Но все же кое-что пришлось бросить.

Почему верность Шуйскому со стороны этого человека находилась у меня под большим сомнением? Ляпунов проговорил, что уж больно положительно он о ляхах отзывался при случае. А значит, есть шанс, что Мстиславских он человек. Соглядатай в войске и так же, как Захарий, ждал от брата сведений, колебался и мог перейти. Так и этот, видимо, думал в случае чего агитировать воинство перестать сопротивляться и потребовать призвания, например, Владислава или самого Жигмонта на царский трон.

Дескать, слабы мы, а ляхи-то вон какие! Славные рыцари! Побили нас, значит, сами мы не можем, под их крыло идти надо.

Запомнил этого человека, уверен, с ним мне еще столкнуться придется.

Кратко расспросил я про состав войска в целом. Выходило сейчас примерно так. Из семи тысяч конницы за Шуйским осталось четыре. Две, перешедшие к нам рязанцы, а еще одна — это побитые мной бойцы авангарда.

Три тысячи русской пехоты, из которой одна — крепкая стрелецкая, пострадали слабо.

Огромная толпа посошной рати, непригодная для открытого боя в поле.

Наемники. Все те же четыре тысячи шведов и немцев, примерно пополам. Мушкетеры и пикинеры, с небольшим перевесом в пользу первых по числу. А больше всего я опасался вторых. Именно вооруженных пиками, построенных в ровные, держащие удар и потери сотни.

Хорошо, что их не большинство.

Ну и рейтары. Им, по словам Ляпунова, досталось сильно. Раненых много. Моральный дух пал.

Я хмыкнул. Появление Луи показывало, что да — боевой дух французской конницы ослаб. Раз их полковник, вроде как крепкий и достойный человек, примчался вызывать меня на поединок.

К моменту завершения рязанские отряды были построены.

Двинулся я с сотней Якова и телохранителями мимо них, осматривая. Люди глядели на меня. В глазах какое-то чувство безволия, бесполезности и бестолковости замерло. Не побеждали они в битвах, не воевали славно давно. Получалось, что вроде бы били они отряды Лжедмитрия, под руководством Скопина, но после смерти военачальника моральный дух их был низок.

Сам поход еще сильнее пошатнул желание сражаться за Василия, а мой дневной налет показал, что их можно легко бить. А когда на кону жизнь стоит — нужен очень, очень большой стимул рисковать своей жизнью. Цель! За что рязанцы могли сражаться в войске Шуйского? Что бы им было, победи они. А проиграй?

Сложный вопрос, вроде бы и так, и так — все едино. Даже в случае поражения сам бы поход закончился. Сядь на трон кто-то иной, и что? Да не изменится особо-то ничего.

Присягу пришлось принимать четыре раза, дробя воинство на примерно равные доли, около полутысячи каждая.

Говорил, как и со всеми. Требовал клятвы, сам клялся им в том, что идем мы не ради того, чтобы сажать меня или кого-то еще конкретного на престол. Цель наша — Земский Собор, и в том слово мое крепко. И только Земля вся, вся Русь может выбрать царя настоящего, достойного и сильного.

Они слушали, отвечали.

Но видел я в них из всех людей, кто стоял вот так передо мной, и с кем говорить приходилось, что эти наименее верят в сказанное. Уже помотало их прилично. Смута выпила всех их силы, веру во что-то хорошее, доброе, вечное. И не было явлено им пока что тех чудес и странностей, с которыми столкнулись другие.

Так за что тогда сражаться и зачем?

Ушли от одного, упыря, что их сородича пытал и смерти предал, к иному прибились.

Даже бойцы Лжедмитрия, что за Трубецким пришли, знали, а некоторые даже видели, как я сам вытаскивал из их лагеря Матвея Веревкина, а это уже явление некоего чуда. Все те огни и костры, ночной рейд — это мелочи. Они знали, что я сам — сам! — господарь, лично прокрался в лагерь и вытащил их царика целым и невредимым.

Собой жертвовал, не щадил себя, рисковал. И за таким шли. А когда стали происходить чудеса — это имело эффект снежного кома. Молва росла.

А эти…

Ну побил я авангард Шуйского, ну и что?

Да, служить Василию они не хотели. Да, Ляпуновы были за меня. Старший так точно — проникся идеей, поверил. Настолько доверился, что про Ивана Грозного и всю боярскую заразу вокруг него поведал.

Но, чувствовалось, что в целом они, простые рязанцы, вообще не хотят кому-либо служить. Закончится Смута — пойдут по домам: к женам, детям, хозяйство вести, дрова заготавливать, привычными делами заниматься.

Нет у них крупного врага, чтоб в страх вогнал настолько, что не успокоятся, пока с Руси не прогонят. Далеко враги эти.

Шведы? Так мы с ними заодно. Татары? Так их Шуйский позвал. Ляхи? Да, этих, пожалуй, за врагов считают. Половина войска Лжедмитрия с год назад состояла из литвин и поляков. А сейчас они просто грабят все окрест, что могут. И свои еще сверху добавляют — отнимают то, что осталось.

Кто враг, кто свой, с кем воевать? И так уже не первый год.

Все держалось только на личном авторитете полководца. В мой они верили только понаслышке. Но была у меня надежда, что встреча с другими рязанцами повлияет на их моральный дух. Все же молодёжь-то уже кое-что видела и была вполне замотивирована. А это их дети и родня.

Наконец-то последние слова присяги были сказаны, и я направился к Серпухову. В тереме воеводы меня ждали гости и обед.

Вновь допросы и расспросы. Политика.

Переодевшись после сырой погоды, поручил Ваньке позаботиться о доспехе. Железо в такой сырости надо сразу обрабатывать, чистить, протирать, смазывать. А то в негодность придет и защитные свойства терять начнет.

На черноту мне в целом плевать, а вот тот факт, что ржавчина снижает прочность — объективен.

Пока ел, потребовал к себе отмытого Луи де Роуэна.

Он вошел, и я не сразу узнал его.

Осунувшийся, казалось, постаревший даже. Лицом поникший. Эффект воздействия возлияний должен был вроде уже подойти к концу, но, видимо, здесь наложился иной фактор. Поражение. И кому? Какому-то варвару, русскому самозванцу. И необходимость выполнять его условия. Или нарушить данную клятву.

Смотря на него, я сейчас очень сомневался, что, если оставлю его без внимания, он найдет сам в себе причины не делать обещанного. Он же рыцарь, а значит, клятва его играет роль только в случае, данном рыцарю. А перед ним кто? Самозванец. Холоп, но никак не равный ему человек. А значит, клятвы могут быть ничтожными.

Я прямо чувствовал, что он сейчас загружен этой внутренней дилеммой по самые уши.

Двигался медленно, раны, хоть и неглубокие, давали о себе знать. Спина, рука, нога. Чуть хромал. Вообще из лихого, злого, яростного человека, которым он показался мне там, под накрапывающим дождем, превратился в какую-то развалину с непрочным фундаментом в виде сомнительных убеждений.

— Садись. — Проговорил я на французском. Перешел на свой, великий и могучий, добавил. — Собратья, бумагу и перо этому немцу выдайте.

Охрана засуетилась, а я смотрел на Луи и раздумывал. Начал с простого.

— Сколько у тебя осталось человек, полковник?

— В строю семь сотен. — Процедил он. — Я не уверен, что они захотят предать Дмитрия и Якоба.

Как и думал. Но сейчас мне важное иное.

— Письма напишешь, мои гонцы отвезут их туда, куда скажешь. Ты же знаешь, где еще твои французы.

— Да.

— Как видишь, я свободно говорю на твоем языке и, поверь, неплохо читаю. А еще у меня есть собрат, твой соотечественник, Франсуа. И он обязательно прочтет написанное.

— Я понял. — В глаза его стояла бессильная злость

— Кто у вас главный?

— Делагарди.

— Это я знаю. Кто именно стоит над кавалерией.

— Я. Был я. Кого поставят взамен… Не знаю. Толковых капитанов трое.

Меня в целом это не особо волновало. Нужны были более высокие чины.

— Еще. Ты же здесь, а конницы в корпусе как минимум четыре тысячи.

Он воззрился на меня с немым вопросом, откуда мне это известно.

— Такое сложно скрыть, Луи. Кто у вас за главного еще? И как так вышло, что на юг пошло только пять тысяч? Где еще?

— Все знаешь, а это не знаешь. — Процедил он. Вздохнул. — Слово рыцаря мое, хоть язык себе режь.