– Зашла?

– Да знала бы, лучше не заходила! Ты знаешь, я все это время… я так боялась тебе в глаза смотреть, – вдруг тихо произносит она.

Я чувствую, как внутри что-то замерло. Как будто воздух вокруг стал гуще. Как мед, в который влетаешь на полном ходу.

Марина останавливается и смотрит мне в глаза. Долго так, пронзительно. Как будто это ее обидели.

– Я не хотела. Правда. Но он… он сам. Он был такой злой после вашей ссоры. Говорил, что ты все равно уйдешь. Что ему никто не нужен.

Я пытаюсь вспомнить, из-за чего мы тогда поссорились?

– А потом… он меня целовал. Я думала, он любит тебя. Я не понимаю, как это вышло. Я… я растерялась. Он сказал молчать.

Плакать начинает, вытирая бумажным платочком слезы.

Я стою и смотрю, как она гнет голову, как вода капает с ее подбородка. Но у меня внутри ничего не сжимается. Только холод.

– Почему ты молчала? – голос мой, как лезвие, тонкий и колючий.

– Он сказал, ты не поверишь. Сказал, ты подумаешь, что я просто хотела разрушить вашу семью… А я… я осталась с этим одна. Я не могла есть, не могла спать, я рыдала ночами…

– Рыдала?

– Да! Рыдала! – почти кричит, надрывая голос. – Из-за тебя рыдала, из-за Кати! Я видела, как тебе плохо, как ты бледнеешь каждый раз, когда она кашляет! Я хотела помочь хоть чем-то, хотела, чтобы тебе легче стало! И поехала тогда… Я сама предложила, сама, понимаешь? Я предложила ему, что заеду за игрушками, чтобы Катюшке было спокойно в больнице… А он предложил зайти, сказал, что так проще будет… Я думала, что он просто мне вещи отдаст и все! Я правда так думала!

Она снова всхлипывает, дрожащими пальцами прикрывая рот, будто боится, что слова вывалятся наружу и ударят меня слишком больно.

– Почему ты просто не ушла? – выдавливаю я. – Ты же могла уйти сразу!

Марина качает головой так отчаянно, словно пытается отогнать от себя мои слова.

– Он меня не отпустил! Говорил, чтобы я оставалась, что поздно уже, что переживает за Катю и что мы друзья! Что ничего такого нет, просто поддержим друг друга… – она делает паузу, дышит тяжело, будто от недостатка воздуха. – А потом… он начал перебирать вещи, которые ты для Кати приготовила… Я даже помогала ему, показывала, какие игрушки она любит…

– Ты помогала ему? – спрашиваю я, не веря собственным ушам. – Помогала перебирать вещи моей дочери и моей семьи, а потом легла в мою кровать?

Она застывает, глаза расширяются, будто от ужаса.

– Я не легла сама! Он накинулся на меня! – кричит она, голос срывается, вибрирует на краю срыва. – Повалил меня на кровать, прижал так, что я вздохнуть не могла! Он говорил, что без тебя на стену лезет, что ты его не понимаешь, что ты его бросишь! Говорил, что я единственная, кто рядом, что нужна ему! Что он все равно уже тебя потерял!

Марина почти захлебывается слезами, которые стекают теперь по ее щекам, размазывая косметику, превращая ее лицо в мокрое пятно отчаяния. Я смотрю на нее, и вижу перед собой актрису, чья игра уже не отличима от жизни. Или жизнь стала такой? Я уже не понимаю.

– Ты правда думаешь, что я могла что-то сделать против него? Ты же сама знаешь, какой он сильный, какой он упертый, если ему что-то нужно!

– Перестань, Марин! – шиплю я, внутри меня все дрожит, кажется, я сейчас сама сорвусь и ударю ее. – Что ты врешь все? Ты к нему залезла в постель!

– Я? Да он мне как брат почти! Какое в постель? Он же твой муж. А чужие мужья для меня табу! Ты что, мне не веришь?

Плачет так натурально, рыдает, будто и правда не виновата.

– Я тебе клянусь, я бы все отдала, чтобы вернуть назад тот вечер и не приезжать к вам! Я была дурой! Дурой, что пошла к вам тогда!

Она закрывает лицо ладонями, рыдает так горько и надрывно, что прохожие оборачиваются, смотрят на нас. Мне бы хотелось сейчас провалиться под землю, исчезнуть. Или просто проснуться.

Дура… Это я – дура. Это я ей доверила все: свадьбу, дочь, мужа… Я вспомнила, как она стояла рядом со мной у алтаря, держала мою руку в своей, улыбалась так искренне, что я даже не сомневалась в ней. Как она держала Катю на крестинах, как шептала ей нежные слова, как гладила по головке. Как она всегда была рядом в праздники и в горе, не показывая ни капли зависти, ни капли интереса к Яру.

Или я была слепой?

– Ты могла просто прийти ко мне и рассказать все. Если бы была не при чем. Чего тебе бояться?

Она смотрит на меня мокрыми, потерянными глазами, в которых только мрак и какая-то безысходная печаль.

– Ты бы не поверила мне. Ты бы мужу своему поверила, как сейчас. Он заставил меня, пойми… Я молчала, потому что боялась, что ты мне не поверишь, что ты бросишь меня, отвернешься, что я останусь совсем одна… А он заставил молчать. Сказал, что если я скажу хоть слово, ты никогда мне не поверишь, и я сама разрушу вашу семью. Я боялась, Даш… Я боялась, что потеряю тебя…

Я смотрю на нее и уже ничего не чувствую, только пустоту, которая все глубже и глубже затягивает меня.

– Ты уже потеряла, – говорю я и делаю шаг назад. – Ты уже все потеряла.

Она остается стоять на месте, одна, в кругу света, словно на сцене пустого театра, а я отступаю в тень, туда, где меня не видно, где можно не верить, не чувствовать, не помнить.

Потому что верить ей – значит потерять себя.

Верить Яру – значит потерять доверие к жизни.

И сейчас я не знаю, кто из них врет, кто говорит правду, и в чем моя вина.

Но трещина уже пошла, и больше ничем ее не склеить.

– Это ты? – слова сами срываются с моих губ, хриплые, как сорванный с петли голос.

Марина резко вздрагивает, словно ее ударило током. Она смотрит на меня широко распахнутыми глазами, но быстро берет себя в руки и расправляет плечи, словно готовясь к бою.

– Что я? – переспрашивает холодно, поджимая губы и вытирая остатки слез ладонью, резко, почти грубо.

– Анна, это ты? – почти шиплю я, подходя ближе, словно пытаясь заглянуть ей в самое нутро. – Это ведь ты мне писала всю эту мерзость? Это ты присылала эти фотографии, Марина?

Она смеется – резко, коротко, как режет стекло.

– Ты больная! Совсем уже сошла с ума от своих подозрений! – Она отступает назад, почти задевая спиной дерево. Листья шелестят над ее головой, будто шепчут что-то тайное, скрывая правду.

– Ты мне в глаза смотри! – бросаю я, хватая ее за запястье. – Почему ты это делала? Ты хотела уничтожить нас? Ты же понимаешь, если это ты, то я…

– Что ты? – кричит она, вырывая руку с такой силой, что я чуть не падаю. – Что ты сделаешь, а? Ты уже все сделала! Ты веришь ему, а не мне! Ты всегда верила только ему, хотя я всегда была рядом! Всегда была твоей поддержкой, твоим плечом, на котором ты рыдала! И что? Ты выбросила меня, как мусор, потому что он тебе рассказал свою версию! Он! – голос ее становится резким, ядовитым, полным обиды и ненависти.

– Значит, это все-таки ты! – вырывается у меня, как удар, прямо в лицо.

Марина делает еще шаг назад, словно не веря, что я сказала это вслух.

– Ты знаешь, Даша, – начинает она, слова ее становятся медленными, едкими, будто яд, капающий с языка, – ты заслужила это. Заслужила, чтобы он тебе изменял, чтобы он плевал на тебя и ходил к другим женщинам. Ты сама отдала ему все – свою жизнь, свои мечты, свое достоинство! Ты сама поставила его выше себя. И меня ты выбросила, как ненужную вещь. Я, которая всегда была рядом!

– Ты была рядом и воткнула мне нож в спину! – я уже кричу, не замечая, как люди вокруг останавливаются, смотрят на нас, кто-то что-то шепчет, но мне плевать. Сейчас весь мир сжался до этой единственной точки, до ее лица – лица человека, которого я любила как сестру.

Марина вдруг выпрямляется, в ее глазах холод и пустота.

– Ты хочешь верить, что я Анна? Веришь, что я спала с ним, прислала тебе фотографии? Хорошо, Дашенька. Думай, что хочешь. Мне уже все равно. – Она делает шаг вперед, приближается, будто собирается ударить меня словами, которые готовит в своей голове. – Я потеряла лучшую подругу из-за того, что ты слушаешь не меня, а его. Теперь расхлебывай сама. Узнавай, кто эта твоя Анна. Мне плевать! – выплевывает последнее слово так, будто оно сжигает ее рот.