Я поднял расческу и провел ею по ее волосам. Узлы цеплялись и рвались, образуясь снова и снова, но она ни разу не дрогнула. Это существо знало, что такое настоящая боль. Она не дрогнет от подобного. Но вздрогнет ли она, когда увидит всю мощь тьмы во мне? Когда я нависну над ней, сжимая рукой ее горло, а мой член будет глубоко внутри нее, что тогда? Попытается ли она отстраниться или обнаружит, что ей нравится быть там, в моей власти, под моим контролем?

Несколько минут прошло в тишине, пока я снова и снова проводил расческой по ее длинным черным волосам, а кондиционер забрызгал все вокруг нас и все колтуны исчезли.

Мои пальцы в последний раз скользнули по ее волосам, и я провел ими по ее шее, просто желая на мгновение ощутить тепло ее кожи. Я пробыл здесь так долго, что было соблазнительно поверить, не является ли она всего лишь осколком моего рассудка, отколовшимся и принявшим эту соблазнительную форму, чтобы помучить меня. Но даже мое воображение не было настолько чертовски хорошим.

Она оглянулась на меня через плечо, ее длинные ресницы четко вырисовывались в свете тусклого освещения с дальнего конца комнаты. С приливом решимости я отступил на шаг и бросил расческу обратно через прутья клетки.

Она поднесла два пальца к губам и запечатлела на них поцелуй, прежде чем прикоснуться этими же пальцами к пруту моей клетки и оставить его там для меня. Я наблюдал, как она схватила расческу и поспешила обратно в ванную, оставляя за собой капли влаги с мокрой рубашки, и когда дверь за ней захлопнулась, я тихо выдохнул.

Мой взгляд переместился на прут, где она оставила свой поцелуй, и я снова шагнул вперед, прижимаясь щекой к холодному металлу и вдыхая аромат папайи и душевной боли, которые она оставила после себя. Жесткая борода, которая за время моего заключения успела покрыть мою челюсть, задела слегка проржавевший металл, и я закрыл глаза, чувствуя, как она скользит по коже при каждом моем движении.

Дверь наверху лестницы снова хлопнула, и Найл вернулся, выглядя более раздраженным, чем обычно, вертя ножницы на пальце и неся под мышкой ноутбук. Я узнал этот взгляд в его глазах — вся его тьма была на виду, потому что что-то грызло его изнутри. Я замечал этот взгляд и раньше, когда он отвечал на звонки или отсутствовал дома, и обычно это означало боль для меня. Однако я не отступил со своего места у решетки, и когда его ярко-зеленые глаза остановились на мне, улыбка, тронувшая его губы, была полна темных намерений.

— Ты готов рассказать мне, где спрятал свое сокровище, El Burro? (Прим. Пер. Испанский: Осел) — спросил он, подходя ко мне и снова крутя ножницы на пальце.

Я ничего ему не ответил. Никогда не отвечал. На каком-то уровне у меня сложилось впечатление, что ему это даже нравилось во мне. Наверное, просто потому, что он знал: это значит, что он может держать меня и использовать для своего удовольствия и дальше.

Он щелкнул ножницами в мою сторону, его зеленые глаза блуждали по моей обнаженной груди, словно он обдумывал, что именно может ими со мной сделать, но прежде чем он успел что-либо предпринять, дверь ванной с грохотом распахнулась.

Девушка появилась в свежем сером спортивном костюме, широко улыбаясь, а затем наклонилась, чтобы достать до носков, и резко выпрямилась, откинув волосы назад.

— Больше никаких колтунов, — гордо объявила она, а затем на мгновение перевела взгляд на меня, и ее улыбка стала еще шире.

Я никак не отреагировал, но, конечно, Найл заметил, обернувшись, чтобы посмотреть на меня, а затем снова на нее с видом акулы, которая только что почуяла кровь в воде.

— Где мои Coco Pops? — потребовала маленькая искорка, заметив явное отсутствие хлопьев в руках Найла.

— Я не смог найти Pops, — ответил он, отходя от меня и поворачиваясь ко мне спиной, словно я был пустым местом. Человек, которым я был до встречи с ним, убил бы и за меньшие оскорбления. Человек, которым я был, избавился бы от него более основательно, чем он мог себе представить. Однажды. Совсем скоро. Я дернул за толстый кожаный ошейник на шее и проклял его за все, что он со мной сделал.

— Нет Pops — нет сделки, — прошипела она, как кошка, и ее взгляд упал на ножницы в его руке, прежде чем она плюхнулась на кровать и скрестила под собой ноги.

Найл открывал и закрывал ножницы снова и снова, резкий щелчок, щелчок, щелчок наполнял воздух обещанием насилия, прежде чем он внезапно остановился.

— Ладно, — отрезал он, и это прозвучало довольно раздраженно. — Ты решила, чего еще хочешь?

— Я говорила, что мне нужна шляпа, чтобы…

— Да-да, у тебя будет полный доступ к моей платиновой карте, можешь заказывать онлайн сколько душе угодно модных сандалий и диадем, — согласился он, пренебрежительно бросив ноутбук перед ней, и я нахмурился, пытаясь понять, что происходит между ними двумя. Чего он от нее хотел? К какой сделке они пришли?

— Еще я хочу… — Она прикусила свою пухлую нижнюю губу, а затем подняла на меня глаза, и в них, казалось, загорелась идея. — Я хочу, чтобы ведро с дерьмом исчезло. Мне не нравится жить рядом с ведром какашек. Оно воняет. Мне это не нравится.

— Ты сказала «не нравится» дважды, — заметил Найл.

— Потому что мне это вдвойне не нравится, — твердо ответила она.

— Но тогда Матео просто будет гадить на пол. Поверь мне, я сам об этом много думал, — фыркнул Найл. — Мне не нравится выносить эту чертову штуку, но что я должен делать?

— Позволь ему пользоваться ванной, — предложила она, пожав плечами, и я замер, совершенно, абсолютно замер. Неужели она всерьез торговалась ради меня?

— Если я отпущу его с цепи, он начнет думать о всяких глупостях, — сказал Найл, говоря обо мне так, словно меня здесь вообще не было. — Начнет думать, что он крутой парень, который может со мной справиться. Тогда мне придется его пырнуть, или шокером ударить, или стукнуть стулом по голове — это чертовски утомительно, детка. У меня нет на это сил. Я всего лишь старик.

Она усмехнулась, скрестив руки на груди.

— О, пожалуйста, ты не выглядишь ни на день старше сорока.

— Мне тридцать два, — прорычал он, и я с удивлением обнаружил, что он на год моложе меня. Наверное, я никогда особо не задумывался об этом, но в его взгляде была такая тьма, что я считал его старше.

— Значит, я права. Ни на день не старше сорока, — ответила она, вздернув подбородок.

— Сколько тебе лет? — спросил он, подходя к ней ближе. — Не то чтобы меня это волновало.

— Тогда зачем спрашивать?

— Потому что моя собака хочет знать, — ответил он.

— У тебя нет собаки, — обвинила она.

— Есть. Его зовут… Клод.

— Как ту осу, которая, по твоим словам, собиралась поселиться у меня в волосах? — прошипела она с подозрением.

— Нет. Разумеется, нет, — ответил он. — На самом деле его зовут… Брут. Он большой засранец, любит долгие прогулки по песчаным пляжам, обожает и гулять, и сидеть дома. Предпочитает тунца.

— Как кошка?

— Нет, как собака, которая любит тунец. — Найл вздернул подбородок, провоцируя ее уличить его во лжи.

— Какого он цвета? — спросила она, прищурившись.

— Собачьего цвета.

— Логично, — согласилась она, наконец кивнув, и я нахмурился.

— Так что? Расскажешь Клоду-Бруту, сколько тебе лет? — настаивал он.

— Я не уверена, — ответила она, пожав плечами. — Я сбилась со счета. Но мне либо двадцать один, либо пятьдесят один.

Найл схватил ее за подбородок и повернул ее лицо из стороны в сторону, разглядывая, и что-то тихо бурча, хотя было чертовски очевидно, сколько ей было. — Думаю, двадцать один. Вероятно. О чем мы говорили?

— О ситуации с ведром для какашек.

— Точно, да. Я не могу отпустить его с цепи, — Найл ткнул пальцем в моем направлении, и в груди у меня зародился рык ненависти.

— Ты мог бы просто повесить штуковину для его цепочки в ванной, — предложила она. — Проблема решена.

Найл поднял руку к подбородку, задумчиво потирая его, и оглянулся на меня, а затем заметил перевернутое ведро и лужу мочи, покрывавшую бетонный пол справа от меня.