Ее кожа была горячей, а учащенное биение ее пульса под моей рукой заставило меня сделать глубокий вдох, который окутал меня ароматом кондиционера с папайей, которым она пользовалась, когда мылась.

Я наклонился вперед и провел языком по ее челюсти до сладкого местечка за ухом, пробуя ее кожу на вкус и отмечая ее как свою.

Si, chica loca (Прим. Пер. Испанский: Да, сумасшедшая девчонка). У меня есть язык.

Она ахнула, когда я крепко сжал ее шею, но не вздрогнула, не стала умолять или кричать. Она просто вытащила карандаш из кармана и с гневным рыком вонзила его мне в бедро.

Я застонал, когда он вонзился в мою кожу, отпустил ее и отступил на шаг, а она развернулась, чтобы свирепо посмотреть на меня. Теперь мой член действительно требовал внимания, интересуясь ею больше, чем когда-либо, этой крошечной девчонкой, полной огня и лишенной страха. Я задался вопросом, как далеко мне придется зайти, чтобы вызвать у нее это чувство. Сломается ли она для меня или просто подчинится? Смогу ли я заставить ее задыхаться и просить о большем, или она окажется мягкой под этой внешней оболочкой, которая так яростно пылает?

Между нами впервые воцарилась тишина, и она тяжело дышала, когда подняла руку, чтобы дотронуться до шеи в том месте, где я ее держал.

Я выдернул карандаш из бедра и бросил его обратно ей, боль от раны была незначительной после месяцев, проведенных под присмотром Найла. Хотя я больше привык к ранам, которые не кровоточат. Не сказать, что он никогда не резал меня, потому что у меня было много шрамов, подтверждающих это. Но он предпочитал такие методы, как поражение электрическим током или почти утопление. В основном потому, что не был готов к моей смерти и не хотел слишком часто меня латать.

Карандаш покатился по полу, а мы просто смотрели друг на друга, пока он не остановился. Волк и ягненок. Хотя впервые на моей памяти я поймал себя на том, что задаюсь вопросом, кто из нас кто. Здесь происходила борьба за власть, и я не мог не задумываться, как ей удавалось обладать такой силой.

Пальцы девчонки-искорки переместились, чтобы коснуться ее челюсти в том месте, где я лизнул ее, и я мог бы поклясться, что в ее глазах вспыхнуло что-то настолько осязаемое, что это заставило меня вздрогнуть.

Тебе понравилось, малышка? Тебе интересно, что еще я мог бы с тобой сделать?

— У тебя есть язык, — обвинила она, как будто думала, что я солгал ей, и была бесконечно оскорблена. Но я никогда не говорил, что у меня его нет. Она наклонилась, чтобы поднять окровавленный карандаш, а затем посмотрела на кровь на моем бедре, которая запачкала мои спортивные штаны, и в ее взгляде не было ни малейшего проявления эмоций, и уж точно не было раскаяния.

— Хммм. — Она отвернулась от меня и подошла к тумбочке рядом с кроватью, снова взяла блокнот и, устремив на меня пристальный взгляд, что-то записала в нем.

Она вырвала страницу, на которой писала, а затем отбросила блокнот в сторону вместе с окровавленным карандашом.

Девушка подняла страницу и повернула ее ко мне, и я посмотрел на слово, написанное моей кровью.

Язык.

На краткий миг меня охватило веселье, и я был настолько ошеломлен этим, что все, что я мог сделать, это оставаться неподвижным и смотреть на нее.

Я не чувствовал ничего настолько реального, как это, долгое, блядь, долгое время. Гораздо дольше, чем я провел в этой клетке. Гораздо дольше, чем мог вспомнить. Но вот она здесь, дразнит и провоцирует меня способами, которые я не мог предсказать, и вызывает больше эмоций, чем я испытывал за все время, которое мог вспомнить.

Чувствовали ли она опасность, витавшую между нами? Могла ли она чувствовать, как она гудит вокруг нее, лаская ее тело и заставляя его дрожать и жаждать меня так же, как я жаждал ее? Поняла ли она уже то, что было так болезненно очевидно для меня? Что она была мухой в моей паутине, а я поймал ее и собирался ввести в ее вены свой яд, который навсегда отметил бы ее как мою.

Я мог.

Я мог учуять это, попробовать на вкус, прочувствовать, предвидеть.

Она была моей, так или иначе. Mi presa (Прим. Пер. Испанский: Моя добыча). Я чувствовал, как она сдастся мне, впитывал момент, когда она сломается, а затем я разрушу ее настолько основательно, что после этого она уже никогда не станет прежней.

В эти дни я был немногословен, но действия все равно говорили громче. И когда придет время действовать, эта маленькая chica (Прим. Пер. Испанский: Малышка) даже не поймет, что ее настигло.

Я проснулась на самых мягких простынях, на которых когда-либо спала, и застонала, потянувшись всем телом на огромной кровати. За всю свою жизнь я никогда не лежала в такой большой и удобной постели. Конечно, я была пленницей в подвале и, вероятно, скоро умру, и бла-бла-бла. Но прямо сейчас я была на седьмом небе, а я давно научилась жить моментом. Потому что все хорошие моменты обычно длились недолго, и я любила выжать из них максимум удовольствия. Я не собиралась думать о том, что меня сегодня потащат в ту комнату для убийств и распотрошат, как банан на разделочной доске. Это проблема будущего.

Я села, стянув одеяло и проверила свою рану на ноге. Кожа уже сросталась, крови и сочащихся выделений больше не было, но синяк вокруг нее теперь переливался всеми цветами радуги. Я наклонилась, чтобы поцеловать ее, чтобы она побыстрее зажила, затем встала с кровати, дрожа ступила на холодный пол и направилась к маленькому шкафу, чтобы взять одежду, бросив быстрый взгляд на Матео, который спал, свернувшись калачиком на полу. Выглядело это крайне неудобно. Надо бы дать ему подушку или что-нибудь еще.

Спать на земле никогда не было весело. Ближе всего к комфортному сну на улице я была в тот раз, когда нашла привязанный одинокий воздушный шар в форме цифры пять. Он просто болтался там, словно у него не было друзей во всем мире, весь блестящий и розовый. Я отрезала его от руки ребенка, к которой он был привязан, и убежала с ним, чтобы освободить, но потом на меня напала армия крошечных детей, одетых как принцессы и все такое прочее. Мне пришлось быстро удирать через надувной домик, и я разрезала его своим перочинным ножом по пути, сбежав через заднюю стенку и захватив с собой всех маленьких зверьков, которые были внутри. Этот воздушный шар служил лучшей подушкой почти три недели, прежде чем сдулся. Я организовала похороны и пригласила всех бродяг с моста прийти. Но никто из них не пришел. Потом собака нагадила на его могилу, пока я произносила свою речь. Я скучала по тому шарику.

Я взяла одну из своих подушек и просунула ее через решетку для Матео, а затем направилась в ванную, чтобы сделать утренние дела и почистить зубы. Это было куда лучше, чем какать в кустах, пока Вонючка Джим пытался украдкой заглянуть в мою анальную дырочку. Я заточила кончик своей зубной щетки только по этой причине, но моя новая зубная щетка была гладкой и закругленной, не предназначенной для отпугивания бродяг-извращенцев. И да, я чистила зубы, пока какала. Подобные вещи лучше всего делать одновременно, чтобы сэкономить время на случай нападения.

Я снова приняла душ, просто чтобы насладиться горячей водой и ароматом всех этих вкусных средств на коже, затем вытерлась и переоделась в свежие спортивные штаны. Потом я достала карандаш, который спрятала в кармане своих вчерашних штанов, и провела пальцем по кончику, который теперь был испачкан кровью Матео.

— Ну, привет, маленький поножовщик, как поживаешь сегодня?

Я вышла из ванной, и Матео впился в меня взглядом. Он сидел на деревянной скамейке, упершись локтями в колени, а его лицо было скрыто в тени. Снова. Ему нравилось наблюдать за мной, но он до сих пор не произнес ни слова. Он просунул подушку обратно через решетку, явно отказываясь от нее.

— Доброе утро, тебе не нравится твоя подушка? — спросила я, но он ничего не ответил. Хотя это было нормально. Мне было что сказать за нас обоих. — Там, на полу, наверное, больно и холодно. Найл иногда разрешает тебе спать в кровати? Думаешь, нам придется иногда делить ее? Ты умеешь делиться? Я вот не очень. У меня нет братьев или сестер. А у тебя? — Я подняла брови, но он не ответил ни на один из моих вопросов. Ни на один. И дело было не в отсутствие языка, ведь вчера он вовсю облизывал меня своим язычком, так что в чем же дело? — Ну, может быть, ты когда-нибудь научишь меня делиться, если захочешь. Полагаю, теперь это пространство принадлежит нам обоим. Но мне нравится спать в постели одной. Но я также думаю, что ты выглядишь таким грустным там, на полу, так что если захочешь разделить ее, когда Найл выпустит тебя, думаю, я буду не против. Ты любишь обнимашки? Меня никогда никто не обнимал, кроме папы. Он умер, знаешь? Ничего страшного, это было давно. Но это случилось в мой день рождения, так что это было… травматично… У тебя есть папа? — он моргнул, и я решила принять это за «может быть». — В любом случае, мне немного любопытно насчет объятий. Думаю, мне бы понравилось. Это мило, когда я вижу, как пары делают это на улице. Но проблема в том, что я не люблю, когда ко мне прикасаются. — Я посмеялась над собой. — Глупо, правда? Мне действительно стоит это преодолеть. — Я взяла подушку с пола и положила ее перед его клеткой, пока он просто смотрел на меня.