Спустя некоторое время Мадлен вышла и села на подлокотник адирондакского кресла напротив. Небо побледнело, воздух стал прохладней.

— Итак, — сказала она, — пока я пыталась сосредоточиться на музыке, меня не отпускало чувство, что есть вещи, о которых ты мне не рассказал.

— О Ларчфилде?

— О твоем желании помогать Моргану.

Он собирался сказать, что ничего не утаил, но понимал — это было бы неправдой.

Он вздохнул:

— Звучит нелепо.

— И что?

— По‑настоящему нелепо. Помимо рациональных доводов, есть еще одно: Морган напоминает мне мою мать.

— Почему?

— В его манере есть что‑то жалобное, чего я инстинктивно не терплю. Мать вечно пыталась заставить меня обратить на нее внимание, решить ее проблемы с отцом, выправить тот печальный хаос, в котором она жила. Хвалила меня — за то, что я для нее сделал. Ругала — за то, чего не сделал. Постоянно намекала, что я ей обязан.

— Ты слышишь то же в голосе Моргана?

— Слышу. Я достаточно вменяем, чтобы не позволять этому «эху» управлять решениями. Но слышу.

— У каждого из нас есть эхо.

— Возможно. И это одна из причин держаться на расстоянии. Но, что еще нелепее, есть и причина помочь ему. — Он помедлил.

Она улыбнулась:

— Обожаю нелепые мотивы.

— У нас в участке завелись мыши. По контракту раз в три месяца приезжал дератизатор, но его труда хватало на пару недель. Потом мыши возвращались. Морган принялся устанавливать ловушки — гуманные. Каждый вечер смазывал арахисовым маслом, каждое утро собирал. В обед вез в городской парк. Выпускал. И выслушивал кучу язвительных комментариев.

— То есть, по‑твоему, в нем есть что‑то хорошее? Прелюбодей, любящий мышей, не может быть уж совсем плох?

Гурни пожал плечами.

Мадлен улыбнулась:

— Возможно, твои «за» и «против» вообще не имеют значения. Возможно, все упирается в сложность самого дела.

Они посидели в патио, молча слушая щебет птиц, устраивавшихся на ночлег, пока сгущающиеся сумерки и прохлада не заставили их вернуться в дом.

Утомительный день взял свое, и Гурни отправился спать. Ночь, впрочем, не принесла покоя: его терзали странные сны. В последнем он оказался в здании, похожем на пещеру, стоял в длинной очереди коров породы блэк‑ангус. В воздухе пахло сырой котлетой. С потолка свисали синие и зеленые шарики. Громкоговоритель требовал угадать цвет шаров. Звонил колокол — звал на похороны, где он должен был присутствовать. На стене висела изящная вывеска с курсивной надписью: «БОЙНЯ МОРГАНА».

Звон колокола перетек в трель телефона на прикроватной тумбочке. Полусонный, он взял трубку.

— Гурни слушает.

— Дэйв? — голос Моргана звучал напряженнее обычного.

Он пару раз моргнул, глянув на часы:

— Шесть утра. Что случилось?

— Все перевернулось с ног на голову. Никто не крал тело Тейта. Сучий сын встал и ушел.

— Что?! — Гурни сел, моментально проснувшись.

— Он не мертв. Он сам вышел из морга. И отпечатки в спальне Рассела — его. Он оставил их живьем.

— Откуда известно?

— Гроб. Лаборатория сделала микроанализ расколотого края. Крышку не взломали. Ее выломали изнутри.

Дорога в Ларчфилд прошла мимо него, Гурни был погружен в размышления. Под тяжестью невероятного, один за другим рушились сценарии, сложившиеся у него в голове.

Еще тревожнее были картины Билли Тейта в закрытом гробу. Если он чудом пережил падение, то, приходя в себя, наверняка чувствовал адскую боль. А затем — ужас осознания, что он в темной тесной коробке. Страшно даже представить. У самого Гурни свело живот: он явственно видел, как Тейт, обезумев, бьется в своем заточении, пока винты защелки наконец не сдаются.

Погруженный в эти мысли, он едва не врезался корову, вырвавшуюся с пастбища. Этот миг реальности вернул его к дороге.

К 7:55 он въехал в Ларчфилд, припарковался, отключил телефон — чтобы не дергали, — и направился в неприлично элегантное полицейское управление. Классическая викторианская атмосфера куда больше подходила чаепитию, чем уголовным расследованиям.

Полицейский в форме встретил его у входа и провел по ковровому коридору в конференц‑зал. Брэд Словак стоял у кофейника: в одной руке — кружка, в другой — здоровенный пончик. Неподалеку Кира Барстоу говорила с жилистой женщиной с острым носом и настороженными глазами. Морган, нахмурившись, одиноко стоял во главе длинного стола, прижав к уху трубку телефона.

Увидев Гурни, он оборвал разговор, опустил телефон и обратился к остальным:

— Все в сборе. Начнем.

Он занял место во главе. Барстоу и жилистая женщина сели по одну сторону, Гурни — по другую. Словак, положив остаток пончика на салфетку, опустился рядом с Гурни.

— У нас чудовищное дело, — сказал Морган.

Напряжение в его голосе было столь сильным, что Гурни невольно ждал, когда у него на лбу выступят капли пота. Сделав глубокий вдох, Морган продолжил:

— Раз выживание Тейта стало таким потрясением — особенно для тех, кто видел падение, — я попросил Киру изложить судебно‑медицинскую картину, чтобы развеять любые сомнения. Нам нельзя позволить себе новую ошибочную версию. — Он кивнул Барстоу: — Разложите по полочкам.

Она обвела взглядом стол; задержалась на Гурни.

— Данные согласуются с тем, что Тейт пришел в себя в гробу и выбрался, — начала она. — Имеет смысл последовательно рассмотреть: первое — следы того, что происходило внутри гроба до его вскрытия; второе — признаки выхода Тейта из гроба и из хранилища; третье — следы его перемещений по моргу и ухода из здания.

С очевидной уверенностью в последовательности выбранного порядка она продолжила:

— Начнем с самого гроба, как и сообщил Пил. Мы обнаружили значительное количество крови и отпечатков, указывающих, что Тейта поместили внутрь. На внутренней стороне крышки — многочисленные царапины, микрочастицы его ногтей и отпечатки ладоней: явные следы попытки приподнять закрытую крышку. Попытка увенчалась успехом — отчасти благодаря дешевизне конструкции. О факте этого «успеха» подробнее расскажет Грета.

Она кивнула на женщину рядом:

— Для детектива Гурни — пару слов представления. Доктор Грета Викерц, профессор машиностроения в колледже Рассела, консультант по судебной технике. Ее специализация — разрушения древесины под нагрузкой.

Барстоу коснулась иконки на телефоне. Раздвижная панель в стене ушла в сторону, открывая большой монитор. На экране появилась фотография скола на кромке гроба.

Викерц заговорила с мягким восточноевропейским акцентом:

— Вот эта зона расщепления — место, где саморезы были вырваны направленным вверх усилием, приложенным изнутри к крышке гроба. Грубые сколы — следствие некачественной конструкции. Парадокс в том, что плохие материалы тут сыграли за жизнь. Будь гроб сделан добротно, человек внутри, скорее всего, погиб бы — от гипоксии или отравления углекислым газом.

Она ненадолго умолкла. Гурни спросил:

— Вы полностью уверены, что усилие было изнутри?

— Абсолютно. Никаких следов монтировки или иного инструмента, которые неизбежно оставили бы след снаружи. Сила, достаточная для такого расщепления, при внешнем воздействии оставила бы характерные метки. Если нужно, покажу микрофотографии разорванных волокон и прокомментирую механизм разрушения.

Морган вмешался:

— Думаю, в этом нет необходимости. — Он бросил взгляд на Гурни, словно ища подтверждения, но тот не отозвался.

Барстоу поблагодарила Викерц; та извинилась и покинула комнату. Кира продолжила:

— На внутренней стенке холодильной камеры — следы крови Тейта, появившиеся, по всей вероятности, когда он выбирался из гроба. На внутренней стороне дверцы хранилища — отпечатки его ладоней и следы на аварийной ручке. На полу — отпечатки кроссовок, совпадают с обувью Тейта, которая была на нем в момент несчастного случая. Проследив вероятный маршрут, мы нашли его пальчики в нескольких точках: на стеклянном шкафу, что был разбит, на символе, нацарапанном на стене, на кромке стола для бальзамирования, на раме окна в соседней комнате, на стене коридора к санузлу, на задней двери и на её ручке.