Свернув на гравий, я крепче сжала руль. Когда дом показался из-за деревьев, я ахнула. Он был великолепен. Темные деревянные стены, много стекла — будто старый деревенский дом превратили в современный.

Перед входом — большая веранда, на ней кресла и качели. На ступени прислонен детский велосипед, вокруг разбросаны игрушки и спортивные вещи. Красиво, но по-настоящему жилое. Не то, что музей, в котором мы с Эмерсон выросли.

Выше, на склоне, стоял большой сарай, такой же темный, деревянный. Справа — небольшой гостевой домик. Я догадалась, что он может стать моим, если меня возьмут. Милый, ухоженный, наверное, с видом на озеро.

Во мне вскипнула надежда. Я так давно ее не чувствовала, что это ощущение казалось чужим. Но я держалась за него изо всех сил.

Я выключила двигатель и опустила солнцезащитный козырек. Быстро проверила, нет ли шоколада на зубах — так я не хотела появиться на собеседовании.

Убедившись, что все чисто, я подняла козырек и взяла сумку. Это мой шанс. Я закрыла глаза.

— Пожалуйста, только бы я ничего не испортила.

Открыв глаза, я выдохнула, распахнула дверцу и вышла. Мои ботинки хрустели по гравию, пока я поднималась по ступенькам. Я дошла до верхней — и в этот момент дверь распахнулась.

Я не успела ни подготовиться, ни собраться. Да это бы и не помогло. Потому что, когда я увидела мужчину, заполняющего дверной проем, я вздохнула. Знакомые темные волосы с серебром у висков. Крепкая линия подбородка, поросшая щетиной. Нос, будто однажды сломанный.

И эти глаза.

Глаза, что подарили мне доброту после тридцати трех дней жестокости. Глаза, что дали мне надежду. Глаза, которые спасли меня.

— Синий.

ЛОУСОН

Я уставился на женщину, стоящую на моем крыльце. Ее появление ударило под дых. Красота у нее была такая, что обжигала. Белые-как-снег волосы падали волнами на плечи. Полные губы приоткрылись на вдохе. На щеках вспыхнул румянец — не знаю, от холода или от шока.

Мне понадобилась секунда, чтобы узнать ее, дольше, чем следовало. Она стала старше. Изменилась.

Но серые глаза… Они и сделали свое дело. Почти серебряные, когда солнце касалось радужки. Они пригвоздили меня к месту.

Ее лицо преследовало меня годами. Я все думал, что случилось с той молодой женщиной, которую нашел полумертвой в снегу, в соседнем округе. С той, что месяц удерживал сумасшедший.

Это было самое извращенное дело в моей практике. Оно до сих пор гложет память. Может, из-за той тьмы. А может, потому что надежда в ее глазах едва не сломила меня — надежда, что я успею ее спасти. Я не был уверен, что сумею.

Но вот она стояла передо мной — живое чудо.

Поисковые работы не должны были длиться так долго, но ее родители имели вес. Такие связи бывают только у людей с большими деньгами и влиянием. Но я был рад, что нас держали в деле — потому что она была все еще там. Живая. Многим другим женщинам так не повезло.

— Я… я не знала, что это вы, — выдавила она.

Мне не понравилось дрожание в ее голосе и то, как оно передалось рукам.

— Я тоже не знал. Агентство прислало резюме некой Хэлли Астор.

Она кивнула:

— Так я теперь себя называю. Так проще…

Фраза зависла в воздухе. Но я понял. Проще, чтобы никто не сложил два и два. Проще попытаться забыть прошлое.

Тогда пресса не слезала с нее. Двадцатилетняя студентка, пропавшая в разгар зимы после того, как за год исчезло уже несколько женщин. Дочь федерального судьи, к тому же. Когда мы нашли ее живой, началось безумие. А когда тот ублюдок, что похитил ее, сорвался с крючка, журналисты взбесились.

Руки Хэлли дрожали сильнее, вибрация проходила по всему ее телу.

Меня накрыло чувство вины. Конечно, ей тяжело. Я напоминал о худших днях ее жизни.

— Нам необязательно продолжать. Уверен, тебе не хочется…

Ее глаза распахнулись, серый стал почти серебряным.

— Нет.

Ее рука дернулась сама и легла мне на предплечье. Едва коснулась — и то через фланель — но это обожгло.

Глаза Хэлли вспыхнули, она резко отдернула руку и уставилась на пальцы:

— Прости. Я только… Мне бы хотелось пройти собеседование. Если только тебе не… некомфортно со мной.

— Нет, все нормально. — Ненормально. Черт, у меня до сих пор покалывало там, где она коснулась. Это все прошлое. Связь на травме. И только. Я прочистил горло. — Просто многие жертвы предпочитают не общаться со своими спасателями. Особенно когда дела…

— Жуткие? — подсказала она.

Я невольно улыбнулся:

— Жуткие — подходящее слово. Я просто не хочу сделать тебе хуже.

Поэтому я никогда ее не искал после спасения. Хотя толку бы и не было — слышал, родители увезли ее домой, в пригороды Чикаго, как только врачи разрешили выписку.

Хэлли быстро покачала головой, белые пряди упали ей на лицо:

— Ты мне не делаешь хуже. Обещаю.

Мне не понравилось, что волосы закрыли ее взгляд.

— Хорошо. Заходи.

Она переплела пальцы так крепко, словно только это и удерживало ее в сборе, и вошла следом за мной. Я не мог отвести взгляда, пока она рассматривала мой дом, словно впитывая каждый штрих.

Только смотрела она не на то, что я ожидал: рисунок Чарли из школы, Дрюеву клюшку, прислоненную к стене, пледы, сбившиеся на диване в беспорядке.

Взгляд упал на фотографию меня с мальчишками двухлетней давности.

— Это твои сыновья? Чарли, Дрю и Люк?

Она уже обошла суровую сержантиху со вчерашнего дня хотя бы тем, что произнесла их имена.

— Эти чертята самые. Сейчас они куда крупнее.

Уголки губ Хэлли дрогнули, но взгляд оставался на фото:

— По ним видно, что они тебя любят.

Снимок был с похода. Нэш сделал его после грандиозной водной битвы в реке. Мы все были мокрые до нитки, с великими улыбками. Еще до того, как Люк погрузился в свое молчание. До того, как Дрю окопался в спорте и девчонках. Только Чарли до сих пор улыбался мне так же.

— Любят иногда, — честно сказал я.

Хэлли взглянула на меня:

— Наверное, так и бывает у родителей.

— Похоже на то.

Она открыла рот, потом закрыла — будто хотела спросить, но не решилась. Проглотила слова, переплетая пальцы еще крепче.

— А второй родитель есть? Жена или муж? — выдохнула она наконец.

Я усмехнулся, сдерживая смешок:

— Ни жены, ни мужа. — Улыбка ушла. — Их мама с нами не живет.

Сочувствие мягко проступило на лице Хэлли.

— Это должно быть тяжело.

— Мне нужна помощь. Все вышло из-под контроля: у мальчишек вечные занятия, у меня работа.

— Чем вы занимаетесь? — спросила Хэлли.

Я вспомнил, что агентство оставляет клиентам право самим рассказывать кандидатам личные подробности.

— Я начальник полиции Сидар-Ридж.

Губы Хэлли приоткрылись беззвучным «о».

— Мне никто не говорил… Когда я была в больнице, мне лишь сказали, что меня нашла добровольная поисково-спасательная команда.

— Так и есть. Я волонтер в поисково-спасательной бригаде. Иногда мои службы пересекаются.

Она кивнула.

— Понятно. Быть полицейским, наверное, приятно — чувствовать, что приносишь пользу.

— Я люблю свою работу. Но это означает, что няня должна быть готова к ночным вызовам. По выходным моя семья чаще всего подстраховывает, так что эти дни будут у тебя свободны — можешь проводить их с друзьями, но…

— Мне не трудно. Я могу быть на связи и по выходным. — Ее щеки порозовели. — Я вообще домоседка.

Я на секунду задержал взгляд. Где-то глубоко внутри шевельнулась боль и вместе с ней вопросы. Она домоседка потому, что ей так нравится? Так она хочет? Или потому, что ей страшно выходить в мир?

Последняя мысль обожгла сильнее. Столько всего у нее забрали. Ее жизнь, ее юность — оборвали в миг. В этом не было ничего правильного.

Но, как бы мне ни было ее жаль, я не мог не задуматься: справится ли она с моими тремя? Они шумные и дикие, а Люк проверяет терпение на каждом шагу.