— Как узнали про ту историю в Ларчфилде?

— Не помню. Кажется, через знакомых: кто‑то, кого‑то знал в Ларчфилде. Так, Кларисса? — когда ответа не последовало, он продолжил: — В общем, слух пошёл. И имя услышали — Хэнли Баллок. Решили: двух таких быть не может. Вот и всё. Но это было уже после его смерти.

— И умер он… как именно?

— Тут начинается самое странное, — сказал Джордж.

— Странное и липкое, — уточнила Кларисса.

— Однажды заявился здоровяк. На чёрном мотоцикле. Расспрашивал всех подряд, не знают ли Хэнли Баллока.

— Это было ещё до того, как мы услышали про Ларчфилд, — вставила Кларисса.

— Сказал, что кузен Хэнли, знает, что тот живёт в Криктоне, решил заехать, поздороваться. Мы дали ему номер квартиры.

— Насколько помню, — возразила Кларисса, — номер ему подсказала Труди из антикварной лавки.

— Кто бы ни подсказал, он узнал номер и поднялся к нему. Вскоре заиграло радио — кантри. Играло часами. И голос здоровяка мы слышали — они громко смеялись.

— Вы живёте в том же доме? — уточнил Гурни.

— Да. Дом наш. Могу долго рассказывать о плюсах и минусах. Слышишь многое — хочешь ты этого или нет. Чаще — не хочешь.

— Имя этого здоровяка запомнили?

— Нет. А ты, Кларисса?

Она нахмурилась, словно от усилия.

— Какое‑то «кантри‑имя», — наконец произнесла. — Но какое — не скажу. Это ж лет десять назад было.

— Ладно, — обратился Гурни к Джорджу. — Значит, вы слышали музыку у Баллока, слышали смех?

— Музыку — да. И как здоровяк время от времени ржал. Чтобы смеялся Хэнли, я кажется, ни разу не слышал — ни тогда, ни вообще.

— Долго это длилось?

— Весь день — и до поздней ночи. А утром — тишина. Часов в двенадцать к дому подъехала навороченная машина. Я видел из окна. Вышел маленький щёголь с чёрным докторским саквояжем и вошёл в подъезд. Я подумал: что ещё за напасть? Пошёл следом, догнал у лестницы. Он сказал, что врач, ему звонили по поводу мистера Баллока. Я сказал номер квартиры, и он поднялся. Полчаса спустя вышел, зашёл к нам в гастроном и спросил, какие у меня отношения с мистером Баллоком. Я ответил: никаких, он просто арендатор. Врач сказал, что с сожалением сообщает: у мистера Баллока было два сердечных приступа, второй — на его глазах, он готов подписать свидетельство о смерти. А так как двоюродный брат покойного присутствовал и готов взять на себя заботы о вывозе тела, проблем у меня не будет. Собственно, мол, уже звонок сделан — машина для вывоза в пути. Так и сказал: «машина для вывоза».

— Как спустили тело по лестнице? — спросил Гурни.

— Помнишь, Кларисса?

— В мешке для трупов, как по телевизору, с ручками. Несли вдвоём — здоровяк и «доктор». Кто‑то подъехал на катафалке — на той самой «машине для перевозки», как выразился врач. Погрузили — и уехали. Здоровяк — на мотоцикле, доктор — в своей блестящей чёрной машине, а мистер Баллок — в катафалке.

— Минуту назад вы говорили, что во всём этом было что‑то странное. Что именно?

— Скорее, ощущение, — сказала Кларисса и посмотрела на мужа. — Ты бы как это назвал?

— Как быстро всё провернули. Вчера — жив, утром — мёртв, ещё час — и уже покидает город в заднем отсеке катафалка. И тишина. Ни некролога, ничего. Будто и не жил тут никто в квартире 2А.

Кларисса кивнула:

— Всё было слишком быстро. Все спешили. Я сказала этому бородачу, «кузену», что Баллок месяц как не платит. Он спросил сумму, достал кошелёк и отдал наличными. Даже квитанцию не попросил. Тогда меня это не тревожило — честно, звучит некрасиво, но я лишь хотела, чтобы это чёртово тело поскорее убрали. А потом задумалась: почему, к лешему, вся эта спешка?

— Любопытно, — сказал Гурни. — Значит, в вывозе участвовали трое: бородач на мотоцикле, врач и водитель катафалка. Понимаю, прошло много лет, но попытайтесь их «увидеть» ещё раз. Любые детали. Даже мелочи.

Они переглянулись. Первой заговорила Кларисса:

— Здоровяк — высокий, метр восемьдесят, может чуть больше. Кожаная чёрная куртка. Большая борода. Глаза мутные. Водитель катафалка… — она задумалась. — Худощавый, с залысинами. На вид за сорок. Может, ровесник Баллока. Тебе что‑то вспоминается, Джордж?

Он покачал головой.

— А вот «доктор»? — спросил Гурни.

Она крепко зажмурилась, словно вновь вызывая образ:

— Кажется, ростом с меня. Помню, что смотрела на него прямо, не вверх и не вниз. Одет аккуратно — возможно, тёмный костюм. И солнечные очки. В очках — потому глаз не видела. Больше ничего… кроме волос.

— Что с волосами?

— Они были идеальны, — сказала Кларисса.

— Слишком идеальны, — добавил Джордж.

— Какого цвета?

— Серые, — сказал Джордж.

— Серебристые, — поправила Кларисса.

В 18:07, если верить часам на приборной панели, примерно на полпути домой, Гурни притормозил на заросшей сорняками обочине и сделал несколько звонков. Первый — Мадлен, на голосовую почту: извинился, что не успел к ужину, сообщил, что будет около 18:45.

Следующий — Хардвику — звонок тоже ушёл на голосовую. Он оставил сообщение:

— Надеюсь, увидимся завтра. Ситуация с Ларчфилдом вроде как «закрыта», но, на мой взгляд, что‑то не так. Только что наткнулся на вещь, похожую на неразорвавшуюся бомбу. Смогу быть в «Абеляре» к одиннадцати. Если не выйдет — набери. Иначе — до встречи.

Третий звонок — Словаку; тот ответил после первого гудка:

— Да, сэр?

— Привет, Брэд. Удалось найти телефон Асперна?

— Нет, не совсем.

— «Не совсем»?

— В смысле, мы его не нашли, но и искали недолго. Шеф всех снял с расследования. Сказал: дело закрыто, возвращаемся к рутине. — Он запнулся. — Вы думаете, это проблема?

— Понятия не имею, — произнёс Гурни, хотя полагал, что это может стать проблемой. Не было смысла ставить Брэда меж молотом и наковальней.

— Хотел спросить… вам всё ещё интересно знать вещи, касающиеся этого дела?

— Что-то случилось?

— Ну… около часа назад был странный звонок. Позвонил Гарольд Шторм, владелец винного магазина. Он слышал, что Асперн — убийца, которого списывали на Тейта, и что его застрелили в поместье Расселов.

— И?

— Он сказал, что Асперн был у него в тот вечер и купил бутылку вина.

— И?

— За триста долларов.

— С какой целью он тебе это рассказал?

— Поскольку это был Асперн, и поскольку до его смерти оставалось всего несколько часов, он решил, что должен сообщить. Думаете, это что‑то значит?

— Сложно сказать, — ответил Гурни. — Но по твоему тону слышно: ты об этом думаешь.

— Честно? Да. Подумал, что, может, это вино — чтобы отпраздновать… ну, вы понимаете, позже в тот вечер.

— Отпраздновать что?

— Избавление от Лоринды.

— То есть он планировал перерезать ей горло, откупорить бутылку и отметить «победу»?

— Разве вы этого не видите?

«Нет», — подумал Гурни, но вслух не сказал.

Оставшуюся дорогу до Уолнат‑Кроссинг мысли метались между делами — от Асперна к Баллоку, из давности — в настоящее. Он старался не придавать чрезмерного веса рассказу Флакко. Десять лет — срок, за который «факты» в чьей‑то памяти теряют надёжность. Он напомнил себе академические лекции: свидетели ошибаются, следователи охотно верят.

Когда он, наконец, вернулся, было почти семь. По посуде в раковине было ясно: Мадлен поела; сверху, из комнаты, где она обычно репетировала, тянулись звуки виолончели. На плите в сковороде он нашёл ещё тёплую смесь риса, морских гребешков и бок‑чоя. Он подошёл к лестнице и позвал:

— Я дома.

— Хорошо, — откликнулась она, не прерывая мелодичный пассаж. — Ужин в духовке.

— Прости, что опоздал. Тут… кое‑что.

В ответ — только музыка.

Поев, он прибрал со стола и открыл ноутбук. Лучшее средство против бесплодных догадок — нырнуть с головой в море фактов.

Он вновь подключил флешку с видео и фотографиями. Пересматривал каждую файл, каждую мелочь — пока глаза не начали слипаться.