— Нападай! — Заорал он, повторив свой призыв.

Но я стоял, смотрел на него и улыбался.

Не выдержал, рванулся вперед, нанес удар. Но за миг до этого мои ноги двинулись, рука вошла в позицию и перед ним встал невероятно опытный противник, готовый отбиваться. Его прямой, незамысловатый, но хорошо нацеленный удар в корпус я отвел, сбил в сторону. Зашел ему сбоку, а сабля моя легонько полоснула по правому бедру, рассекая ткань и пуская кровь.

Он скривился от боли, отшатнулся, переступил, не понимая, что произошло.

Хлопнул глазами, дернулся, когда через миг осмыслил — он ранен. А я вновь стоял перед ним, неуклюже выставив вперед саблю, и позиция моих ног была неверной.

Лицо его искрила невероятно злобная ухмылка, и он вновь рванулся вперед. На этот раз атаковал более умело, рубанул сверху, целясь мне в левую щеку, в глаз. Пытался развить легкий секущий удар уколом. Интересная тактика, но я резко ушел вправо, пропуская его острие мимо плеча.

Он начал выходить из выпада, изгибаться. Но, форма не позволяла действовать быстро. Находясь сбоку, я легонько рассек ему одежду на груди. Самим кончиком клинка пустил кровь, отпрянул.

Луи отскочил. В глазах пылал яростный огонь.

А я вновь неуклюже замер.

Последовала третья атака. Здесь должен был быть уже финт и он планировался, но я на этапе замаха распознал действия, встретил защитой, парировал, отвел клинок, не дал ему развить хоть какой-то успех, сам провернул кисть, рубанул раз, другой. Заставил отшатнуться, перешел в атаку.

Жалеть его и играть хватит. Два пореза ускорят процесс выматывания противника. Он и так на грани, а эти удары просто взбесили его.

Луи отбивался, скрипя зубами, и я видел, как страх заменяет ярость в его глазах.

Сам не торопился, бил, наседал, отводил контратаки.

Да, он фехтовал хорошо, даже отлично. Наверное, с Франсуа они были на одном уровне, может быть, все же мой француз был более технически продвинут, а этот атаковал более выверено и напористо.

Только, именно это сейчас у него получалось все хуже.

Преимущество сводилось на нет физическим состоянием, злостью и ранами, которые я ему нанес.

Луи понял, что ему так долго не устоять. Поединок затягивался, ему невероятно хотелось пить, организму было плохо. Уверен, его тошнило. Руки слушались все хуже. Еще бы просидеть несколько часов связанным, да еще до этого перепить какого-то пойла так, что смердело от него как от бомжа из подворотни в девяностые.

Понимая, что силы покидают его, он рванулся вперед. Подставился, пытаясь нанести удар. Я отвел саблю. Пропустил его вперед, сделал подножку, и француз вскинул руки, теряя равновесие. Я полоснул его по спине. Встал сзади. Добивать не стал.

— Ну что, виконт Луи де Роуэн? Ты удовлетворен? — Усмехнулся я.

Он развернулся, тяжело дышал. Одежда покрылась кровью, ему сложно было удерживать равновесие, а я даже еще и не начинал.

— Кто ты?

Я был рад, что Франсуа при всем честном народе, смотрящем на наш поединок, не произнес громогласно имя дьявола в суе. Люди бы не поняли.

— Игорь Васильевич Данилов, к твоим услугам. — Улыбнулся злобно.

Хочешь, нападай. Но… Мне все больше хочется порезать тебя так сильно, чтобы ты упал. Не убить, ни в коем разе. Ты нужен живым, от мертвеца я не получу обещанного. А выполнить условия договора тебе придется.

Он ощерился, но в глазах я видел панику и безнадегу.

— Сдавайся. — Проговорил я на русском. — Бросай меч. Моя взяла.

Он из последних сил ринулся вперед.

Да, вот еще один финт затеял.

Но, я был быстрее. Сделал подшаг, встретил его клинок еще только выходящим на удар. Толкнул от себя, отвел в сторону. Глаза его расширились. Хотелось врезать гардой в зубы. Но нехорошо калечить благородного, хоть и смердящего навозной кучей рыцаря.

Левый кулак врезался ему под дых. А правой я сильно толкнул его вбок, даже не пытаясь рубануть.

Его согнуло, он покачнулся, выронил клинок, закашлялся. Будь в желудке хоть сколько-то жидкости, уверен, его бы сейчас стошнило. Но, там было невероятно сухо и он только закашлялся, издавая устрашающие звуки.

Клинок выпал из его рук.

Сам он рухнул следом на колени, согнулся в судороге, застонал, упал набок. Начал ловить ртом мелкие капли дождя. Плакал.

— Франсуа, прости, я испачкал твой клинок. — Проговорил я на французском, отходя спиной с поля боя.

— Я… Я… — Силился что-то прохрипеть Луи.

— Ты проиграл. Изволь исполнить свое обещание. — Это уже был родной, русский.

Махнул французу, тот спешился, подошел к своему соотечественнику. Забрал свое оружие, обтер. Вернулся, смотря на меня с невероятным удивлением.

— Собратья, этого немца отмыть и в терем для допроса. — Распорядился, взлетая в седло. — Все за работу.

Люди, ошалелые от произошедшего, говорили что-то шепотом, кланялись мне.

— Франсуа, показывай, что вы тут сделали вчера, что еще предстоит. Ляпунова-то все нет.

Француз дернулся. Видимо, я вывел его из каких-то глубоких, можно сказать, экзистенциальных и философских размышлений о смысле бытия. Наверное.

— Да, господарь, инфант, да. Конечно, мы…

Мы двинулись вдоль линии подготавливаемых укреплений. Он вещал мне о том, что было сделано, что планируется сделать еще, сколько времени это займет.

В целом идея-то была простая. Мы организовали четыре редута. Это был центр нашей обороны. Строить больше — я не видел смысла, мы не успевали. Даже эти сооружения не были фундаментальными. Просто небольшие валы и рвы, укрепленные древесиной, которые было бы тяжелее штурмовать вражеской пехоте. И из-за которых мои стрельцы могли бы умело бить из мушкетов, а пикинеры орудовать между ними. В целом обычная практика, но с некоторой перчинкой, которой я и планировал удивить Якоба Понтуса Делагарди.

Где-то минут через пятнадцать, наконец-то к нам присоединился Прокопий Петрович.

— Здрав будь, господарь. — Он привстал на стременах, поклонился. Это уже вошло в привычку у всех. — Слышал, рязанские люди к нам своих послали. Отбились от Шуйского, к нам хотят.

— Да. — кивнул ему я. — Здравствуй, Прокопий. — Едем говорить с ними. Они вон там за лагерем и за нашими укреплениями ожидают.

Их не пустили к нам, что верно. Даже малый отряд гонцов-послов, сложно назвать кем они больше были, не подпустили к лагерю. Небольшой отряд дозорных стоял чуть дальше по дороге на Москву и контролировал их, не отпуская на север и не пропуская к нам.

Мы выдвинулись в их направлении.

Подъехали. Примерно полсотни наших и пятеро рязанцев, которых окружили. Они томились в ожидании и прилично нервничали. Это было видно невооруженным взглядом. Приметив Ляпунова среди моих людей, они сразу как-то воодушевились.

Поднялись, вытянулись, поклонились нам.

— Твои люди? — Проговорил я негромко, подъезжая к ним.

— Да, мои. Двоих точно знаю.

— Здравствуйте, сотоварищи. — Проговорил Прокопий Петрович.

— Здравствуй, воевода рязанский. — Один из них, что по массивнее и по увереннее выглядел, сделал шаг вперед. — Пришли мы к тебе от войска нашего. От тех людей, коих земля рязанская собрала да в Москву послала дело ратное вершить. Мы, стало быть… — Он замялся.

— Ну, говори.

— Мы, за тебя, воевода, и за Игоря, которого царем весь юг Руси зовет биться хотим. — Он поклонился еще раз на меня косо взглянул.

— А чего вам Шуйский не люб? — Улыбнулся Прокопий, в голосе я слышал добрые нотки, значит, верил он им.

— Не люб. — Он посуровел лицом. — Брат твой с нами. Ведет нас всех. Захарий Петрович

— О, благая весть. Все с вами?

Не знаю, что вкладывал в слово все Ляпунов. Как бы вся земля Рязанская, что ли. Или все значимые? Но посыльный понял его, проговорил вздохнув.

— Нет. Салтыков, что Кривым кличут, с двумя сотнями остался у Шуйского. Сволочь он, никогда не верил ему. — Лицо его посуровело. — И Булгаковых, не все.

— А что с ними? — Вмешался я в разговор.