Или просят уступить дорогу, сообщают о намерении обогнать, подъезжая сзади и посылая в спину короткий дальний перед обгоном.

Крупногабаритные фуры и автобусы на трассе, которым сверху всё хорошо и далеко видно, могут идущим сзади показывать левым поворотником: «не вылезай, впереди встречный!».

И правым: «давай, газуй, братец — впереди свободно!».

На дорогах принято благодарить друг друга за вежливое поведение аварийкой.

Но мало кто знает, что и у милиции, и у спецслужб в СССР есть своя подобная система.

На догонялках за решёткой радиатора стоят красно-синие фонари для критических ситуаций. Их снаружи не увидеть. При всём желании.

Но, подъезжая к посту ГАИ, сотрудников милиции всегда можно блеснуть ими на пару секунд и предупредить, что едет непростая машина.

Кроме этого, машина могла попеременно отключать каждую фару. Ближний-габариты, правый-левый свет. Дальний попеременно.

Это нужно для того, чтобы при слежке за объектом в тёмное время суток у того создавалось впечатление, что за ним едут разные машины.

То горят все фары, то только правая фара, а потом только левая.

Попеременное включение правого и левого ближнего означало особый сигнал для гаишников: «отвяжись, едет спецтранспорт».

На самом деле комитетчики называли этот сигнал грубым матерным глаголом с тем же смыслом.

— Смотри, сейчас тебе будут отдавать честь.

От поста к дороге отделился инспектор. Он внимательно смотрел в сторону нашей Волги.

Я «сделал» ему «отвяжись» и добавил пару мерцаний красно-синими маячками.

Милиционер тут же приосанился и приложил пальцы к козырьку, приветствуя нас.

Я кивнул ему, так чтобы он видел. К пустой голове рук не прикладывают. Потом понаблюдал за ним в зеркале заднего вида.

Как и предполагал, инспектор потерял к нам всякий интерес и вглядывался в идущий сзади поток машин. У Алисы раскрылся рот от удивления:

— Но как ты это сделал? Точнее, что за секретный сигнал ты ему подал, Саш?

Заднее сидение немного приподнялось. В щели появились глаза Рашпиля.

— Чё, проехали пост уже? Я как тот попугай из анекдота. Пусть мне вырвут все перья, но я должен посмотреть на это. Мне ещё менты честь не отдавали.

— Вылезай, они уже на нас не смотрят.

Рашпиль снова уселся сзади.

— А чё? Чё за сигнал ты ему подал?

— Это государственная тайна, — отшутился я, — за разглашение меня могут того…

— Ладно тебе брехать. Того. Но то, что менты нам отдают честь — это прикол. Я так никогда не оттягивался. Вот это поездочка, нет, Сантей, я был однозначно не прав насчёт тебя. Слышишь?

— Слышу, видишь, как всё может обернуться в другую сторону. То хотел стрелять в меня, а теперь жалеешь о сделанном? — улыбнулся я.

— Ты мне не предъявляй, — он стал серьёзным и очень тихо добавил, — хотел бы тебя там грохнуть, грохнул бы. И бровью не повёл. Ты меня совсем не знаешь.

Я чувствовал, что он говорил правду. Рашпиль, как и я, был готов нажать на «гашетку».

Это читалось в его глазах, там на обочине. Складывается ощущение, что он уже стрелял в людей и не раз.

Спасибо Алисе, что мы пока живы и невредимы. Неожиданно для себя я выдал:

— Ладно, чего уже там, я сам хорош. Тоже на тебя ствол наставил. Раз ты признал, что был не прав, то и я призна́ю, что был не прав.

Это не было извинениями друг перед другом в общепринятом смысле, но, видимо, оно именно так выглядело в их воровском мире.

А дальше произошло то, чего никто из нас не ожидал, даже сам Рашпиль.

— Я, короче, тебе насвистел. Я не медвежатник ни разу. Другая у меня профессия. Тягло я.

— Кто?

— Уборщик, что-то типа того.

Уборщик? Кто это? Убирает людей?

— Я в вашей фене не силён, это мокрушник?

— Нее, мокрушник — это тот, кто разово кокнул кого-нибудь. Мясник — это что-то типа серийного убийцы, маньяка. А уборщик — это когда за кем-то убрать надо, понял? За дела хреновые.

— Киллер, наёмный убийца? — Алиса напряглась. Ей стало немного не по себе. Я уже пожалел, что мы начали этот разговор.

— Киллер — это в кино и на западе. У них там профессионалы. А у нас в СССР киллеров нет. У нас как на Олимпиаде — все урки и уголовнички — любители. При социализме много чего нет: хорошей техники, проституток, наёмных убийц.

Рашпиль ответил так уклончиво, что я так и не понял, какова его уголовная профессия.

— Много раз сидел?

— Достаточно. Ходки, что есть — все они мои. Тебе зачем?

— Просто хочу тему сменить, — я пожал плечами.

Мне надоело угадывать, и я решил больше не задавать вопросов, но Рашпиль будто напрашивался на исповедь.

— Хочешь узнать, как я докатился до жизни такой? — не дождавшись моей реакции, сам продолжил:

— А очень просто. Случайно. Никто не хочет на зону. Когда творят, то надеются на лафу, что пронесёт, или вообще об этом не думают, когда втыкают рога или идут на дело.

Вот и у Рашпиля вышло случайно. Они с братом жили с матерью и отчимом.

Семьёй это назвать было трудно. Братья были погодками. Один к тому времени заканчивал шестой, а второй — седьмой класс.

Жили бедно в рабочем посёлке.

Денег не хватало, всё уходило на выпивку неработающему отчиму, тот числился кем-то на складе, но давно на работу не ходил.

В трудовом коллективе отчима побаивались, давно махнули на него рукой и ничего не требовали.

Мать периодически то пила, то завязывала. Была неграмотной, работала кочегаром в котельной.

Из-за скудного питания они с братом считались в школе доходягами, физической силой не блистали, но мальчиками для битья и изгоями не были.

Они держались друг за друга. Всегда участвовали в драках вдвоём.

Отчим их бил нещадно, вымещая на них месть за своё никчёмное существование и общественное презрение.

Он мстил жизни и ненавистному социуму. Окружению, в котором он жил.

Отчим знал, что за глаза все в посёлке считали его полным ничтожеством.

Подвергая братьев побоям, отчим утверждал, что воспитывает «мужиков». Если мать была дома и заступалась за них, тогда доставалось и ей.

Отчим бил и мать, часто без причины.

В какой-то раз Рашпиль с братом попробовали защитить мать, но силы оказались неравны. Братья были избиты с особой жестокостью за ретивость в назидание.

Тогда Рашпиль с братом решили, что для того чтобы набраться силы, отомстить отчиму и воздать тому заслуженное сполна, им надо начать тренироваться.

Брат Валька и Рашпиль никогда не показывали результатов на занятиях физкультурой в школе.

Им пришлось создавать с нуля свою систему спортивных тренировок.

Они решили начать с малого, но понемногу добавлять нагрузки. Где-то услышали или вычитали про принцип трёх «п»: посильно, постепенно, постоянно.

И началась у них спартанская жизнь. Вставали в пять утра, обливались во дворе холодной водой и сразу на пробежку.

Дело было летом, в самом начале каникул.

В первый день с трудом пробежали метров триста.

Ровно столько было до ближайшей кирпичной водонапорной башни, которую в народе называли по-простому «водокачкой».

Первым сдался Рашпиль, закололо в боку от сильного бега.

Обратно шли пешком, переводя дыхание.

— Главное — постоянно. Хоть дождь, хоть гроза, хоть снег. То есть каждый день — маленькая победа. Если будем ходить каждый день, то в сентябре будем бегать как кони.

На следующий день они пробежали по центральной улице метров двести дальше, получилось с полкилометра.

Рашпиль предложил не просто идти обратно пешком, а через каждые сорок шагов приседать и выпрыгивать высоко.

Он подглядел такое упражнение на разминке у футболистов по телевизору.

На третий день братья неожиданно для себя пробежали до самого конца деревни. До оврага.

— Километр, наверно! — заключил Валька.

— Как бы не полтора. Айда обратно бегом? Устанем — остановимся.

Оба понимали, что одиночкой бегать — скучно, а вот вдвоём весело. Когда они переходили на шаг, то обсуждали, как «дадут оборотку» отчиму за себя и за мать. Как их полюбят девчонки в школе и какая наступит жизнь.