— Но, если в ночь убийства Ангуса она его узнала… инстинкт самосохранения — весомый мотив.

— Да. Понимаю.

— Мне сказали, в прошлом звучали обвинения, будто люди, имевшие конфликты с Ангусом, «исчезали».

Она всё ещё смотрела в одну точку сада.

— Эти обвинения шокировали вас?

— «Шок», как и «чудо», — слово, которым слишком легко бросаются.

— Вы считаете их заслуживающими доверия?

— Я верю, что те, кого сочли пропавшими, действительно исчезли. Почему — другой вопрос. Играл ли Ангус в этом ключевую роль? У меня нет особых оснований так думать.

Это, по оценке Гурни, мало походило на горячую защиту невиновности брата. Он уже собрался давить дальше, когда она сама продолжила:

— Мы с Ангусом не были близки. Минус этого — отсутствие семейного тепла. Плюс — объективность: умение видеть людей такими, какие они есть. Ценности и амбиции Ангуса никогда не были моими. Я знаю, что, загнанный в угол, он становился опасным. Его желания были важнее всего, а средства к их достижению — не имели значения. Были ли у него ресурсы, чтобы сделать так, чтобы враги «исчезали»? Несомненно. Делал ли он это? Я не знаю. Возможно, и знать не хочу.

Гурни поднялся с кресла и подошёл к ближайшему окну. Тонкие ветви плакучих вишен слегка колыхались на ветру.

— А как насчёт Лоринды? Что вы можете о ней рассказать?

— Помимо того, что она — зримый знак величайшей слабости Ангуса?

— Вожделение?

— Вожделение было лишь частью.

Он оторвался от окна и обернулся:

— Частью чего?

Она встретила его взгляд и выдержала паузу:

— Его абсолютной уверенности в собственных желаниях. Ангус никогда не хотел чего-то потому, что это было хорошо. Оно становилось «хорошим», потому что он этого хотел — а желание означало, что он получит желаемое любой ценой.

— И Лоринда досталась дорого?

— Лоринда Стрэйн Рассел — то, что пустоголовые СМИ назвали бы «трофейной женой». При этом она яд, социопатка и, если хотите, куртизанка из давних времён.

Гурни вернулся на своё место:

— То есть у неё были романы на стороне?

— Такова её репутация.

— С кем?

— С теми, кто мог быть ей полезен.

— Например?

— Называть имена без доказательств — клевета.

Гурни удержался от замечания, что отсутствие доказательств не помешало ей назвать имя Лоринды.

Видимо, уловив подтекст, Хильда добавила:

— Посидите с ней час. Поспрашивайте. Понаблюдайте. Прислушайтесь. Вы быстро поймёте, с каким зверем имеете дело.

— Что скажете о Селене Карсен?

Рассел облизнула губы, заметно расслабившись:

— Космический кадет.

— Это всё?

— Увлеклась какой-то викканской чепухой. Любит плохих парней. Влюблена в Билли. Но за этим — пустота. Не будь родительского трастового фонда, жила бы в приюте для бездомных, разглядывая «глубины» в калейдоскопе.

— А доктор Фэллоу?

— Достаточно порядочный. Слишком любит загородный клуб. Слишком любит односолодовый скотч. Печальные эпизоды вам, полагаю, известны. Не повезло, что попался — особенно для человека его статуса. Многим беспечным пьяницам это сходит с рук снова и снова. Мужчины бывают куда хуже, чем Фэллоу. Жизнь несправедлива.

— Что можете рассказать о Дэнфорде Пиле?

— У. Дэнфорд Пил Третий, если официально, далеко не так прост, как Фэллоу. В детстве выглядел вполне нормальным мальчиком. Потом его отправили в чванливую частную начальную школу — и ген ледяного высокомерия Пилов дал ростки. В старших классах стало ещё хуже. Вернувшись из Принстона, он сократил христианское имя «Уильям» до вычурной буквы и настоял, чтобы к нему обращались по второму имени. Плюс заразился семейной болезнью — навязчивостью. Единственное положительное, что можно о нём сказать: он, возможно, не столь чудовищен, как его покойный отец, Элтон Пил, самый холодный человек, которого я встречала. Хотя, возможно, Дэнфорд просто лучше это скрывает.

— Звучит очаровательно.

— Пилы — одна из старейших нью-йоркских фамилий. Состояние сделали на кораблестроении и работорговле. Владели заповедником Роллинг-Хиллз — когда-то одним из крупнейших частных владений штата, — а ещё дюжиной эксклюзивных похоронных домов и кладбищ для тех, кто хочет быть похороненным «среди своих». Пилы по богатству были ровней Расселам и часто шли с ними рука об руку — там, где это обещало выгоду.

— Соучастники?

— Ходило немало тёмных слухов.

— Значит, Дэнфорд очень богат?

— Не по меркам Ларчфилда. Большую часть семейного состояния и объектов коммерческой недвижимости Пилы потеряли из-за Чарльза Понци - мошенника безукоризненного происхождения. Жадность одновременно двигала и рушила их богатство. Дэнфорд унаследовал остатки — и ничем их не приумножил. Как многие, кому дано много, он обижен, что ему дали «слишком мало».

— Ценю вашу откровенность, — сказал Гурни.

— Вы хотите сказать, вас удивляет, что «служительница Божья» говорит о соседях за их спиной. Почти всё, что я сказала вам, я уже говорила им в лицо и готова повторить. В мире полно людей, мечтающих всем нравиться, детектив, но я не из их числа. Я верю, что мой Создатель послал меня говорить неприятную правду.

Она взглянула на старинные часы на каминной полке:

— Ещё вопросы?

— Ваше мнение о Чандлере Асперне?

Она скривила губы, как от кислого лимона:

— Чандлер — лишь жалкая имитация Ангуса. Та же жадность и безжалостность, но половина ума и ни капли обаяния.

— А Дарлин Тейт?

— На первый взгляд — похотливая пьяница. На второй — похотливая пьяница.

— Из вашего тона я понял, что преподобного Ганта вы не жалуете. Есть особые причины?

Рассел разомкнула пальцы, наклонилась вперёд, медленно потерев ладонями голени, словно собирая мышцы в кулак. Голос её ударил, как таран:

— Сайлас Гант — вирус в сердце христианства. Ходячая, говорящая злокачественная опухоль. Он проповедует расизм, ненависть, оружие и насилие, будто это высшие добродетели. Его «служение» — уродливая насмешка.

— Что ему это даёт?

— Деньги, известность, удовольствие разжигать толпу. А если толпа вырастет достаточно большая — политическую карьеру. Он будет не первым мелким демагогом, поднявшимся к вершинам на волне невежественной ярости.

— Считаете, это его цель?

— Всё, что он делает, направлено на формирование определённой паствы — возмущённых фундаменталистов, видящих зло в других, добродетель — в себе, а Библию — как тупой инструмент для раскалывания черепов. Такая группа, ведомая умным психопатом…

Она осеклась, содрогнулась от отвращения и добавила:

— С прискорбием говорю, но Ангус был одним из его крупнейших покровителей.

— В самом деле? Не сказала бы, что Ангус был особенно щедр.

Она резко рассмеялась, и Гурни вздрогнул:

— Гарантирую: в поступках Ангуса не было и тени великодушия.

Она поднялась; стул тихо скрипнул под её тяжестью:

— Надеюсь, оказалась полезной.

— Возможно, нам стоит поговорить ещё, если возникнут вопросы?

— Я всегда здесь и никогда не стесняюсь правды.

Она провела его через тёмный центральный холл к двери и распахнула её. Уже ступив на крыльцо, он замешкался:

— «Хильда» — редкое имя. Вас назвали в честь кого-то?

— Настоятельницы монастыря Уитби, Северный Йоркшир, седьмой век. По преданию, она умела превращать змей в камень.

Она сверкнула язвительной улыбкой:

— Завидую ей.

Свернув с подъездной дорожки дома священника, Гурни выехал на улицу, отделявшую Сент-Джайлс от площади. Он уже нацелился на Приозёрное шоссе, как и планировал, но заметил, что из управления полицией вышли трое в кожаных мотоциклетных куртках.

Двое — здоровенные бородатые, идеальные вышибалы для шумных баров. Третий, впереди, гладко выбрит, плотного сложения. По седому помпадуру Гурни узнал Сайласа Ганта — того самого, что блистал в эфире «РАМ».

Троица направилась к мотоциклам, припаркованным у входа, надела шлемы, завела двигатели и тронулась; Гант — впереди.