Он говорил легко и непринужденно, но от слов веяло таким вселенским холодом, что хан содрогнулся. Степной правитель понял, какую ужасную ошибку совершил. Он выпустил в мир силу, которую не мог контролировать! В этот момент снаружи гэр послышались шаги и тихие голоса.

— О, — Эрлик приложил палец к губам. — Кажется, твой любимый сынок вернулся. Что ж, не буду мешать семейному воссоединению. Вот только…

Правитель Нижнего мира соскользнул с трона, подошел и присел на корточки рядом с ханом. Его лицо оказалось в нескольких дюймах от лица Хулана.

— У тебя кровь. Вот здесь, — он с преувеличенной заботой коснулся подбородка хана. — Ай-яй-яй, нехорошо представать перед своей кровиночкой в таком виде. Ладно, помогу старому другу!

С этими словами Эрлик резким движением оторвал кусок ткани от дорогого ханского халата и спешно, грубо провел им по рту и подбородку мужчины, лишь растирая кровь по лицу и щетине.

— Ну вот. Так намного лучше, — существо в человеческом обличье отбросило испачканный лоскут в сторону, и тот, не долетев до пола, вспыхнул и сгорел в воздухе. — Мне предстоит одно маленькое дельце, думаю, это отчасти поможет с твоим поручением. Не благодари. Что ж, теперь бывай, хан! — Эрлик встал, лукаво подмигнул и, щелкнув пальцами, растворился в пространстве, оставив после себя лишь едва уловимый запах серы и озона.

В тот же миг полог на входе откинулся, и в гэр шагнул младший сын хана.

Инсин вошел в гэр и замер. Первое, что он увидел, это своего отца. Хан Хулан не лежал, а скорее полусидел на ковре, опираясь на одну руку, и тяжело, прерывисто дышал. Его лицо было бледным, а по подбородку и седой бороде была размазана кровь. Вид у хана был такой, словно его только что сбросил дикий, необъезженный конь. Инстинкт велел броситься к отцу, помочь, узнать, что случилось. Но Инсин не двинулся с места, потому что он почувствовал другое.

Темная аура. Она не просто витала в воздухе — буквально звенела здесь, как натянутая до предела тетива. Аура была настолько плотной, что казалась почти осязаемой, воздух был холодным, спертым, и в нем отчетливо чувствовался тот самый, едва уловимый запах серы и озона, который он теперь мог узнать из тысячи. Инсин с подозрением, как охотник, идущий по следу опасного зверя, медленно изучил глазами пространство. Искал источник. Но, к его величайшему изумлению, на этот раз аура не исходила от отца. Нет, хан был окутан ею, как паутиной, но она не была его частью. Источник был где-то еще, или… его уже не было. Это все лишь остаточное явление.

Что же, во имя всех духов, происходит в их улусе? Неужели тьма, которую, по словам старейшины из шаманского племени, призвал его отец, теперь разгуливает среди них, невидимая и смертоносная? Наконец, видя, что отец с трудом пытается подняться и снова падает, Инсин вышел из оцепенения. Он высунулся из гэр и окликнул Бату и еще пару воинов, которые стояли неподалеку, старательно слушая указания своего нойона.

— Сюда! Быстро! Отцу плохо!

Бату, хоть и с неохотой, подчинился. Вместе с прислужниками они вошли в гэр и помогли хану подняться, усадив его на трон.

— Отец, что с тобой? — спросил старший сын хана, и в его голосе, помимо абсолютно дежурного беспокойства, слышалось плохо скрытое любопытство. — Кровь… на тебя напали?

Хан Хулан поднял на сыновей тяжелый, мутный взгляд. Он все еще был слаб, но воля в нем была несгибаема. Он не мог. Не должен был позволить им узнать правду. Дети не должны стать соучастниками его величайшего преступления.

— Старость… — прохрипел он, заставляя себя говорить ровно. — Сердце… прихватило. Упал, ударился об стол и кровь пошла носом. Ничего страшного.

Это была слабая ложь, но он был ханом, и его слову не смели перечить.

— Воды, — строго приказал Хулан.

Инсин молча налил в пустой кубок свежей воды и протянул отцу. Их взгляды встретились и в глазах хана Инсин увидел не только боль и слабость, но и глубоко запрятанный, первобытный страх. Его отец, который не боялся ни вражеских армий, ни самой смерти, теперь чего-то боялся. И этот страх был связан с тем невидимым присутствием, что до сих пор витало в воздухе.

— Ты вернулся, сын, — расслабленно произнес Хулан, сделав несколько жадных глотков. — Как все прошло?

— Их похоронили, — коротко ответил Инсин. — Шаманы сдержали свое слово.

— А перемирие? — повернувшись к брату, спросил Бату с ехидной ухмылкой. — Лесные черти согласились на мир?

Инсин молчал, хотя и вполне мог дать свой подготовленный, расплывчатый ответ. Но слишком уж явным стал образ перед глазами — это хищные глаза с напускным гневом, и ледяные, как самые северные берега, слова. «Шу Инсин, надеюсь, ты не думаешь, что если каким-то чудом тебе удалось спасти меня, будучи частью пророчества, то наше племя с радостью примет ваши степные дары и даст добро на перемирие?». Моргнув, в надежде избавиться от этого наваждения, воин перевел строгий взгляд, но не на вопрошающего брата, а на отца.

— Такие серьезные решения не принимаются за один день, — доложил он хану. — Когда Совет придет к консенсусу, они направят нам посла с ответом.

Конечно, послушный сын и верный последователь своего славного рода не должен был ограничиться лишь сказанным. Нужно было рассказать все — о том, что предводитель соседствующего племени в настоящий момент физически отсутствует в Среднем мире, о том, что его заместитель ослаблен после тяжелой болезни. Эта информация позволила бы переиграть карты в руках, но это было последнее, что сейчас нужно было Инсину. Подставлять под удар то, что он готов был оберегать, жертвуя всем, в том числе, и самим собой? Но хан был мудрым правителем — он определенно услышал некие подозрительные нотки в этом наспех предоставленном сыном докладе. Несмотря ни на что, Хулан лишь слабо кивнул в ответ.

— Хорошо, это дает нам время. — хан выпрямился, и к нему, казалось, начали возвращаться силы. Он снова становился тем степным правителем, которого все знали. — Оставьте меня все. Мне нужно отдохнуть.

Бату и остальные, поклонившись, поспешили выйти. Но Инсин задержался. Имеет ли он право требовать от отца раскрытие каких бы то ни было тайн, когда он и сам не спешит раскрывать ему многое? Юноша решил попытать удачу, хоть и заранее был абсолютно уверен в ответе.

— Отец, — сказал он, практически подойдя к выходу из гэр и положив руку на полог. — Может расскажешь, что произошло? Я чувствую…

— Ничего ты не чувствуешь, кроме усталости, — резко прервал его Хулан, но в его голосе не было привычной грубости. — Сын, ты проделал долгий путь и пережил многое. Иди в свой гэр, выспись. Завтра будет новый день и новые начинания.

Это был приказ, который нельзя было ослушаться. Младший сын хана молча поклонился и вышел. Он стоял под холодным, звездным небом степи и понимал, что тьма сгущается не только на границах их улуса — незримый враг ворвался в самое его сердце.

Инсин вошел в свой гэр и опустил тяжелый войлочный полог, отрезая себя от холода и тревожных мыслей. Но тишина не принесла покоя. Едкий запах серы, казалось, преследовал его, въелся в одежду, в волосы. Юноша зажег небольшую масляную лампу, и ее тусклый свет выхватил из мрака знакомую обстановку — постель из шкур, стойку с его луком, походный сундук. Он долго сидел, глядя на пляшущий язычок пламени. Что теперь делать? Рассказать всем о своих подозрениях? Да его попросту поднимут на смех. Обвинят в непочтении к отцу, в безумии. Причем Бату будет первым, кто потребует его головы. Молчать? Но молчание — это соучастие. Он будет стоять и смотреть, как его отец, его народ, ведомые темной, неведомой силой, идут к своей погибели?

Степной воин чувствовал себя в ловушке, между долгом перед родом и долгом перед правдой. Между любовью к отцу, каким он его помнил, и ужасом перед тем, во что тот превратился. Тяжело вздохнув, Инсин начал раздеваться, готовясь ко сну, который, как он знал, не принесет ему отдыха. Он снял пояс с возвращенным ему ножом, стянул сапоги. Когда он распускал свою траурную рубаху, чтобы повесить ее на жердь, воин услышал тихий, прерывистый звук, похожий на всхлип.