– Что? К‑кто к кому прыгает?

– Да так… гипотетически, – я пожимаю плечами. – Представь. Уставший, нервный, ищет утешения. За плечо – бац, и ложится. А ты ж "сестренка", отказывать неудобно.

Она сглатывает. Слышно, как сухо щелкнуло в горле.

– Ты шутишь, – выдавливает. – Я бы никогда…

– Никогда? – поднимаю бровь. – Знаешь, "никогда" – интересное слово. То есть вчера "никогда", а сегодня – хоп, и утро в одной постели. Жизнь, она такая. Любит подкидывать сюрпризы.

Марина силится улыбнуться, выходит гримаса.

– Сюрпризы… да. Главное, чтоб никто не узнал, правда? – я беру ее под руку так же, как она минуту назад меня, и чувствую, как у нее дрожат пальцы. – Иначе ведь больно будет всем, кто верил.

Она мнет ремешок сумки.

– Даш, может, хватит этих жутких примеров? У тебя и так нервы…

– О, про мои нервы ты беспокоишься? Какая трогательная забота, – киваю и отпускаю ее руку. – Знаешь, я тут решила, нервы надо беречь. Поэтому я больше никому не верю на слово. Ни мужу, ни… – смотрю прямо ей в глаза – ни даже самым близким "сестренкам".

Марина сжимает губы, взгляд мечется.

– Ты… ты меня ранишь, – шепчет.

– Бывает, – отвечаю ровно. – Но раны заживают быстрее, чем предательства. Учти это, если вдруг жизнь снова подбросит "гипотетическую" ситуацию.

– Даш, ты о чем?

Она идет рядом, чуть сбоку. Вроде как с подругой, а на деле – как будто с тенью себя.

– А помнишь, как мы с тобой здесь по жаре гуляли, с мороженым в руках? – Марина говорит как ни в чем не бывало. Глазами бегает по ветвям деревьев, словно прячется от меня.

Я помню. Только сейчас это мороженое в мыслях тает не от солнца, а от того, как она обнимала мою дочку на крестинах, гладила по волосам, шептала ей, что любит. Я тогда улыбалась – мне казалось, у Кати две мамы, вторая – крестная. А теперь мне кажется, что я тогда вела в дом змею, сама вручила ключ от сердца.

У Марины на шее серый шарф, который я ей сама дарила. Тогда – просто из-за того, что ей всегда казалось, будто дует в шею. Я помню, как она прижимала его к лицу и говорила: "Как будто ты обнимаешь меня". Сейчас – все фальшивое такое. Ненастоящее.

Вернее, давно уже все фальшивое. Может, с самого начала нашего знакомства.

У Марины тогда день рождения был. Мы пошли в кафе, Яр так хотел встретиться, что нашел нас в том кафе.

– Ну наконец-то хоть один нормальный парень в этом универе, – сказала она тогда, поправляя блеск на губах перед его приходом.

А когда он пришел, она и вовсе стала другой.

Смеялась, шутила, касалась его руки, поправляла волосы через каждые пять минут. И я тогда подумала, что все: она ему понравилась, он – ей. Они так легко перекидывались шутками, так живо спорили о кино и пицце, как будто уже знали друг друга сто лет. А я сидела рядом, как третье колесо. Слушала, улыбалась, делала глотки из бокала – и чувствовала себя лишней.

Я уже тогда почти решила – ну ладно, пусть будет Маринин. Раз двум девушкам нравится один молодой человек, то выбирать ему.

Но на следующее утро он позвонил мне.

Спросил, как я доехала.

Сказал, что ему было хорошо. Со мной.

Через пару дней – у меня в шкафчике букет. Маленький, но с запиской. Его почерк. “Хочу снова увидеть твою улыбку”.

И тогда я впервые почувствовала, что он выбрал меня. Не ее.

По Марине видно было, что ее задело, но тем не менее меня она не хотела терять, поэтому отшутилась только.

– О, так он на тихих западает, да? А я-то старалась.

Я тоже смеялась, думала – шутка.

А теперь не знаю.

Может, тогда это была обида.

Может, она просто не простила.

Теперь каждый ее взгляд, каждое слово с тех времен, которые тогда казались теплыми, дружескими – все теперь трещит, скрипит.

И я думаю – может, он все-таки ей нравился все это время. Только терпеливо ждала, пока я устану, пока мы поссоримся, пока он оступится.

Только вот… он не оступился.

Он упал. Прямо к ней в постель.

А я все еще не могу вычеркнуть те записки, те цветы, то чувство, что была для него единственной.

– Все-таки я рада, что мы пошли прогуляться. Мы давно не говорили, так… спокойно, без нервов, – нарушает тишину Марина.

Я кивком отвечаю.

– Ага, спокойно.

Она не дура, чувствует, как натянута пауза. Старается склеить ее фразами.

– Я ведь понимаю, у тебя сейчас столько всего навалилось… и Катюша, и Ярослав, и…

– И? – разворачиваюсь к ней резко.

Она замолкает.

– Что "и"?

В глазах ее скользит испуг.

– Ничего. Я просто хотела сказать, что ты держишься очень хорошо. Я горжусь тобой.

Горжусь.

Это слово – как гвоздь в стену.

Гордилась, когда ты целовала моего мужа? Когда в моей квартире, пока я в больнице с нашей дочкой, ты шептала ему "Ярик"?

Я ухожу вперед. Шаги становятся длиннее. Она догоняет меня.

– Даш, – останавливает за рукав. – Я чувствую, что ты злишься. Но я не понимаю, на что.

Я вскидываю на нее глаза.

– Не понимаешь?

Она моргает. Один раз. Второй.

И я вижу, как ей хочется отступить. Притвориться. Забыть.

– Марин, – говорю я спокойно, почти шепотом, – а помнишь, мы лежали с Катей в больнице недавно.

– Да, – медленно ко мне поворачивает голову.

– Я просила тебя привезти кое-что, а ты не заехала.

– Ну давай сейчас еще из-за этого поссоримся!

– Я просто спросила. Не собиралась с тобой ссориться.

– Я не помню, ну что-то случилось значит, раз не привезла.

– Например…

– Например… Не знаю я, что там случилось.

– Например, ты осталась ночевать у нас.

– Ааа… тогда. Ярослав предложил остаться. Сказал, что могу у Кати в комнате переночевать.

– Он предложил? – прищуриваюсь. – Или ты сама?

Она не отвечает.

Воздух вокруг – как тонкая стеклянная пленка, которая трескается с каждым словом.

– Ты на что намекаешь? – замахивается и выкидывает пустой стаканчик в урну. Промахивается, но не поднимает, чтобы выкинуть.

– Почему не рассказала, что ночевала у нас?

Смотрит на часы.

– А что такого? Мы же подруги. Просто переночевала.

– Ты просто осталась ночевать в моей квартире, наедине с моим мужем, когда я с дочерью была в больнице.

– Откуда ты знаешь?

– Ярослав рассказал.

Она бледнеет. Облизывает кончиком языка губы.

– Если ты хочешь что-то мне сказать, то говори.

– Хочу спросить. А лезть в трусы к моему мужу – это по-дружески было или как?

Она резко выдыхает и закашливается.

– Ты знаешь, – иду рядом в сторону парковки, – когда мы делали фотокнигу ко дню рождения Кати, я пролистала кучу наших общих снимков. Помнишь, как ты держала ее на крестинах? Как ревела, когда она заболела в девять месяцев и мы по очереди сидели в больнице?

Она кивает, но молчит.

– И тогда я думала, что мне повезло. Что ты не просто подруга, а почти родня.

– Тогда? А сейчас?

– А сейчас не понимаю, когда я перешла тебе дорогу, что ты решила забрать мое.

– Что же твое я захотела забрать?

– Мужа например.

Марина бледнеет, потом багровеет, но быстро берет себя в руки.

– Это он так рассказал? Что я к нему в койку залезла? Я? Даш… – слезы появляются в уголках глаз. – Вот подонок. Я… Я не хотела. Я…

– Ты хотела. Просто не думала, что всплывет. И что я никогда не узнаю…

Мы идем медленно. Как по льду весной. Один неосторожный шаг – и треснет под ногами. Подо мной.

Правда только в том, что сейчас лето. А лед, он только между нами.

– У мужиков все так просто. Налево сходил, с другой переспал, а потом нашел виноватого. На кого все скинуть можно.

– Что скинуть?

– Что?! То, что я не прыгала ни к кому в койку. Моя ошибка только в том, что я заехала тогда за вещами. Расстроилась из-за Кати. А Ярослав пожалел, предложил зайти.