А еще перекрывает проход вся сила, что в центре стоит — наемные роты. А эти могут тоже встать словно пробка в бутылке, и не выпустить без боя тех, кто предал их.

Будут ли они это делать?

Бесплатно — нет. Наемникам нет смысла рисковать жизнью ради банальной гордости. Они знают, как к ним относятся, и понимают, что на таких, как они есть спрос. Они оружие войны. И ими пользуются. И да — порой не очень осторожно и правильно. Часто небрежно и сурово. Они привыкли к такому, но терпеть бездействие союзников, граничащее с предательством…

Нет! Не потерпят они такого.

Не будут иноземные роты делать ничего. Просто замрут в ожидании. У них нет веры ни Москве, ни мне. Они лишились генерала и… Уверен, не очень понимают, как уходить им отсюда. Ведь я, в их глазах, какой-то самозванец. Что я смогу им предложить?

Но боя с московскими силами они тоже не завяжут. Бессмысленно. Если только Шуйский сам не поведет себя как полный идиот и не пойдет на открытый, горячий конфликт с уже довольно злыми на него наемниками.

А вот за деньги? За деньги да.

Если я предложу им оплату, они могут перейти на мою сторону, как это и случилось при Клушино. И тогда они станут настоящей головной болью для остального московского войска. Но они медлили с принятием решения. Человек, умчавшийся к ним, не возвращался. Скорее всего, опасаются. Все же Шуйский — это представитель государства, Жолкевский, что переманил их под Клушино — человек известный. За ним, если мы говорим о реальной истории, стоял Сигизмунд.

А кто я такой?

Для всех этих иноземцев — какой-то сомнительный самозванец. Да, толковый и прилично так надававший им по рогам. Либо везучий. Везучий как демон. Но. Есть ли у меня казна? Могу ли я позволить себе нанять их? Что я предложу взамен всей этой массивной воинской корпорации из нескольких наемных рот. Или даже из нескольких десятков рот. Не обману ли. Не перережут ли мои бойцы всех их ночью, чтобы завладеть снаряжением?

К тому же у них же много шведов. А те сражаются не только за деньги, но и за своего короля. Они выполняют волю короны. И их цель после разгрома всех войск самозванцев — противостояние ляхам.

Примчался гонец от французов. Немного ошалевший и всклокоченный.

Начал доклад:

— Господарь, от французов я. Воевода их. Тот, что вами захвачен был и отпущен перед битвой он… — Парень тараторил, пытался говорить быстрее, но сбивался. — Он передает, что своему слову верен. Скоро явится к вам в распоряжение, если сможет. Но…

Замер, засопел, покраснел, побледнел.

Что значит, если сможет? Это меня насторожило:

— Но? — Уточнил, смотря на вестового.

— Он с себя, как выразился, снял бремя управления тысячей. Капитаны там что-то решать будут. Его… Эээ… Шевалье. И по его жизни тоже. Господарь.

— Жизни? — Звучало все это в каких-то рыцарских традициях, но…

Если так подумать, этот Луи, видимо. Считал себя действительно рыцарем без страха и упрека. Настоящим, благородным человеком и имел какие-то свои представления о чести воина и офицера. Кем он там являлся? Полковником?

— Господарь, не гневайтесь, я не очень понял. Он же говорит, как… Как немец чертов… — Побледнел еще сильнее, поправился. — Простите, господарь. Говорит неясно совсем. Про суд что-то сказал, про закон, про честь наемника. Сам он ваш человек, но люди его могут не отпустить и… Смута у них, у немцев этих. Пока говорил они там все галдят. Крякают, гнусавят. А я… Я…

Естественно, французского наречия парень не знал. Откуда?

— Ясно. — Я почесал затылок, решился. — Найди на соседнем остроге Григория, там он должен быть и нашего Франсуа. Первого ко мне, второго бери с собой и дуй опять к этим… — Улыбнулся ему. — К этим гнусавым господам. Пускай с ними их соотечественник поговорит. Объяснит, что да как у нас здесь в войске. Ну и, жду я от них человека для переговоров. Готов их в войско свое принять. Куда им деваться-то? Шуйский такому повороту, как отказ от боя рад не будет. Это точно.

Гонец поклонился, умчался выполнять распоряжение.

Тем временем осмотрелся я.

Пехота почти завершила разбор раненных и мертвых. Острожки принимали первозданный вид. Почти. Все же крови здесь было пролито прилично, и это невозможно как-то было скрыть. Бойцы занимали за моей спиной три оставшихся целыми укрепления. Конница огненного боя собиралась тоже между лагерем, куда стаскивали раненных и защитными сооружениями.

По правому флангу, ярко отсвечивая на солнце доспехами, проследовали пять сотен моей бронной лучшей кавалерии. Прямо дефилировали, стараясь идти походной колонной. Конечно — не стремя к стремени, до такого еще далеко. Но все же месяц подготовки и слаживания сказался на качестве построений и совместных боевых действий.

Завершив маневр, они двинулись в тыл. Значит, скоро вся эта сила будет на моем левом фланге, готовая к удару по оплоту силы Шуйского.

Ну что, гражданин Дмитрий, может пора бы сложить оружие, бросить его и отъехать с поля. Тогда-то бояре ко мне и перебегут.

Я скривился. Что мне с этими знатными хрычами делать?

Начнется уже в моем войске настоящий ужас политической игры. Ситуация, ничуть не помогающая ведению боевых действий, а только мешающая. Все эти родовитые и полуродовитые люди — они же все считают себя лучшими из лучших. Все они чтят законы местничества и постоянно хотят обскакать один другого. А если кто-то обходит их всех, то тут же объединяются. Ведь нарушение традиций, это… Недопустимо!

Избранная боярская, бронная конница, чтоб ее черти разобрали. Она сама по себе сплошной клубок интриг, где каждый ратник, это повод для политического противостояния и фигура в нем.

С ними всеми взаимодействовать, это какой же опыт нужен-то?

Черт. Я не удивлен, что Шуйский не может просто взять и отдать приказ атаковать. Они же могут не подчиниться и начнется… Настоящий ад будет. И все это в ближайшее время, если эти люди перейдут под мое управление, будут творить в моем войске.

Что делать с этими лучшими людьми?

Пока ждал новых вестей, размышлял. И одна мысль ощущалась хуже другой.

Включить в состав, казалось, проще всего. Это раз. Но тогда они же разладом своим разрушат уже сформированную систему. Спорить начнут кто сотником должен быть и почему. У кого родня родовитее, а предки важнее. И весь поход превратится в сущий клубок заговоров. Еще в самый важный момент бунтовать удумают. Мотнул головой, отбросил. Еще бунта в войске мне не хватало. Тех, кто готов его поднять и, например, ночь, навалиться отрядом на моих телохранителей или на важные обозные части.

Второе. Разоружить и отпустить. Тоже рабочий вариант в целом.

Можно еще и выкупа потребовать.

Гнева будет — очень много. Восстать могут и, к гадалке не ходи, сделают это, затаив обиду. При первой возможности предадут и нож в спину вгонят. Причем, если будет возможность, то не в фигуральном, а вполне реальном смысле слова. Если не разоружать, просто пустить на все четыре стороны? Так, они же оппозицию сформируют. И что? На это силы тратить, всех их потом отдельно ловить. Суду предавать. Это время же и горящие тылы.

Здесь всплыла еще мысль. Ведь, скорее всего, в войске прилично людей Мстиславского, которые уже саботируют работу армии и выполнение приказов. Как их выявить? Как понять? Это каждого же фильтровать надо, допрашивать. А их сколько? Восемь тысяч.

Даже рязанцев, по-хорошему тоже надо всех расспросить и допросить.

Вздохнул и тут в разум мой пришел третий вариант. Мотнул головой отбросил его. Нет, так нельзя, невозможно. Это уж слишком. Не может так случиться и не должно.

Нужно какую-то рабочую схему придумать. Черт!

Вывел меня из раздумий гонец, примчавшийся от наемников, спешился, поклонился.

— Где Богдан? — Спросил я его на подходе.

— Там остался, говорит с ними еще, меня к вам с докладом послал.

— Ясно, говори. — Живой мой казак, хорошо.

— Господарь. От немецких рот решения, единого пока, нет. Совещаются. Часть готова к нам перенаняться. Прямо сейчас. Часть требует выдачи им Якоба Понтуса Делагарди, как жеста доброй воли. — Он дернулся, продолжил. — Это шведы в основном, как я понял, господарь. Часть пока в смятении, потери считает и раненных пытается как-то…