Свадьба. Марина – моя "ангел‑хранитель".

Платье на ней – матовый голубой, словно в ткань замешали рассветный туман. Мы еще смеялись: "Будешь моим личным куском неба, вдруг вдруг дождь?" Она искала тот оттенок целый месяц, таскала образцы по салонам, прикладывала к цвету скатертей, к ленточкам на букетах. Хотела, чтобы фото выглядело "равномерно пастельным", как она говорила.

С самого утра Марина кружила вокруг меня, как шмель вокруг сахарной ваты.

– Держу шлейф, давай по ступенькам медленно, чтобы все успели ахнуть, – шептала и ловко собирала оборки, когда подъехал наш автомобиль.

Она даже умудрилась и его украсить в такой же пастельно-голубой.

В ЗАГСе именно она вытирала мне слезы и следила за макияжем. Без нее, этот день вообще не состоялся бы. Или мы просто расписались бы.

– Носик кверху, улыбку – на максимум, – командовала она, легонько постукивая пуховкой.

Помню, как в тесной гримерке ресторана Марина стояла на коленях, разглаживая подол моего платья теплой ладонью утюжка‑отпаривателя; как спорила с фотографом по расстановке гостей: "Декор – диагональю, иначе фон флоральной арки съест молодоженов".

Она же верстала макет приглашений: перья, золотая пудра, наши инициалы на прозрачном кальке; сама бегала в типографию проверять вырубку.

– "Ты самая счастливая сегодня, ты это заслужила", – дышала мне в волосы перед выходом к гостям, и от ее мятного шепота в груди вспыхивал фейерверк.

За весь день – ни единого скользящего взгляда к Ярославу.

На кадрах первого танца она стоит сбоку, держит мой букет, улыбается так широко, будто сама вступает в брак. На общем снимке “подружек невесты" Марина затянула нас полукругом, чтобы фатин лежал симметрично.

Она была старшей сестрой, свадебным генералом и нянькой в одном лице – человеком, которому я безоговорочно доверяла и свое платье, и самое важное "да" в жизни.

Потом беременность – Марина рядом, как запасное сердце.

Она возила меня на УЗИ, таскала термос с лимонным чаем, когда Яр не мог быть рядом. На родах стояла за дверью, стискивая мой телефон, словно оберег. Первая сообщила Ярославу: "Девочка. 3 200”

Потом крестины. Теплый сентябрь. В алтарном сумраке свечи делали воздух медовым. Катюша – крошка‑персик – дремала у Марины на руках, утопая в белом кружеве. Она держала ее так бережно, будто хрупкую фарфоровую куклу, и успокаивала.

– Смотри, ангелок, купель совсем не страшная.

Когда батюшка опустил ребенка в серебряную чашу, Марина еле заметно дрогнула. На тонком запястье прыгнула вена – вот сколько в ней было волнения. После обряда она укачивала Катю и подарила серебряную ложечку: "На счастье, сладкую жизнь и первый зубик".

Все смеялись – светло, по‑семейному, ни полутонов, ни тени ревности.

На первый день рождения мы снимали маленькое кафе с мятными стенами. Марина лично везла из мастерской мягкую развивающую книжку‑куб: странички из фетра, липучки‑цветы, мини‑лабиринт с пуговицей‑солнцем и крошечная шнуровка‑змейка.

– "Чтобы росла гением… а не как мы, простые двоечники", – хохотала она, протягивая пакет.

На групповом фото Марина держала именинницу под мышками, как воздушный шар, и чмокнула в пушистый вихор на макушке. Снимок получился идеальным треугольником: я слева, Ярослав справа, Катя – сияющая точка вершины, а за ее спиной лицо Марины – доброе, круглое, полностью открытое.

Ни дрожи, ни вытянутой шеи к Ярославу. Только девичья, безусловная нежность к нам троим.

Я сколько ее помню, она всегда рядом с нами была. Мы все втроем, веселые, родные. Никаких взглядов в его сторону. Никаких намеков. Не флиртовала. Не жаловалась. Не хвасталась. Просто была рядом. Всегда.

На всех праздниках. Неужели ждала момент? Или Яр привирает? Может, я после родов поправилась, с дочкой и тортами не стала уделять ему столько времени, что он повелся на первую, кто оказался рядом?

Да, я просила ее тогда привезти кое-что. Точнее, Марина сама предложила, что ей не сложно. Убедила, что Ярослав же занят, а ей хочется что-то для нас сделать. Неужели специально это сделала?

Надо с ней поговорить. Но наедине, не при всех. Выяснить все.

Перевожу взгляд на Ярослава, который сейчас, сидя на ковре, "наливает" чай кукле. Смеется, строит глазки Катюше, кивает ей, как будто в настоящем кафе. А я не могу.

Потому что эта сказка, что была у нас, уже не похожа на сказку – она без хэппи-энда.

Когда все это перевернулось? Когда рядом с нами сидела не подруга, а женщина, которая ждала своего часа? Почему я ничего не почувствовала? Не увидела? Или не захотела видеть?

Мне хочется разбить кукольную чашку, швырнуть ее в стену. Хочется вырваться из этого спектакля. Но Катя смотрит на нас так… как будто мы – семья. Как будто ничего не сломано.

– Маматька, кусна? – Катя смотрит внимательно, настороженно.

– Вкусный, доченька. Просто горячий очень.

Ярослав смотрит на меня в упор. Его глаза – напряженные, словно он видит, что во мне что-то обрушивается. Но не говорит ни слова. Только тянется к кукле.

– Доченька, а маме положим побольше сахара, чтобы она послаще улыбалась.

Катя хихикает и наливает еще "чай". А я сижу и думаю – как теперь жить, когда прошлое стало ложью, а настоящее – игрой?

Когда в нашей семье появилась трещина, в которую пролезла Марина? Когда мы были в больнице? Или все началось еще раньше?

Насколько виновата Марина? А может Яр сам ее к этому подтолкнул? В любом случае мне надо с ней поговорить и все выяснить.

– Яр, а кто тогда эта Анна? – шепчу ему.

– Я не знаю, – пожимает плечами, – но предполагаю, что это Марина.

– Марина?

– А кто еще?

– Зачем?

– Вероятно, чтобы поссорить нас. Создала фейк, чтобы ты поверила, что у меня любовница, – голос истощен, как бумажная салфетка, выкрученная до дыр. – Катюш, принеси нам салфетки. Попроси у бабушки.

– Хосо, – Катя убегает.

– Даш, не общайся с ней, – шепчет Ярослав. – Она двуличная, лживая сука. Она тебе не подруга. Не знаю, зачем так долго эту роль играла, но она меня подставила и тебя подставит.

Во мне поднимается волна тошнотворной жалости – к себе ли, к нему ли, не разберу.

– А если Анна это Марина? Тогда кто?

– Я не знаю. Но обязательно разберусь в этом. У меня есть знакомый айтишник. По ID аккаунта пробьем IP, оператора. Если это фейк из нашей квартиры или из офиса – все ясно. Если реальный человек – найду и приведу к тебе за руку.

Перспектива разоблачения холодит мне кожу, но внутри – странное облегчение: мы впервые смотрим в одну сторону, а не через прицел.

– Я просто не хочу больше жить в догадках, – признаюсь. – Каждая версия царапает изнутри.

– И не будешь, – тихо обещает Ярослав. – Я слишком поздно понял, что сомнение убивает быстрее, чем правда. Дай мне шанс расчистить этот мусор… и, если хочешь, потом уйдешь уже без вопросов.

Я киваю. Сердце колотится, как венчик в миксере, но впервые за недели не из ярости, а из надежды, что и правда можно открыть крышку – и разгрести, что там навалено.

Катя дремлет, уткнувшись мне в плечо. Щечка у нее розовая, горячая от игр, ресницы дрожат, как крылышки бабочки. Яр обнимает ее крепче, вдыхает аромат.

– Она пахнет, как ваниль, молоко и клубничный шампунь.

Целует ее в лоб. Долго. Мягко. И губы его дрожат. Он смотрит на меня – взгляд уставший, сдержанный, но полный чего-то, что я боюсь распознать. Чувства? Раскаяние? Или просто привычка?

Катя тихонько сопит на его плече, пальчики все еще сжимают ушко плюшевого кота‑брелока. Я задерживаю дыхание: боюсь спугнуть этот редкий покой.

– Она выросла, – Ярослав шепчет, словно говорит сам себе. – Еще месяц назад не могла так долго усидеть, а сегодня… час кормила и поила нас, будто пружина.