– А что с ней? – отвечаю также дежурно.

– Ну как… она же болеет.

– Так мы уже три недели, как выписались из больницы.

– Ну кашель-то еще остался, – отпивает кофе. – Сама как?

Переводит разговор.

Я слушаю, как меняется ее интонация – старается быть заботливой, но я слышу фальшь в каждом втором слове.

– Пока не понятно.

– Ярослав вернулся?

– Да. Приезжал вчера.

– И что?

– Сказал, что ездил с друзьями.

– И ты поверила?

– Он показал фотографии, на байдарках катались.

– А он с кем в лодке-то был? Один?

– Говорит, что да.

– Даш… Ты в чат заходила?

– Больше нет.

– Она там фоток с Питера накидала. Ты ничего ему про это не скажешь?

Не понимаю, что у нее за игра. Что она задумала? Что хочет от меня? И от нас? И какая ее роль во всем этом?

– Нет. Не хочу ничего не знать об этом. Хочу ему верить.

Марина проводит кончиком языка по губам. Недовольно кривится.

Думает, думает. Я как будто что-то не так сказала.

– Сейчас простишь, всю жизнь будешь терпеть.

– Остаться одной с дочкой без денег?

– С деньгами я тебе помогу, не волнуйся. Я не хочу больше , чтобы ты плакала и страдала из-за него. Это же уже как зависимость. Эту простишь, но она никуда не денется. Всегда рядом будет. Между вами. А Катюша?

– А Катюша? Папа к ней приходит, я не запрещаю им общаться.

– Не запрещаешь? Даш! Очнись. Он потом будет брать ее на выходные. С ней знакомить. Отберет еще.

– Он знает, что ей со мной лучше.

– Быстро ты забыла, как он чуть в дурку тебя не сдал.

Зато она все это помнит. Каждую мелочь и деталь. Неужели она вот так хладнокровно могла залезть к нему в постель, а сейчас рассказывать мне о том, какой он плохой?

Мимо нас бегут дети с флажками, кто-то кормит голубей. Мальчишка проносится на велосипеде, скрипят качели, и кажется, что все это – другая жизнь. Не моя.

– Не сдал же.

– Даш, что происходит? – вдруг оборачивается и ловит мой взгляд.

– Это ты мне расскажи, что происходит? Что ты еще знаешь про эту Анну?

– Я тебе все рассказала, что знала.

– Точно все?

– Даш! Что за намеки какие-то?

– Да я просто спрашиваю. Никто про нее ничего не знает. Только ты.

– Я тоже не знаю. Я только у админа спросила.

– Кто ее привел?

– Я не знаю, – смотрю на нее молча. – Если ты хочешь что-то сказать, то говори. Что молчишь?

– Она какая-то вся подозрительная. Знает обо мне все. Как будто кто-то ей рассказывает.

– А ты не думала, что твой дорогой и рассказывает?

Пожимаю плечами.

– Даш, ты что, веришь ему, что у них ничего нет?

– Не знаю.

– Не будь дурой. Он мужик красивый, на него знаешь сколько девок вешается…

– А ты откуда знаешь сколько?

– Догадываюсь. Не ведись. Не верь ему.

Она сама подводит нас к теме, даже не осознавая. Я смотрю на ее волосы – завитые, аккуратно уложенные. Она постаралась сегодня. При макияже, с помадой. А я – в куртке маминой, без косметики, с тоналкой под глазами, потому что не спала.

– Больше ничего про эту Анну не узнала?

– Неа. Ну и сама тоже не писала, – Марина пожимает плечами, и в ее голосе – легкомысленность, нарочитая, как будто она примеряет ее, как шарф на лето. – Это вроде как не мое дело. Хотя… если бы это был мой мужик, наверное, я бы… бросила уже его, а ей написала: "подавись".

А я и бросила. Только почему тогда все во мне все еще горит?

– Она мне ответила, что он не мой, – говорю негромко. – Вот понять не могу, к чему это.

Смотрю на Марину. Не моргаю. Прощупываю каждую реакцию – зрачки, уголки губ, дернулась ли бровь. Если Марина понимает, о чем речь, она покажет.

Марина фыркает, поправляя ремешок на сумке.

– “Он не твой”… Хм. Ну, либо хочет сказать, что он больше не твой. Типа, ты его потеряла. Или… может, намекает, что он вообще никогда твоим не был. Типа… чужой изначально. Был с тобой, а чувств – ни фига.

Она говорит с легкой усмешкой, как будто это всего лишь строчка из сериала, а не игла, которую мне воткнули под ребра.

– А может, – продолжает Марина, прикусывая ноготь и глядя на небо, – просто завидует. Типа, сама с ним, но понимает, что он все равно тебя любит, вот и злится. Такой… “он со мной, но не твой”. Как будто между строк: "он мой телом, но не душой". Ну, если бы я была бабой, которая увела, наверное, я бы так и написала. Чтобы уж наверняка. Чтобы больно было.

Я слушаю. Внимаю. Но все внутри меня, как будто отравлено.

Она говорит это легко. Даже с долей театрального вдохновения. Словно репетировала.

– А тебе не кажется, – тихо говорю, заглядывая в ее лицо, – что слишком уж точно ты понимаешь, что она хотела сказать?

Марина моргает. Раз. Два.

– В смысле?

– Ну, ты так раскладываешь. Как будто хорошо ее чувствуешь и знаешь.

Она смеется – коротко, звонко.

– Даш… Ты спрашиваешь, что это означает. Вот я и думаю, что это означает. Если не хочешь, я могу молчать. Сама разбирайся.

– А чего ты нервничаешь?

– Не люблю, когда меня спрашивают, а потом в чем-то обвиняют.

– Я ни в чем не обвиняю. Понять эту Анну хочу. Откуда она взялась? Почему в чате пишет? Она ведь знает, что я там есть, что вижу все. Как специально провоцирует меня. Или поссорить хочет.

– Да больных на голову мало ли, что ли?

Молчим обе.

Только шаги по плитке.

И между нами – не воздух, а вязкая тишина.

Как трещина в стекле. Ее вроде бы не видно сразу. Но стоит надавить – и все разлетится.

– Марин, – говорю я тихо. – А ты не хочешь мне ничего рассказать?

Она резко сбивается на ходу. Останавливается. Глаза чуть расширяются.

– О чем ты?

Я делаю вид, что смотрю в сторону, на воробья, клюющего крошки у лавки. А на самом деле слежу за ее лицом.

– Ну, не знаю… Может, что-то такое… что изменит мою жизнь. Или уже изменило.

Пауза.

Она опускает глаза. Щека дергается.

– Даш, слушай, я, знаешь, что подумала?

Я тоже останавливаюсь.

Смотрю ей в глаза. Секунду. Две.

И в какой-то момент я вижу, как внутри нее все сжимается. Лицо натягивается, как перетянутая скрипичная струна. Вот-вот сорвется.

– Я тут Вичку на днях встретила.

Имя вспыхивает, будто фантик: рыжие кудри, круглые очки с трещиной и вечный запах кофе с корицей.

– Она в Москву уехала после третьего курса, сейчас вернулась, свободная. А давай мы ее попросим проверить Ярослава. Ну так. У нас свой человек будет. Пусть соблазнит его, а мы посмотрим, правду он говорит или нет. Потому что если у него есть любовница, то он клюнет и на другую девушку. А там, поверь, есть на что. Позвонить ей?

– Отличная идея, Мариш. Спасибо, если бы не ты…

– Да перестань, подруги же.

Я только улыбаюсь в ответ.

– Конечно. Подруги.

И продолжаю идти. А она идет рядом.

– У меня вообще ближе подруги нет. Вот муж ушел, а подруга осталась. Это так ценно.

– Даша, – обнимает меня, – ну, хватит. Нормально все будет.

– Не представляю, что бы делала, если бы и ты меня предала, – произношу, стараясь, чтобы в голосе звякнула только легкая насмешка.

Марина сразу кивает, слишком рьяно, как пружинка.

– Ну, что ты, Даш, – льется мед. – Мы же с тобой… сестренки почти. Ты у меня одна такая! – она прижимает ладонь к груди и бросает жалобный взгляд. Мол, верь давай.

Я усмехаюсь.

– Сестренки, – повторяю, ловя легкий порыв ветра. – Только без обмена мужьями, ага? А то мода нынче странная.

Она хихикает – нервно, будто скрипнула плохо смазанная дверь.

– Да брось! Я вообще не понимаю, как можно позариться на чужого мужа. Фу.

– Фу‑у, – протягиваю я, делая вид, что любуюсь небом. – Особенно, если он сам прыгает к тебе в кровать, да? Тут ни одна порядочная подруга не устоит.

Марина спотыкается на ровном месте, едва не роняет сумку.