Это не конец — это только начало!

Они растворились в степной пыли, унося с собой не только горечь поражения, но и клятву мести. Хан Хулан стоял посреди поля, усеянного трупами, и смотрел на то, во что превратился его триумф. Свадьба обернулась двойными похоронами. Союзник стал смертельным врагом. А его младший сын, его надежда, сидел на коленях в луже крови, обнимая тела тех, кто посмел пойти против его воли.

Но, что это? Неужели на лице хана промелькнула едва заметная… едкая улыбка?

Хан Хулан медленно, тяжелой поступью, подошел к разбитому горем сыну. Он остановился за его спиной, глядя сверху вниз на безмолвную сцену трагедии. Вокруг них слуги уже начали убирать тела убитых воинов, но это место, где сидел Инсин с мертвой сестрой на руках и ее возлюбленным рядом, никто не осмеливался трогать.

— Тяжелый день выпал на твою долю, сын мой, — голос Хулана был на удивление спокоен. В нем не было ни гнева, ни горя, только отстраненное спокойствие мудреца, рассуждающего о превратностях судьбы. — Потерять сестру и невесту в один день… Небо посылает тебе суровые испытания, одно за одним.

Инсин не поднял головы. Он словно не слышал его. Или же не хотел слышать. Юноша лишь бережно поправил волосы Аяны, убрав с ее бледного лба прядь, испачканную кровью.

— Отец, — наконец произнес он, и голос степного воина был глухим и безжизненным. — Я хочу попросить тебя…

— Знаю я, о чем ты попросишь, — опередил его хан. — Хочешь похоронить мою дочь и ее несостоявшегося любовника вместе.

Инсин хмуро поднял на него глаза.

— Позволь мне сделать это, хан. Даже если после этого ты прикажешь высечь меня на позорном столбе. Или казнить за потакание врагу. Я приму любое наказание. Но я обязан исполнить их последнюю волю!

Хан смотрел на юношу, и в глубине его глаз мелькнула тень чего-то похожего на легкую, почти отеческую насмешку.

— Наказывать? За что мне тебя наказывать, сын? За то, что ты исполняешь волю мертвых? Это благородно, я не смею тебе мешать.

Инсин не мог поверить своим ушам. Он ожидал ярости, отказа, угроз. Чего угодно! Но не этого спокойного, почти безразличного согласия.

— Ты… позволишь?

— Я позволю, — согласно кивнул хан. А затем добавил, и его слова заставили Инсина похолодеть. — Ведь я знал, что она хотела сбежать из клана.

Инсин вздрогнул, но ничего не ответил — Хулан его опередил в этом.

— Я не слепец, Инсин. Я видел, как она смотрела на этого западного щенка. Знал, что ее покорность — лишь натянутая маска. Аяна хотела предать свой род. Опозорить мое имя. Поэтому ее настиг справедливый конец. Судьба сама наказала предательницу, избавив меня от этой необходимости. Моя дочь выбрала свою дорогу, и эта дорога привела ее к смерти.

Он говорил о дочери и сестре так, словно речь шла о больной овце, которую пришлось зарезать. Инсин смотрел на отца и не узнавал его. Куда делся тот человек, что так беззаветно любил его мать и в каждом своем ребенке пытался искать ее черты? Когда от другой женщины родилась Аяна, его единственная, любимая дочь, он души в ней не чаял… Словно видел в ней тень той, за кем когда-то готов был отправиться в Верхний мир, лишь бы не переживать горечь утраты. Сейчас же перед ним стоял кто-то другой. Чужой. Холодный.

— Так что я не против, — не изменившись в лице продолжил хан, и его губы тронула странная, неприятная ухмылка. — Пусть предательница лежит рядом с предателем. Но есть одно условие. Ты похоронишь их не здесь, не на земле нашего улуса. Их курган не должен осквернять нашу степь.

— Но где же тогда? — Инсин начинал закипать от абсолютно нелогичных высказываний своего отца. И тут хан произнес то, что показалось юноше бредом сумасшедшего.

— Отвези их на север. Схорони предателей на земле шаманов.